– Один человек назвал ее сонной осенней мухой, – добавила я.
– Она такой и была, – подтвердила Нина.
– Но что-то же ее в жизни интересовало? – полюбопытствовала я, отрывая взгляд от турки, в которой уже поднималась шапка пены.
– Не что, а кто! Виктор Чернов! – ответила она и отвела глаза.
– Вот как?! – воскликнула я и тут же услышала угрожающее шипение.
Кофе спасти я успела. Очень медленно, потому что мне нужно было время, чтобы прийти в себя, я разлила его по чашкам и только затем села за стол. Конечно, я ожидала чего-то подобного, но когда это прозвучало, то произвело эффект громового раската.
– И в чем же выражался этот ее интерес? – наконец спросила я.
– В том, что она могла только о нем разговаривать. О чем бы я ни заводила речь, все, в конце концов, сводилось к нему. Она могла часами рассказывать, как он ее в детстве во дворе от хулиганов защищал, как они вместе в школу ходили, как она его после уроков ждала, чтобы они могли вместе вернуться, как она ему в армию писала, а он ей отвечал, – печально говорила Нина.
– У них были какие-нибудь отношения? – спросила я.
– Конечно, нет! – даже помотала головой она. – Самым светлым ее воспоминанием было то, как он ее в щеку поцеловал, когда в армию уходил. Он к ней относился как младшей сестренке, и все, а она была в него влюблена по уши. Когда его родители с ее отцом и матерью ему что-то передавали и он должен был прийти, она места себе не находила, металась по квартире как ненормальная, плакала, смеялась.
– Почему же она никак не показывала свою любовь? – удивилась я.
– Так мать ей всегда, когда приезжала, говорила, что порядочная девушка не должна навязываться парню, что он сам должен проявить свой интерес к ней. Да и тетя Тая...
– Таисия Петровна Скворцова? – чуть не подскочила на месте я.
– Да, она! – Нина удивленно на меня посмотрела. – Вы ее знаете?
– Слышала, – сквозь зубы процедила я. – Она что, тоже к ней приходила?
– Родители Марины каждые выходные приезжали, а тетя Тая раза два-три в неделю обязательно заходила, и они все время говорили о Викторе. И тетя Тая постоянно повторяла ей, что никуда Виктор от нее не денется, что нужно быть терпеливой и ждать, а уж они ей помогут, и тогда Виктор обязательно на ней женится. Она к Марине вообще как к дочери относилась, заботилась о ней.
– Только другим людям эта ее забота таким боком вышла, что гореть ей в аду за ее старания! – зло бросила я и спросила: – Почему Марина институт бросила? То, что она приехала сюда только из-за Виктора, я уже поняла, но ведь ему было еще полгода учиться? Что же тогда случилось?
Нина уткнулась в чашку и мелкими-мелкими глотками пила кофе.
– Нина! – громко и требовательно произнесла я. – Что тогда случилось?
Она долго молчала, но наконец сказала:
– Где-то 10 или 11 декабря – я уже не помню точно – у нас в институте был смотр художественной самодеятельности, и мы пришли туда с Мариной. Она вообще никуда без меня не ходила. И там она увидела Виктора с девушкой, – медленно говорила она. – Ей стало плохо, и мы тут же ушли, я даже такси взяла, чтобы быстрее домой добраться. Там я сделала ей укол, заставила выпить таблетки, и она уснула. На следующий день я ушла на занятия, а когда вернулась, ее дома не оказалось. Я очень испугалась, потому что она была в таком состоянии, что ее нельзя было оставлять одну. Я бросилась ее искать и уже вечером нашла ее в больнице у тети Таи – та ногу сломала и в стационаре лежала. Тетя Тая позвонила нам, когда это с ней случилось, так что мы знали, где она. Привезла я Марину домой, а она только твердила всю дорогу: «Ненавижу!» и «Не отдам!». А потом в нее словно бес вселился! Утром куда-то уходила и только вечером возвращалась. Я пыталась узнать у нее, куда она ходит, где бывает, но она сначала отмалчивалась, а когда ей это надоело, заявила мне, что я за ее счет живу и нечего мне лезть не в свое дело. Она тогда и уколы себе делать больше не позволяла, и таблетки пить перестала. Такая нервная была, возбужденная. Спала плохо, все время ворочалась, вскрикивала или вообще вставала и на кухню уходила, рыдала там и смеялась. В общем, плохо с ней было. В тот день я пришла из института и смотрю: в комнате все разбросано, на кухне – тоже, кофе на столе рассыпан... Я очень удивилась, потому что держала зерна в такой банке с притертой пробкой. Начала ее искать, но нигде не нашла, а в мусорном ведре... – Она замолчала и отвернулась.
– Лежал пустой флакон из-под уксусной эссенции, – вздохнув, закончила за нее я.
– Да! – по-прежнему отвернувшись, подтвердила она. – Марина тогда совсем поздно вернулась и прямо с порога мне на шею бросилась. Она кричала: «Я убила ее! Я ее победила! Теперь он мой!» Я ее кое-как спать уложила, а сама ее родителям позвонила – я им, вообще-то, каждый день звонила и рассказывала, как она, а за это мне разрешалось домой в Грузию звонить. Они на следующий день очень рано приехали, и я им все рассказала. Они ее тут же забрали и в Пензу увезли. Вот и все! – Она повернулась и посмотрела мне в глаза, и взгляд ее был полон боли и печали.
– Почему же вы в милицию не заявили? – спросила я. – Я, конечно, не врач, но судебную медицину в юридическом проходила. Она же явно неподсудная, ваша Марина. Что у нее было? Шизофрения? Маниакально-депрессивный психоз с навязчивыми состояниями? Она же потому как сонная и ходила, что все время на транквилизаторах была! Так какой у нее диагноз?
– Шизофрения, – тихо ответила Нина. – Пока отец Марины ходил ее документы из института забирать, ее мать мне все рассказала. Марина у них единственный ребенок, и они, рано узнав о ее диагнозе, начали ее лечить, но что можно сделать в этом случае? Кардинально ничего! Они все годы скрывали ее болезнь, а сами всячески ее оберегали и баловали, только чтобы обострения не было. А она в Виктора по уши влюбилась! Жить без него не могла!
– Навязчивая идея! – кивнула я.
– Когда он в Тарасов учиться уехал, Марина ему писать начала, – продолжала тем временем Нина. – Он ей сначала отвечал, а потом все реже, реже, а там и совсем перестал. Она чуть по потолку не ходила! Пыталась жизнь самоубийством покончить! Еле-еле они тогда с ней справились, не дай бог кому бы это стало известно. А когда она школу окончила, потребовала, чтобы ей тоже устроили поступление в его же институт. Куда им деваться было? Вот они и расстарались, благо деньги были, и меня наняли, чтобы я за ней ухаживала, только тогда они мне о шизофрении ничего не сказали, а объяснили ее состояние тем, что она перезанималась, когда выпускные сдавала. Я, правда, сразу же начала подозревать, что у нее что-то с психикой – я же ведь все-таки медсестра и в лекарствах, которые они для нее постоянно привозили, быстро разобралась.
– И что же они пообещали вам за ваше молчание? Или вы не поняли, что Марина совершила преступление? – спросила я.
– Но согласитесь, что преступление она могла и выдумать, – возразила мне Нина. – При такой болезни чего только не бывает!
– Так нужно было все-таки проверить, а вдруг в городе действительно было совершено преступление с применением уксусной эссенции? А оно было совершено! И чисто случайно его жертвой стала не та девушка, которая была с Виктором, а совершенно посторонняя женщина, которая ослепла и руки на себя впоследствии наложила. Вы понимаете, что совершенно невинный человек за вашу предобрую Марину в колонии ни за что ни про что несколько лет отсидел? А вот ей бы ничего не было, потому что она ненормальная! – гневно выкрикивала я. – Так сколько же они вам заплатили? – уже устало спросила я.
– Они оплатили мне ту квартиру до окончания учебы и взяли с меня слово, что я никогда и никому ничего не расскажу, – тихо ответила она. – И я молчала бы, если бы дело не коснулось Георгия и его бизнеса. А я очень люблю своего мужа и дорожу своей семьей, у нас четверо детей!
– Бог вам судья, Нина! – вздохнула я. – Если бы вы сразу же, как только у Марины началось обострение, позвонили ее родителям, то ничего страшного бы не случилось. Они забрали бы ее в Пензу, положили в больницу или ухаживали за ней дома, как раньше, и никто бы не пострадал. Но вы испугались потерять крышу над головой и относительно безбедное существование и решили, что справитесь со всем своими силами, но переоценили их. И вот результат! Идите, Нина! – сказала я, вставая. – Сходите в церковь, помолитесь, свечки поставьте, исповедайтесь... Одним словом, сделайте что-нибудь, чтобы снять с себя этот грех, потому что и добро, и зло, совершенное нами, бумерангом возвращаются к нам же и нашим детям.
– Простите меня! – попросила она и тоже поднялась. В ее голосе слышались слезы.
– Мне-то вас за что прощать? – устало возразила я. – У бога прощения просите!
Она ушла, а я выключила диктофон и начала с остервенением мыть чашку, из которой она пила, и на душе у меня было так гадко, что другой человек на моем месте напился бы, да вот только я не любительница.
