– Он слегка косит, правда?
Пожалуй, но мало кто решится смотреть на него. Мисифу, Усач, так его прозвали, а имя его – Бьенвенидо Гонсалес Росинос, был торговым экспертом. Мисифу низкоросл, но очень подтянут и шустр, если рядом никого, даже кажется высоким. Дон Брегимо Фараминьяс не любил низеньких, делил их на две большие и очень определенные группы: те, которых курица может клюнуть в зад, и те, кому на ходу нужно петь, чтобы на них не наступили.
– Все плохи, и те, и эти, одни хуже других. Карликов нужно запретить.
– Да, сеньор.
Мисифу был организатором, вдохновителем и первым главарем «Отряда зари», который действовал по очень торжественному ритуалу, похожему на итальянский. Мисифу убили кинжалом на крыльце Паррочи. Гауденсио знал кто, но не хотел сказать и, как слепой, мог увильнуть.
– Я играю на аккордеоне, откуда мне знать, что случилось, если я слепой. Вы не видите, что я слепой?
– Да, старик, да, извини; ладно, поищем еще.
Мисифу нанесли только два удара, в горло и в грудь, нападавший не был злым. Пура Гарроте, Парроча, никогда не любила драк.
– Или люди успокоятся, или закрою двери на ночь и всех буду пускать только днем, это приличное заведение, и я не допущу свар, пусть будет порядок.
Тело Мисифу оставили на улице, оттащили подальше и с перил крыльца смыли кровь. Пура Гарроте сказала ошарашенным кобелям:
– И теперь всем молчать, ясно? Лучше всего забыть, что случилось.
Анунсия Сабаделье (Нунча) сказала Гауденсио:
– Прости меня, Господь, но я рада, что Мисифу убили.
– И я, Нунчинья, и я.
– И знаю вдобавок кто.
– Забудь его имя, даже не думай об этом.
Мисифу забыли скоро, так как происшествия выталкивали друг друга, чтобы уместиться в сознании.
– Дашь мне кофе, Нунча?
– Да, уже несу…
Сеньорита Рамона велела оседлать коня и поехала в горы, в Арентейро встретила двух полицейских.
– Добрый день, сеньорита, куда вы едете?
– Как это куда? Куда хочу! Нельзя разве ехать куда хочешь?
– Можно, сеньорита, мы дурного не говорим, можно ехать куда хотите, верно, но все сейчас перепуталось.
– А кто перепутал?
– Ах, не знаю, сеньорита! Похоже, все запуталось само. Когда сеньорита Рамона вернулась домой, ее ожидали Раймундо, что из Касандульфов, и Робин Лебосан, ее кузены. Раймундо улыбнулся и сказал:
– Меня вызывают к губернатору.
– Зачем?
– Не знаю, вызывают к новому губернатору, подполковнику Кироге.
– Ты пойдешь?
– Тоже не знаю, об этом и хотел спросить тебя, как ты думаешь?
– Не знаю, что сказать, нужно спокойно поразмыслить.
В такой момент никогда не знаешь, как поступить. Раймундо считал, что нужно пойти, но Робин – нет. Робин пытался отговорить его.
– Броситься в Португалию будет ошибкой, там пограничники, но отсюда выбраться легко, можешь записаться в легион «Знамя Галисии», фронт, по-моему, всегда лучше, чем это.
Подполковник дон Мануэль Кирога Масиа, гражданский губернатор провинции, уполномоченный по общему порядку, вызвал Раймундо, чтобы назначить его алькальдом Пиньор де Села.
– Большая честь, подполковник, но я решил записаться в «Знамя Галисии», готовлюсь выехать в Ля-Корунью.
– Ладно, ваш поступок похвален, но не назовете ли вы лицо, которому можно доверить этот пост?
– Нет, сеньор, так сразу никого не припомню.
Радио объявило, что победа восстания[40] неминуема, в Мадриде уже нет правительства, последнее сборище шутов и комедиантов бежало на самолете в Тулузу. Они фактически передали власть коммунистам, и последний подвиг – пожар и гибель музея Прадо.
– Черт возьми, если это так, не останется камня на камне.
Мария Ауксильядора Поррас, невеста или вроде того первого мужа Георгины, Адольфито Чокейро, бросившая его, целую неделю провела в постели с Мисифу.
– И не было противно?
– Противно? С чего это? Бьенвенуто был настоящий мужчина, не очень рослый, но очень мужчина, танцевать с ним не буду, но то, что говорят здесь, – болтовня, люди завистливы и сплетен не сосчитать…
Тетя Эмилия не хочет говорить с дядей Клето.
– Я дама, мне незачем обращаться к беспринципной скотине, прости меня, Боже, мне мое достоинство не позволяет. Бедная Хесуса, ее прах заслужил большего уважения.
Тело тети Хесусы еще не вынесли, а дядя Клето под собственный аккомпанемент произносил речи: гражданин Галисии, взошел новый день, день спасения и независимости Испании!
– Я не знал, что дядя Клето такой патриот.
– Он не патриот.
Возвращаясь с кладбища (мы с Рамоной впереди), дядя Клето сказал тете Эмилии:
– Я бы хотел поговорить с тобой, Эмилия, и просить прощения за обиды, которые мог причинить. Прощаешь меня?
– Конечно, Клетиньо, разве Господь не простил иудеям, которые его распяли?
– Спасибо, Эмилия, и теперь слушай. Незачем чрезмерно драматизировать, понимаешь?
– Нет.
– Ладно, все равно незачем чрезмерно драматизировать, в семье лучше признать поражение, чем продолжать борьбу; ты признаешь, что побеждена и уступаешь?
Тетя Эмилия сперва покраснела, затем побледнела, потом упала в обморок – удар был сокрушительным. Покуда мы с кузиной Рамоной хлопотали над ней, дядя Клето поднялся к себе и стал играть, перед этим по обычаю пукнул – сухо, резко и продолжительно.
Раймундо, что из Касандульфов, записался в «Знамя Галисии», Ля-Корунья была охвачена национальным подъемом: малыш X. Т., козленок и пять банок кальмара в собственном соку, расстрелян гражданский губернатор дон Франсиско Перес Карбальо; сеньора Т., мама предыдущего и поклонница славной испанской армии, сосиски, ветчина и дюжина чорисо, расстрелян командир атакующих сил дон Мануэль Кесада; дон X. Т., муж второй и отец первого, четыре курицы, шесть дюжин яиц, четыре порции трески, расстрелян капитан атакующих сил дон Гонсало Техеро; И. А., коробка сладостей из Пуэнте-Хениль, расстрелян алькальд Ля-Коруньи, дон Альфредо Суарес Феррин, сеньора – сторонница мира, пять бутылок красной риохи и пять банок масла, расстрелян адмирал дон Антонио Асарола Гросильон; А. С, три кролика, коробка сладостей из Асторги, расстрелян генерал дон Энрике Сальседо Молинуэво. Раймундо, что из Касандульфов, опечален.
– Здесь будет еще много преступлений, уже их достаточно, и много глупости, но хуже всего то, что идем вспять, вся страна, бедная Испания! Хуже всего торжество вульгарности, есть моменты, когда человек гордится своей вульгарностью и предпочитает быть невежественным тупицей, плохие времена, а также и самые трагические, кровавые; посредственность безжалостна и искажает образ и подобие Божье, наряжает его клоуном или клакером, мы можем быть отброшены на столетие назад; но приходится молчать, не стоит пытаться противопоставить что-то приливу и отливу, никто никогда не сумеет их измерить. Да будет воля Божия.
Настала хорошая погода, крестьяне ходят ошеломленные, солнце вернуло воздух для дыхания и насытило атмосферу чем-то жирным и не очень здоровым, сеньорита Рамона тревожится об ушедшем Раймундино, но еще больше о нас, оставшихся.
– Хочешь, чтоб вас перестреляли? Здесь мужчинам будет невозможно жить, помнишь, кто-то – не знаю кто – сказал, что человек человеку волк? Похоже, что все запреты на охоту на мужчин отменены, мы, женщины, лучше защищаемся. Почему бы и тебе не уйти?
– Нет, Монча, время еще есть, посмотрим, может, переждем, Моучо – выродок, ты знаешь так же, как я, но тронуть меня не осмелится.
– Не будь столь уверен, такие типы растут как грибы вместе с беспорядком, все одинаковы и поддерживают друг друга.
– Ладно, защититься я сумею.
В таверне Рауко люди молча пьют вино, горько видеть, что никто никому не доверяет.
– Думаешь, Дурной Козе нравится Фабиан Мингела, Моучо?
– Ничего я не думаю, это их дело.
Сеньорита Рамона прекрасна как никогда, глубокие черные глаза и распущенные волосы, известно, печаль придает очарование, но одета скромно.
– Что будешь делать, Робин?
– Не знаю, не один я сомневаюсь, все колеблются и не знают, что делать, уж слишком затянулось это.
Сеньорита Рамона достала бутылку «Опорто» и глубокую коробку с печеньем.
– Хочешь рюмку?
– Да, спасибо.
– Прости, что не поставила тарелку для печенья, бери из коробки, тут есть очень вкусное, из какао.
Сеньорита Рамона села за пианино.
– Что тебе сыграть?
– Что хочешь, мне приятно смотреть на тебя. Сеньорита Рамона улыбнулась с кокетливой гримаской, редко она бывала столь красивой, заметь, я ее хорошо знаю!
– Ты просишь моей руки?
– Нет, Монча, что ты! Я не хочу никого делать несчастным, тем более тебя, я не гожусь в мужья, пожалуй, даже в женихи, скорее всего ни для чего не гожусь.
– Не говори глупостей. Ты уверен, что сделаешь меня несчастной?
Сеньорита Рамона играет «Вальс волн».
– Немного вульгарно, но мило, правда?
