Ознакомительная версия.
Нет, Егор слышал, что женщины рожают и в сорок пять, и в пятьдесят, но… поздняя беременность преобразила Мирославу. Она вдруг словно забыла обо всем, о карьере, о работе, о муже, в конце концов сосредоточившись целиком на новом этом состоянии.
И новорожденный ребенок стал центром ее мира.
Егору подобное отношение не нравилось, он пытался говорить с Мирославой, но впервые за долгие годы жена отказывалась не то что слушать, слышать и понимать.
– Я очень люблю Гошеньку, – отвечала она. – А ребенку нужна любовь матери.
Правда, было этой любви слишком уж много.
Проблемы начались в школе.
– Они не понимают, что мальчик не привык к диктатуре. – Мирослава в школе бывала часто, едва ли не каждый день. – Наша система образования устарела. Гошеньке нужен иной, творческий, подход…
О нем, о Гошеньке, она готова была говорить часами, а Егор слушал и кивал. В хитросплетения Гошенькиных отношений с учителями и одноклассниками, к счастью, вникать не требовалось.
Он не удивился, когда Мирослава поменяла школу.
Потом еще одну…
И еще… она устроила сына в частную гимназию, и Егор, который полагал сие излишеством, смирился. Проще было оплатить совершенно безумный счет, чем терпеть упреки супруги в преступном равнодушии. В гимназии Гошенька продержался полтора года.
– Боже мой, – Мирослава причитала совершенно по-бабьи, чего за ней никогда прежде не водилось. – Они не желают понять, что у мальчика сейчас сложный период! А его творческая натура…
Гошенька рисовал.
По мнению Егора, неплохо, но и только, а вот Мирослава была совершенно уверена, что сын ее – гений. И за эту гениальность, а может, в силу своей любви, прощала все.
– Мы должны переехать… – заявила она.
Тогда-то и случилась первая за всю многолетнюю семейную жизнь ссора. Переезжать Егор не желал категорически. Более того, не видел ни одной внятной причины. Гошенькино творческое развитие, во всяком случае, считать причиной для переезда он не желал.
Как-нибудь и так разовьется, дома.
Мирочка страдала.
Егор тоже чувствовал себя неудобно, хотя разумом понимал, что совершенно прав. Гошенька же, которому на тот момент исполнилось пятнадцать, казалось, вовсе не замечал разразившейся бури.
Гошенька был увлечен и, как выяснилось, вовсе не рисованием.
– Все вылезло не сразу… он покуривал, но Мирочка убеждала меня, что это совершенно нормально. Многие мальчики курят, пытаясь выглядеть взрослее, – рассказывал Егор Станиславович спокойно, отвлеченно даже, будто события эти не касались его напрямую. – Я вот не курил никогда, но… к тому времени сложилась престранная ситуация. Гошенька, что бы ни сотворил, оказывался прав. Она, будучи во всем ином женщиной разумной, напрочь теряла голову, когда речь заходила о сыне. Не знаю, свойственно ли это всем женщинам или только Мирочке, но… я оказался не готов к тому, что приходилось доказывать свою правоту родной жене.
Людмила сидела у окна.
Смотрела.
И думала, как она, Людмила, будет относиться к своим детям. С любовью, несомненно, но ведь и мама ее любила, но при том старалась исправить, довести до уровня, который соответствовал бы высоким матушкиным требованиям… а Людмила не доводилась.
Обижалась.
Злилась порой. И, честно говоря, специализацию нынешнюю выбрала потому, что знала: мама не одобрит… получается, что так неправильно? А как правильно? Просто любить, ничего не требуя взамен?
– Я устроил его в обыкновенную школу. В конце концов, Гошенька никогда не выказывал страсти к учебе, – продолжал Егор Станиславович. – И если так, то какая разница, где он доучивается. Конечно, в школе Мирочке не нравилось. После гимназии та казалась… бедной. И была бедной. И никто не собирался возиться с Гошенькой, искать к нему индивидуальный подход.
Он вздохнул:
– Признаю, во многом, что случилось дальше, есть моя вина. И оправдать ее нечем. Мне оказалось проще отступить, позволить событиям развиваться своим чередом, нежели изменить что-то. И да, я часто думаю, как бы сложилась наша жизнь, если бы у меня хватило душевных сил разорвать эту связь Миры с сыном… или не разорвать, но хотя бы ослабить. Я ведь подумывал отправить Гошку в закрытую школу. У меня были связи, устроили бы… есть специальные заведения для трудных подростков. Но стоило заикнуться о таком, как Мира заявила, что подаст на развод… шантаж чистой воды… но у нее тогда начались проблемы с сердцем, она разволновалась… попала в больницу… и я испугался, что если сделаю так, как хотел, то с Мирой случится инфаркт.
Он потер переносицу.
– Нас всех изуродовала любовь… меня к Мире, ее – к сыну… а его… он быстро освоился. Стал лидером. Ему нравилось… все-таки, несмотря на его нежелание учиться, Гоша был куда более образован, чем большинство сверстников, и это добавляло ему авторитета.
Людмила покосилась на Стаса.
Сидел ровно, руки на колени положил, спина прямая. Слушает. Серьезный такой… а у него дети есть? Вряд ли, Мишка бы о племянниках упомянул… и обручального кольца Стас не носит. Но это ни о чем не говорит, потому что многие мужчины полагают обручальное кольцо – лишним украшением. Людмиле ли не знать… в тот раз она и вправду понадеялась, что сложится.
Серьезные отношения.
И мама в кои-то веки помалкивает, не спешит доказывать, что выбор Людмилы неудачен. Правда, упомянула, что затягивать со свадьбой не след, возраст-то не девичий… двадцать два уже, старость не за горами. Она почему-то всегда боялась этой старости, не своей, а Людмилиной, как будто свадьба могла ее отсрочить.
Влад же о свадьбе заговаривать не спешил.
Он был деловит и постоянно занят, но все одно находил время для Людмилы… звонки, цветы… иногда – дни, проведенные вместе. Но чаще – часы. А она, дурочка, размечталась, нарисовала себе идеальную совместную жизнь с домом и двумя детьми. Кошку еще, потому что кошек Людмила любила, но у мамы на кошачью шерсть аллергия была…
Все вскрылось, когда на работу к Людмиле пришла женщина в роскошном вязаном пальто. Помимо пальто и очаровательной сумочки, явно немалой стоимости, у женщины было обручальное кольцо и визгливый голос. Скандал, ею учиненный, слышали многие. А кто не слышал, тому пересказали…
Стыдно.
И сейчас стыдно, стоило вспомнить, как Людмила краской залилась.
А Влад тогда исчез, не стал ни извиняться, ни объясняться, только буркнул, что не стоит ему больше звонить. Людмила и не собиралась.
– …Классная руководительница как-то сказала, что Гошенька притих, и это не к добру. А Мирочка, конечно, решила, что он уже вырос, осознал, что его поведение неприемлемо, а классная дама просто относится к Гошеньке предвзято, – Егор Станиславович вздохнул. – Месяца не прошло, как нас вызвали в милицию… тогда еще милицию. Гошку задержали. За ограбление ларька. В составе группы, кажется, это так называется… он и не отпирался. Сказал, что это прикольно… скучно жить ему стало, видишь ли… собрал банду… эта банда всю школу терроризировала. Оказывается, Мирославе жаловались, но она мне о том не рассказывала. Боялась, что я Гошку отправлю… и надо было бы, но… у нее вновь сердце прихватило.
…У мамы Людмилиной сердце тоже прихватывало время от времени, как правило тогда, когда Людмила собиралась совершить очередную глупость. Естественно, глупость по маминому мнению. И поначалу Людмила верила этим приступам.
Пугалась.
Да и потом, когда поняла, что все эти болезни – лишь игра, все равно чувствовала себя неудобно, словно отказывала маме в праве действительно заболеть.
– Она попала в больницу. Вопрос с Гошкой пришлось улаживать… представили хулиганской выходкой, да так оно по сути и было. Он поклялся, что никогда больше не сделает ничего подобного… Мирочка поверила. Я же стал названивать в школу. Чувствовал, что не все так гладко, хотя на некоторое время и вправду воцарились тишь да благодать.
Он фыркнул и снял очки. А ведь взгляд у него молодой.
Сколько ему лет?
Спрашивать неудобно, да и зачем? Какое отношение возраст Егора Станиславовича имеет к нынешнему делу?
– Тогда-то и начало выплывать всякое… про их банду… братство, так Гошка это называл… пятеро пацанов, возомнивших себя крутыми. Они травили одноклассников, отбирали деньги, заставляли воровать, некоторых избивали… и даже учителя боялись с ними связываться. Тогда, разобравшись, я все-таки отослал Гошку. Всего на год… собирался сначала на пять лет, но Мира… Да и я тоже… постоянные упреки, скандалы… я, видите ли, виноват, что он вырос таким. Мальчику просто не хватало мужского воспитания. Я же слишком занят был, чтобы заниматься им. И не поверите, но постепенно я и вправду начал чувствовать вину. Гошка вернулся на каникулы тихим-тихим, вежливым. Будто другой человек. Я и решил, что хватит с него, что он все понял, осознал и не повторит ошибок.
Ознакомительная версия.
