Если это действительно так — а сомневаться в этом почти не приходится, — значит, я на грани провала. Эти лысые дьяволы наблюдательней, чем я думал. Или просто я — скверный артист. В любом случае нужно быть сдержанней и тщательнее следить за своими гримасами и эмоциями.
И еще один интересный факт: оказывается, родной дядя Костырина — генерал МВД. Работает в каком-то главке. Толком ничего выяснить не удалось, но думаю, что Костырин и его банда давно бы уже парились на нарах, если бы не этот прыщ в погонах. Постараюсь побольше выяснить об этом дяде. Возможно, он как-то замешан в…»
Андрей на секунду остановился и, поколебавшись, дописал:
«…во всех этих грязных делах».
— Странно, — тихо проговорила Ника.
— Что? — поднял брови Андрей.
— Мы встречаемся второй раз, а у меня такое ощущение, будто я знаю тебя всю жизнь.
Андрей пожал плечами:
— Бывает. Это называется дежавю.
Они медленно шли по вечерней улице, вдыхая свежий влажный запах просыпающейся земли. Днем была оттепель — наконец-то наступила настоящая весна.
Если Марина была похожа на Клаудию Шиффер, то Нику можно было сравнить с Кейт Мосс. Правда, лицо у нее было потоньше, волосы потемнее, а глаза — карие, почти черные.
Поскольку Андрей молчал, Ника вновь заговорила:
— Хорошая погода, правда?
— Угу. Неплохая.
— А вы давно дружите с Димой?
— Давно.
Ника искоса посмотрела на Андрея и едва заметно улыбнулась:
— А правда, что вы с ним когда-то устроили заплыв в Неве?
— Да, правда.
— Из-за девушки, да?
Андрея стала утомлять болтовня Ники, и вместо ответа он лишь неопределенно кивнул. Он был раздражен из-за того, что не мог достать Из кармана фляжку и хлебнуть коньяка. Вернее, мог, но делать это в присутствии Ники было как-то стыдно.
Несколько минут они шли в молчании. Ника остановилась.
— Ну вот мы и пришли, — сказала она. — Это мой подъезд.
— Так быстро? — машинально проговорил Андрей, закуривая новую сигарету.
— Да. Я же говорила, что живу рядом. — Она помолчала, затем робко спросила: — Поднимешься ко мне?
— К тебе?
Ника кивнула:
— Да. У меня родители за границей, работают по контракту. Их не будет еще два месяца.
— Значит, ты живешь одна?
— Да. Ты поднимешься?
— В принципе, можно. Только, наверное, нужно что-то купить? Коньяк, водку?
— Не надо ничего покупать. У папы шикарный бар, хотя сам он почти не пьет.
— Ясно. Ну тогда закуски?
Ника улыбнулась и тряхнула каштановыми локонами:
— И закусок не надо. Я же говорю — все есть. Ну что, пойдем?
Андрей пожал плечами:
— Пошли.
Ника двинулась было к подъезду, но вдруг остановилась.
— Ты это так сказал… — прошептала она и закусила губу.
— Как? — не понял Андрей.
— Как будто тебе не особо хочется. Как будто я тебя заставляю.
Андрей усмехнулся:
— Глупости.
— Значит, тебе… хочется?
— Конечно!
Ника посмотрела на него из-под пушистой челки и улыбнулась:
— И не только из-за папиного бара?
— Какие глупые мысли лезут тебе в голову!
— Да, наверное. Тогда… — Она положила ладонь Андрею на плечо и посмотрела ему в глаза. — Поцелуй меня, пожалуйста. Здесь и сейчас. И тогда я пойму — нужно нам идти наверх или нет.
Андрей отбросил сигарету, обнял Нику за талию, притянул к себе и нежно поцеловал в губы.
Ника улыбнулась:
— Вот так. Теперь мы можем идти.
Двухкомнатная квартира, в которой Ника жила с родителями, была очень мило обставлена. Деревянные резные полочки, такой же резной шкаф, а на дверце — что-то вроде мозаики, изображающей пастушка со свирелью и его подружку, сидящих под сенью деревьев На берегу реки.
— Красиво, — сказал Андрей, указав на шкаф.
Ника кивнула:
— Да, очень.
— Антикварный, что ли?
— Девятнадцатый век. Папа нашел его на свалке и отремонтировал. Вот это кресло — тоже оттуда. Между прочим, подлокотники — из красного дерева.
Андрей с интересом осмотрел кресло.
— Располагайся! — с радостной улыбкой сказала Ника. — Можешь сесть на диван!
Андрей присел, слегка поерзал и с усмешкой проговорил:
— Такое ощущение, что я сижу на картине Рембрандта.
— Успокойся. Диван — самый заурядный, купленный в магазине «Итальянская мебель». К тому же довольно потертый. Ты что будешь пить?
— Я буду пить… А что у тебя есть?
— Я ведь говорю — все.
— Тогда бутылочку «Жигулевского». А лучше — две.
Ника растерянно захлопала ресницами.
— Шучу, — успокоил ее Андрей. — Давай виски или джин. И водичку не забудь.
Ника кивнула и направилась к бару. Пока она доставала бутылки и бокалы, Андрей, оглядел стены. Обои в комнате были зеленые с золотым узором. Он видел такие в Ливадийском дворце, лет пять назад, когда путешествовал с матерью по Крыму. На стенах висели картины в золоченых рамах. Все они были писаны маслом, темные, величественные и «академичные». Ника поставила на журнальный столик бутылки и бокалы, перехватила взгляд Андрея и спросила:
— Ну как тебе?
— Богато, — похвалил Андрей.
— Мой папа — большой любитель роскоши. Но на настоящую роскошь денег, конечно, нет, поэтому он создал искусную имитацию. Вот, видишь эту картину? — Ника показала на морской пейзаж.
— Ну.
— Папа специально попросил знакомого художника написать что-нибудь под Айвазовского. Оба мучились почти полгода. Один — рисовал, второй — критиковал. Но получившееся превзошло все ожидания.
— Правда?
— Да. Между прочим, один бизнесмен предлагал папе за эту картину пятнадцать тысяч долларов.
— А он?
— А он отказался. Этот художник… папин друг… умер три года назад. И картина дорога папе как память.
— Понятно, — кивнул Андрей, которого вся эта трепотня про художника и его картину нисколько не растрогала. Он взял бутылку виски, разлил напиток по бокалам, затем, не спрашивая Нику, разбавил и ее и свой виски водой. Протянул один Нике.
— Держи!
Она послушно взяла.
— За мир во всем мире, — сухо сказал Андрей, чокнулся с Никой и залпом осушил бокал.
Ника сделала глоток.
— У тебя курить-то можно? — поинтересовался Андрей. И, не дожидаясь ответа, достал из кармана сигареты. Закурив, он вдруг спросил:
— Послушай, а что ты делала в баре?
— Там, где мы познакомились? В «Серебряной вобле»?
— Ну да.
Ника пожала плечами:
— Так, ничего. Просто зашла с подружкой.
Андрей усмехнулся:
— Тебе нравятся бравые парни с бритыми затылками и со свастикой на рукаве?
Взгляд Ники стал слегка растерянным.
— Мне показалось, что они твои друзья, — тихо сказала она. — А свастику я не видела.
— А если бы увидела? Ты что, ушла бы из бара?
Ника неопределенно пожала плечами:
— Не знаю. Вообще-то я далека от политики. Я вообще ею не интересуюсь.
— Зря, — усмехнулся Андрей. — Если ты не интересуешься политикой, она заинтересуется тобой. Неужели тебя не удивили черные рубашки и бритые затылки? А эти лозунги на стенах?
— Каждый одевается, как хочет, и дружит, с кем хочет, — слегка нахмурившись, сказала Ника. — В гриль-баре «Американец» все посетители сидят в ковбойских шляпах. Ну и что? И потом, я слышала краем уха их разговоры. Они ничего не говорили о фашизме. Только о патриотизме.
— Патриотизм — последнее прибежище негодяев! — вспыльчиво сказал Андрей.
— А Бернард Шоу сказал: «Здоровая нация не ощущает своей национальности, как здоровый человек не ощущает, что у него есть кости».
— Что ты этим хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что раз сейчас так много говорят о патриотизме и национальной идее — значит, с нашей нацией не все в порядке. Она больна. А если человек болен — нужно лечить болезнь, а не замалчивать ее. — Ника откинула со лба прядь волос и, слегка покраснев, добавила: — Извини. Это мой папа любит разглагольствовать на такие темы. Вот я и понаслушалась.
Андрей яростно поиграл желваками. Ника раздражала его все больше. Он посмотрел на ее тонкую руку, перевел взгляд на длинные изящные пальцы и вдруг спросил:
— И часто вы так делаете?
— Что — «это»? — не поняла Ника.
— Шляетесь по барам и снимаете мужиков.
— Я… не понимаю…
— Брось, — нетерпеливо, дернул щекой Андрей. — Я ведь тебя насквозь вижу. Сейчас ты скажешь, что тебе не нравятся молокососы и очкастые интеллигентки. Ты любишь парней крутых, подтянутых и сильных! А бритый мужской череп — это так сексуально, что у тебя при одном его виде дыхание останавливается! Ну как, угадал я или нет?
Ника закусила губу и нахмурила брови.
