Из своего портфеля, стоявшего рядом с пыхтящим над таинственными пятнами помощником, Вирхов извлек необходимые ему предметы. Взяв в одну руку стекло, а в другую кусок картона, следователь начал равномерно помахивать картоном в воздухе. От легкого движения воздуха обуглившаяся бумага поднялась и вновь опустилась на быстро подсунутое под нее стекло. Осторожно расправив ее пинцетом, следователь положил сверху второе стекло. На черном фоне стали видны белесоватые штрихи букв. Да, будет для эксперта работенка!
– Все колдуешь, Карл Иваныч? – раздался над ним басок прокурора.
– Бог даст, фотографическая пластинка больше нас прочтет. . – Обернувшись, Вирхов поймал восхищенный взгляд затаившего дыхание помощника, и другой, умный, понимающий – прокурора.
По распоряжению прокурора два эксперта, один из них фотограф, отделились от хлопотавшей у обгоревшего портрета, вернее, его останков, группы специалистов и, бережно взяв у Вирхова важное вещественное доказательство, отправились в лабораторию. Вирхов с помощником тоже устремились на Литейный, предстояло допросить Романа Закряжного.
Когда вызванный из дому Вирхов прибыл к Аничкову дворцу, первый, кого он встретил, был художник. В расстегнутом пальто, без шляпы, с длинным нелепым шарфом, обмотанным вокруг жилистой шеи, он метался как безумный вдоль полицейской заградительной цепи, бросался в толпу зевак, пугая вопросами: не видел ли кто из них подозрительных людей, похожих на Петра Великого? Конец безобразному поведению портретиста положил сам Вирхов. Он велел городовому доставить беснующегося гения на Литейный и поместить его в комнату для задержанных, да чтоб глаз с него не спускали.
Вирхову казалось очень подозрительным, что Закряжный крутился именно здесь, на Невском, а не в других местах, где тоже хранились портреты его кисти. Крутился здесь накануне и Багулин...
Дежурный курьер, которого Вирхов попросил доставить задержанного, со смущением признался следователю, что Роман не один.
– Как не один? – изумился Вирхов. – А с кем же он?
– Понимаете, Карл Иваныч, он устроил городовому дикую истерику, прямо на Невском. Кричал, что надо арестовывать не его, а нищего Ваньку Попова, что сидит с ребеночком у ограды Екатерининского сада. Этот нищий, по словам Закряжного, бесценный свидетель – он видел, что незадолго до пожара мимо проходил оживший император вместе с арапчонком! Господин Закряжный так кричал и бесновался, так упирался и не желал идти, что городовой препроводил сюда и полуслепого оборванца.
Потрясенный Карл Иванович вздохнул, велел привести Закряжного да доставить горячий чай для себя и кандидата, которого усадил писать протокол.
Роман Закряжный, едва появившись в дверях, перекрестился.
– Господин Вирхов, я решил уйти в монастырь. Буду писать святые лики. Они не горят. А Петр Великий – Антихрист.
– Ступайте сюда, господин Закряжный, – сурово велел Вирхов, – и садитесь. В монастырь уйти всегда успеете. Да и заслужить надо право писать лики святые. Послушание пройти, душу очистить от скверны лжесвидетельствования и кровопролития.
– О чем это вы, Карл Иваныч? – смиренно спросил Роман.
– О Дмитрии Донском. – Следователь обратился к своему любимому методу «буря и натиск».
– Да, да, Карл Иваныч, в память об убиенной Аглае буду писать образы святого благоверного князя Дмитрия Донского, освободителя Руси от злого ига татарского.
– Может быть, и будете, – загадочно сказал Вирхов, вглядываясь в неподвижное костистое лицо могучего художника. – А пока объясните мне, откуда вы узнали, что вечером будет подожжен портрет в Аничковом дворце?
– Я этого не знал. – Роман Мстиславович несколько раз моргнул, сгоняя слезу, набежавшую на глаза. – Более того, я был уверен, что ему ничто не угрожает.
– На чем зижделась ваша уверенность? – без паузы насел Вирхов.
– Во-первых, дворец хорошо охраняется. А во-вторых, я уже заплатил Модесту.
– Как это заплатил? – вскочил Вирхов. – За что?
– За то, чтобы он не поджигал более моих полотен, – сник художник, – как на духу говорю вам, Карл Иваныч. Думал я, что это его рук дело, чтоб, значит, заставить меня застраховать полотна. Вот и застраховал. Правда, денег у меня было немного, только на портрет в Аничковом и хватило.
– Вы изобличаете себя, милостивый государь! – в сердцах хлопнул ладонью по столу багровый Вирхов. – И сами не замечаете, что это делаете! Да после того, как вы застраховали этот портрет, вы же и заинтересованы в том, чтобы в случае его гибели получить кругленькую сумму! Модест здесь ни при чем! Или вы решили поделить полученный преступным путем доход? Как вы могли застраховать не принадлежащий вам портрет?
– Портрет еще был мой, денег я за него еще не получал. – Роман Закряжный закрыл руками лицо и неожиданно зарыдал.
Вирхов сел и с любопытством с минуту наблюдал за художником. Затем сделал знак кандидату, чтобы тот принес стакан воды.
– А зачем вы кричали о призраке Петра Первого? Вы намекали, что в Аничков дворец проник мистер Стрейсноу? – неожиданно спросил Вирхов, когда рыдания художника стали стихать.
– Стрейсноу? Может быть, – бессмысленно пролепетал портретист, – он-то и есть Антихрист... Он умеет человеческий облик принимать, а умеет и сквозь стены проникать, уничтожать свои изображения...
– Антихрист все-таки князь Тьмы, – сказал миролюбиво Вирхов, – а вы его, батенька, без венца, без короны повадились изображать. Может, тем и прогневили?
Художник неуверенно произнес:
– Но и другие портреты Петра писались без короны, и ничего, не загораются...
– Так-так, – постучал Вирхов согнутыми пальцами по столу, с интересом рассматривая Закряжного, – а где же скрывает мистер Стрейсноу своего арапчонка?
– Ума не приложу, Карл Иваныч, – прошептал обескураженный художник. – Может быть, Модест знает, я просил его следить за англичанином. Может быть, в английском посольстве? Или в представительстве иранского шаха?
– Да-да, – подхватил Вирхов, – вы еще Эфиопию вспомните! А может быть, это женщина-негритянка по профессии врач?
Хлопающий глазами портретист с опозданием ахнул.
– Ах, господин Вирхов! Тогда-то ее легко найти – разве много в столице людей с таким редчайшим сочетанием признаков!
– Думаю, нет ни одного. – Голос Вирхова стал ласковым и вкрадчивым. – А вы как думаете?
– Я верю в ваше мастерство, господин следователь! – воскликнул взбодрившийся художник, глаза его загорелись огнем.
– А я верю в вашу беспримерную лживость! – рявкнул Вирхов. – Ишь, как вы обрадовались, услышав о женщине-негритянке-враче! Да тут-то и попались на крючок! Ведь эта самая женщина то же самое что и святой благоверный князь Дмитрий Донской!
– Как это одно и то же? – качнулся, как от удара, Закряжный, острый кадык на его жилистой шее судорожно двигался туда-сюда.
– А так! – ликующе воскликнул Вирхов. – Вы мне басни свои плетете, а толком и соврать-то не можете. Какой образ Дмитрия Донского? Князь-то этот не святой!
– Не святой? – хрипло переспросил портретист. – Освободитель земли Русской от ига татарского?
– Он самый! – продолжал наступать Вирхов. – Не святой и не благоверный! Православной церковью не канонизирован!
Закряжный смотрел за Вирхова стеклянным взором.
– Значит, не писать мне святого лика княжеского, – выдохнул он и осел, как лопнувший мячик.
– Не писать, голубчик, не писать, – удовлетворенно потер ладони Вирхов, – не скроетесь от правосудия в монастыре. Кровь убиенной Аглаи вопиет!
– Да-да, вопиет, – подтвердил художник. – За что только смерть приняла бедняжка от моей бараньей кости?
– Вот мы и вернулись к нашим баранам, – уловив случайный каламбур, заключил Вирхов. – К тому, что вы говорили о покрове или пелене, на которой убиенная вышивала имя Дмитрия Донского. Врали, значит, следствию, вводили в заблуждение. Надеялись на легковерность Вирхова. Все учли, даже его немецкое происхождение.
– Чье немецкое происхождение? – спросил дрожащий портретист.
– Мое! Мое! – завопил Вирхов.
– А разве вы немец, господин Вирхов? – побледнел Закряжный.
– Хватит ваньку ломать! – зашипел обессилевший следователь. – Довольно изображать из себя идиота! Отвечайте, не увиливая: зачем вы приплели к убийству Аглаи Фоминой Дмитрия Донского?
– Я? Приплел? – залепетал совершенно сбитый с толку художник. – Нет, господин Вирхов! Богом клянусь! Холст, который я видел у убитой, был украшен золотыми буквами!
– Прекрасно, – прервал его Вирхов. – Вот вам лист бумаги и карандаш. Немедленно воспроизведите надпись.
Следователь подвинул художнику бумагу и карандаш и замолчал.
После раздумья художник сказал:
– Буквы были большие, на листе не уместятся.
– Вы уж уместите, голубчик, постарайтесь, – язвительно попросил Вирхов, – да примерный масштаб уменьшения покажите снизу.
