Здесь, в темноте - Алексис Солоски

что, по-твоему, ты готова. Он, вероятно, будет трогательно горд. Но через неделю или две начни говорить о беспокойстве. Скажи ему, что оно приходит не постоянно, только когда нужно сдать работу или когда встречаешь бывшего друга. Ту сучку соседку, например.

– Она не сучка.

– Сучка-сучка. В любом случае, тебе выпишут диазепам или лоразепам, что-нибудь, что снимет напряжение. Тебе не нужно будет принимать их каждый день, просто, когда ситуация станет слишком напряженной. Это как химическая пожарная завеса.

– Ты уверена? Они уже давали мне транквилизаторы. Литий. Все, что я делала – спала.

– Литий? Серьезно? – Она казалась впечатленной. – Они, должно быть, подумали, что ты совсем чокнутая. Таблетки, о которых я говорю, охренительно успокаивают. Самое приятное: они не испортят твой оргазм и, – она сделала глоток своего освежающего напитка, – они действуют еще лучше с небольшим количеством выпивки. По ходу ты научишься контролировать, раскладывать по полочкам. На самом деле это не так сложно.

Следовало догадаться, что принимать советы от подростка со шрамами от бритвы – не лучшая идея. Я не догадалась.

Совет сработал, хотя и не так, как предполагала Жюстин. Я не получала кайфа от шампанского. Или от секса. Это то, что я использую, чтобы держать мир на удобном расстоянии. Если сейчас мне и весело, то только в темноте, только в театре. Вот когда я чувствую себя – после двухчасовой пробки – настоящим человеком, повзрослевшей версией девочки, которая раньше сидела в одном кресле со своей матерью.

Но тогда у меня были вопросы.

– Звучит неплохо, – помню, сказала я, помешивая лед на дне своего бокала. – Но если ты уже во всем разобралась, тогда почему ты сидишь здесь со мной? Я не очень хорошо представляю, что такое хорошее времяпрепровождение, но точно знаю, что мое общество им не является.

Она пригубила свой напиток. Затем одарила меня улыбкой, похожей на острие меча.

– Потому что в последнее время я думала, что, если в моей жизни не будет ни одного человека, с которым я могла бы быть честной, я действительно могу немного сойти с ума. Еще сильнее. Так что поздравляю. Я выбрала тебя. Но не волнуйся. Честность интересует меня только в чертовски редких случаях. Сегодняшний вечер – один из них. Могу я открыть тебе секрет, детка? – Я кивнула. – Многое из того, что я говорила в группе, было правдой. Меня домогались, и я действительно спала с кем попало. До сих пор сплю. И я провела достаточно времени на кушетках терапевтов, чтобы понять, как одно, вероятно, связано с другим, хотя на самом деле я не хочу останавливаться. Меня все устраивает. Видишь ли, я не хотела покончить с собой, потому что была ужасно напугана, или потеряла надежду, или что-то еще в этом абсолютном дерьме.

– Так зачем ты это сделала? – спросила я, наклоняясь ближе.

– Просто посмотреть, смогу ли я.

* * *

Покидаю Доктора Барлоу, плечи опущены, торс практически параллелен тротуару. Захожу в бар. На несколько часов раньше, чем обычно, но правила, которыми я так дорожила, больше не действуют. С тех пор, как я сидела с Дэвидом Адлером. С тех пор, как я нашла то тело. Может быть, даже раньше. Еще в начале лета. Я переросла эту жизнь, эти правила. Или они переросли меня. Допивая стакан, я проверяю свой телефон. Пришло электронное письмо от Роджера, которое содержит несколько гневных комментариев, найденных на доске объявлений и пересланных Калебом, по поводу обзора семейной драмы, которая вышла в конце прошлой недели. (Главный момент: «Если у этих персонажей общая ДНК, не могли бы они, по крайней мере, сыграть одну и ту же пьесу? Идея на миллион долларов: предлагаю в качестве альтернативы постановку „23andMe [20]“») Могу ли я не отвечать? Да, вполне, думаю я, допивая остатки водки.

Выйдя из бара, сев в поезд и затем сойдя с него, я бреду на восток, прямо навстречу ветру, потом заскакиваю в аптеку со своим обычным рецептом и выхожу с пакетом, позвякивающим в моей руке. Поворачивая к своему кварталу, я замечаю крупного мужчину, на большой скорости выходящего из моего дома. Возможно, ворует посылки. Или его прогнала одна из старых славянок с третьего этажа. Он проходит мимо меня, и из-под капюшона его ветровки я вижу, всего на мгновение, красную полоску – поля кепки. Совпадение, говорю я себе, случайность. Но все еще крепко сжимаю ключи в ладони. Я захожу внутрь и захлопываю за собой дверь, затем бросаюсь вверх по лестнице, не обращая внимания на колени, икры, дыхание. Три замка отперты, и я внутри, и только после того, как я выпила немного воды из-под крана и порылась в шкафу в поисках хлопьев, достаточно сухих, чтобы расцарапать мне нёбо, я вижу сложенный листок бумаги, засунутый под дверь. Записка от управляющей компании, предполагаю я. Но руководство компании никогда не обращалось ко мне подобным образом, красным перманентным маркером и всего двумя словами, императивом, невозможным для любого театрального критика. Но я не думаю, что эти слова относятся к театру. Они о человеке, который пропал без вести. Или, возможно, о человеке, которого я нашла.

Эти слова:

В первые дни после того, как я обнаруживаю записку, начинаются массовые премьеры шоу, предпраздничная суета, а это значит, что я могу занимать себя каждый вечер. Если не считать случайный выход за кофе, я провожу немногие солнечные часы в помещении, прижавшись спиной к подушкам, пристроив ноутбук на бедрах. Рецензии занимают весь день – я занимаюсь ими весь день, – что избавляет меня от мыслей о чем-либо еще. Например, о записке. Или о теле. Или человеке, которого, возможно, вообще никогда не существовало. Пока курсор мигает, я превращаю в абзацы крутящиеся у меня в голове изображения. Я отслеживаю линии аргументации, вращая их, как скакалки, прыгая то в одну, то в другую сторону, пока они не перестают сбивать меня с толку. Я позволяю описанию густеть и густеть, пока оно не превратится в крем. Ничто из того, что я пишу, не является добрым, ничто из этого не утешает. Но это вина искусства, говорю я себе, не моя. Я не могу притворяться доброй, искать гениальное или искреннее там, где его нет. И все же что-то скупое закрадывается в мой текст, что-то жестокое, что я не могу смягчить, сколько бы правок я ни делала. Несмотря на мое стремление стать главным