В прямоугольную прорезь на нее смотрели человеческие глаза.
— А-а-ай! — жутко вскрикнула она, отступая.
Спичка погасла. Леденцову показалось, что старуха побежала не то с воем, не то со стоном. Сейчас она вызовет милицию. Скажет, что убили человека и поставили. И он представил другую картинку, не хуже котлованной: в Шатер входит старший наряда с милиционером, а лейтенант Леденцов стоит в мешке и зыркает из прорези, как средневековый рыцарь из-под забрала. «Чего стоим, товарищ лейтенант?» — «Поставили, товарищ сержант…» Позор на все УВД.
Он начал втягивать и выпячивать живот, стараясь сжаться и расшириться, чтобы скинуть путы. Потом завращался, как жонглер в цирке с десятью обручами на торсе; затем начал проделывать что-то походившее на индийский танец; в конце концов, запрыгал, топоча на всю округу… В мешке стало душно, он вспотел. Но продолжал работать всем телом, будто вывинчивался из собственной одежды. Веревочные петли сползали медленно, по миллиметру. Когда же они опустились достаточно низко и позволили сгибаться, Леденцов присел, подсунул руку под край мешка и содрал путы. Освободившись от мешка, развязал и ноги.
Тело дрожало от физического да и от психического напряжения. Ему хотелось на секундочку присесть, но на фоне бледного входа он увидел вальяжную фигуру Ирки.
— Боря, ты? — Она разглядела его в кромешной тьме.
— Я, — бодро согласился он, заталкивая ногой мешок с веревками под скамью.
— А ребята?
— Все ушли.
— А ты?
— Тебя жду.
Она вошла в Шатер и хотела было сесть, но Леденцов опередил:
— Пойдем на свежий воздух…
— Проводишь?
— Разумеется.
И Леденцов устало подумал про это свое каторжное воспитательное задание… Его сегодня вязали, мешок надевали, валяли, угрожали, по губам били, утопить хотели… А теперь вот иди целоваться. Но когда они вышли под темное осеннее небо, он подумал другое: как хорошо, что над миром звездное небо, а не дерюжный мешок.
— Ир, ты адреса всех ребят знаешь?
— Ну…
— Просьба: собери их завтра сюда к шести часам.
В уголовном розыске Леденцову нравилось все, кроме некоторой непредсказуемости следующего часа, дня, месяца и года. На руках есть одна работа, могли дать вторую, потом всучить третью — и вдруг указание все бросить и помочь товарищу, или влиться в какую-нибудь оперативную группу, или срочно откомандироваться в распоряжение УВД; а потом приказ: все-все бросить и нестись сломя голову, потому что в районе совершено тяжкое преступление. Поэтому Леденцов свою личную жизнь не планировал. Он редко приходил домой вовремя, опасался брать билет в театр и, что-то обещая, всегда добавлял пару слов: «Если смогу».
Он просил Ирку собрать ребят к шести. А в четыре его вызвал начальник уголовного розыска и велел утром включиться в работу ереванских товарищей, занимавшихся делом об угонах автомобилей. Самолет, мол, через три часа. Леденцов ссылался на сейф, полный бумаг, на свой эксперимент с Шатром, который нельзя прерывать и на день, на неотгулянный отпуск, без которого подустал, на отсутствие в кассе авиабилетов и, в конце концов, на незнание армянского языка. Но у начальника уголовного розыска было два каменных довода: во-первых, машины угнали из их района; во-вторых, Леденцов этим делом уже занимался в прошлом году. И не вмешайся Петельников — быть бы Леденцову сейчас в воздухе…
Они стояли у Шатра все четверо, ждали, но в каких-то нервных позах.
— Привет! — напористо бросил Леденцов. — Повторяю тезис: Мочин гад и подлюга. Кто против?
Ребята переглянулись.
— За этим и звал? — угрюмо спросил Бледный.
— Да, за этим.
— Сам ты гад, — пришел в себя Шиндорга.
— Кулацкое в нем, конечно, бушует, — философски начал Грэг, — но мужик он откровенный. Без лозунгов живет, икорку жует.
— Будущей жене счастье привалит, — вздохнула Ирка.
— Я в меньшинстве, — заключил Леденцов. — Тогда пошли!
— Куда? — спросила за всех Ирка.
— Пошли-пошли, не бойтесь.
Ирка с Грэгом двинулись сразу, а Бледный с Шиндоргой сперва попереступали с ноги на ногу, показывая, что делают всего лишь одолжение. Шли молча и мирно, но у автобуса Бледный закапризничал:
— Далеко не поеду.
— Три остановки, — успокоил Леденцов.
На большой успех он не надеялся. Но в воспитании, как теперь открылось ему, больших успехов и не бывает. По крайней мере, таких ярких, как, скажем, на производстве: ничего не было — и вдруг сразу машина или станок. В воспитании плоды труда относились во времени куда-то далеко, за горизонт. Как посадка дерева. Вот вчера… Бледный с Шиндоргой над ним издевались, спорили, угрожали. Он потерпел поражение и вроде бы все, кануло. Впрочем, как глянуть. Может, терпя вчера и мучаясь, он сеял. Если не так, то почему они стоят к нему вполоборота и отводят глаза? Жестокость даром не проходит.
Выйдя из автобуса, Леденцов предложил:
— Заскочим в гастроном.
— Ага, будет доза, — оживился Шиндорга.
— Деньги есть?
— Мы без денег не ходим, — гордо усмехнулся Бледный.
— Тогда распределим покупки. Я беру килограмм сливочного масла, Бледный — колбасу, Шиндорга — сыру, Ирина — хороших конфет, Григорий — апельсинов…
— Куда столько масла? — удивился Шиндорга.
— Плов сварим.
— А дозу?
— Там все есть.
Сумки ни у кого не оказалось, пакеты несли в руках. Леденцов провел их во двор, к обшарпанной двери на первом этаже, которая не имела ни звонков, ни замков. Они вошли в длиннющий коридор с бесконечными дверями.
— Общага, что ли? — спросил Бледный.
Леденцов не ответил. Подведя их к комнате под номером 16, он легонько постучал. Ему не ответили. Леденцов стукнул сильнее, после чего слабый женский голос крикнул:
— Да-да!
Леденцов толкнул хилую дверь, и они вошли…
Маленькая, метров восемь, комнатка казалась еще меньше, потому что ширма отрезала добрую треть. Шкафчик, круглый стол да несколько стульев. Настольная лампа, похожая на поникший грибок, ярко освещала лишь стол.
— Валентина, это мои друзья, — сказал Леденцов.
— Проходите, — неуверенно предложила она, но, сообразив, что такой людной компании проходить, в сущности, некуда, добавила: — Раздевайтесь.
Ребята переминались, поглядывая на Леденцова.
— Раздевайтесь, раздевайтесь, а Валентина нам заварит чайку. Мы любители, особенно Виктор. Он всю дорогу мечтал.
Хозяйка взяла чайник и вышла.
— Зачем привел? — взорвался Бледный.
— Прошу выпить чаю, — внушительно отчеканил Леденцов, обводя ребят неожиданным для них сильным взглядом. — Дозы не будет, но развлечение обещаю.
Первой разделась Ирка. Стол подтащили на середину. Развернутые пакеты оживили его, а чашки да чайный дух уже привнесли уют. Хозяйка разливала. Ребята посматривали на нее…
Тоненькая, без всякой косметики, темные и взъерошенные волосы, блеклый халатик делали ее похожей на Золушку, невесть как попавшую в реальную жизнь. Рука, державшая чайник, казалось, вот-вот его уронит. Сонные глаза поглядывали на гостей пугливо, как бы исподтишка.
— Валентина, держись, ты еще удивишь мир, — ободрил ее Леденцов.
— Раз уже удивила, — виновато усмехнулась она.
Чай пили молча. Ребята сперва изучали хозяйку, потом вопросительно смотрели на Леденцова, требуя обещанных развлечений, и наконец стали с усмешкой поглядывать друг на друга…
И тогда в тишине пискнуло.
— Мышь! — Ирка вскочила, ничего в жизни не боявшаяся, кроме этих грызунов.
— Валентина, покажи свою мышь, — попросил Леденцов.
Она скрылась за ширму, пошуршала там и вышла с грудным ребенком, который, видимо, давно проснулся и тихонько слушал гостей. Он обвел компанию синими глазками и, гукнув, уставился на лампу, найдя ее тут самой интересной.
— Как звать? — громко спросил Леденцов.
— Миша.
— А отчество? — еще повысил он голос.
— Михайлович.
— И фамилию бы должен носить — Мочин. Представляю: второй Михаил Михайлович Мочин.
Ирка уронила ложечку, которая звякнула в тишине неподобающе громко. Артист хотел было отхлебнуть чаю, да вроде бы забыл, разглядывая ребенка. Бледный смотрел на младенца, как на «летающую тарелку», впорхнувшую в форточку. Шиндорга обиженно улыбался.
— Пусть лежит в кроватке, — решила Валентина.
Вернувшись, она села к столу, так уткнувшись в свою чашку, что лицо закрыла случайная тень.
— Валя, мы договорились, что ты все расскажешь, — напомнил Леденцов.
— Кому это интересно, — слабо возразила она, показывая лицо.
— Нам, — заверил Леденцов.
Валентина помешала чай, хотя сахару не клала, и начала говорить неуверенно, словно ощупывая словами своих гостей.
— Приехала я из Псковской области, поступила учиться в техникум, поселилась здесь, в общежитии… Как-то пошла с девочками на пляж. Не такая была, а веселая, загорелая, в австралийском купальнике. Там и встретила Мишу, Михаила Михайловича Мочина. Познакомились. Ну, как он ухаживал, рассказывать не буду. Чистое заграничное кино… А потом он предложил все бросить и переехать к нему. Сказал, на виллу. Я, конечно, беспокоилась о техникуме. Страшно бросать. Миша смеялся: «Кто не рискует, тот не пьет шампанского». Ну и поддалась…
