— Значит, так, — решил отец Климент. — Выбирай одно из двух: или ты садишься и ешь как человек, или я в тебя насильно эту картоху затолкаю!
— Отвяжись.
Отец Климент поднялся и угрожающе распрямился. Настя метнулась ему наперерез. Он сделал нетерпеливое движение, желая ее отстранить, но, не рассчитав своей силы, шибанул так, что она, потеряв равновесие, упала. И тут раздался пронзительный визг. Артемка, сидя на корточках, смотрел на них из угла расширенными глазами и верещал, как раненный зверек. Отец Климент перепугался:
— Артемка, да ты что? Я ж нечаянно, братишка. Я не хотел ей больно делать. Настена, не зашиблась? Ты прости, родная! Скажи ему! Я ж ее тоже люблю, братишка. Ты не так понял.
Он шагнул к Артемке, но тот на четвереньках быстро подбежал к Насте, обхватил ее обеими руками, зарылся лицом в ее колени и разрыдался. Отец Климент совсем переполошился.
— Артемка, — взывал он в отчаянии. — Братишка, да что на тебя нашло?
— Все хорошо, — уговаривала Настя мальчика, гладя его по голове. — Мне совсем не больно, мы же просто играли.
— Мам-ма, — всхлипывал Артемка, крепче прижимаясь к ней. — Мам-ма.
Я взглянул на них, потом на отца Климента. Огромный и беспомощный, он топтался на месте, не зная, что предпринять, и, казалось, сам готов был расплакаться. Мне сделалось бесконечно стыдно за свое глупое упрямство, из которого все случилось. Я подошел к ним.
— Прости меня, — сказал я отцу Клименту. И повторил, обращаясь к Насте: — Вы тоже простите.
— Вам не за что извиняться, — возразила Настя. — Это все из-за меня, такая неуклюжая.
— То-то причем, — сокрушенно отозвался отец Климент. — Моя вина. Развеличался, дурак окаянный, раз-горделся, а бесы не дремлют. Цоп — и уже тащут!
Слыша перемену во всеобщем настроении, Артемка, не отпуская Настю, осторожно оглянулся, все еще всхлипывая.
— Прав ты во всем, брат, — покаянно проговорил ему отец Климент, — а я обратно по нулям сработал. Каждый раз, блин, одно и то же: смиряешь себя, смиряешь, вроде уже крылья растут, десять секунд до победы! Только воспаришь, и на тебе! Правый навстречу! Брык с копыт. Подловили, бесы! Опять поражение. Вставай, отец Климент, монах недостойный, иди каноны читай! И все по новой!
Я положил руку на его мощное поникшее плечо.
— Мы их с тобой потом по одному переловим, — заверил я. — Сначала моих, потом твоих, и всех порвем. Только давай поедим, а то я проголодался.
Ночью мне приснилось, как жена уходит от меня к своему майору, забрав сына, которому тогда не было и пяти лет. Перед нашим домом стоит старая «шестерка», в которую моя охрана грузит чемоданы, нахохленный майор сидит за рулем, боясь оглянуться в мою сторону. Потом жена с моим мальчишкой садятся сзади, мальчуган непоседливо крутится на сиденье и весело машет мне рукой. Он не понимает, что это навсегда. От пронизывающего чувства утраты я плакал во сне так, как не плакал с детства.
На следующий день, в субботу, отец Климент вновь спозаранку ушел в деревню, прихватив с собой Артемку, но на сей раз скоро вернулся.
— Вставай, — скомандовал он мне. — Ехать надо.
— Куда?
— В Москву.
— Зачем?
— После объясню, собирайся.
Я послушно вылез из вороха тряпья и пошел за пиджаком, висевшим на гвозде у входа.
— Погоди, — вдруг остановил он меня. — Так не годится. С такой рожей, как у тебя, далеко не уедешь. Подбитый, опухший, небритый, весь в бинтах. Первый же мент у тебя документы потребует, а их нет! Ну-ка, примерь мою рясу!
— Твою рясу? Зачем?
— Про монаха плохо не подумают!
— Да я в ней утону!
— Мы ее подвяжем. Да быстрей же, нам еще час целый до электрички плюхать!
— А ты?
— Мне и подрясника хватит. Вон веревкой подпояшусь, какая разница!
Ряса была необъятной. Отец Климент закатал мне рукава, подтянул подол и завязал пояс. Оглядев меня, он кивком выразил свое удовлетворение.
— Сойдет. Голову скуфьей прикрой, — он протянул мне мягкую черную шапку. — На брови надвинь. Настена, ты готова? Скорей, а то дед Павел уже ждет!
Дед Павел, любопытный, словоохотливый старик в продранном ватнике, уже запряг в телегу старую белую кобылу в пергаментных пятнах. Видимо, ему до смерти хотелось знать, каким ветром занесло нас с Настей в их деревню, из какого я монастыря, почему путешествую с молодой девушкой и за что меня столь жестоко били: за грехи или просто так? По дороге на станцию он пытался задавать хитрые вопросы, но отец Климент отвечал сурово и односложно, пресекая на корню праздное любопытство.
Кстати, в выборе маскировки отец Климент оказался прав: в этом отношении монашеская ряса лучше даже милицейского мундира. Русскому народу она внушает почтение, тогда как милицейский мундир — неприязнь и страх. Нашу живописную группу из двух монахов, девушки и больного мальчика неизменно пропускали вперед, в электричке уступили места, а какая-то сердобольная старушка даже пожертвовала несколько медяков. Если бы я ей сказал, что в моей сумке находится около двух миллионов долларов, она бы, наверное, не поверила.
Перед Москвой отец Климент зашептал мне на ухо.
— Я с одним парнем в десантуре служил, — его слова тонули в стуке колес, так что мне приходилось напрягаться, чтобы их разобрать. — Хороший парень, порядочный, сейчас у Коржакова в охране работает. Приезжал ко мне в монастырь в прошлом году вместе с сынишкой. Я вчера ему позвонил, спросил напрямую: можешь помочь? Он сутки взял на разведку, а сегодня говорит — привози пациента, попробуем.
Я был тронут до глубины души.
— Но ведь ты даже не знаешь, кто я!
— И знать не хочу, — возразил отец Климент. — Не монашеское дело разбирать, кто прав, кто виноват. Мы за всех молимся: и за праведных, и за грешных. Но вопрос у тебя серьезный, без поддержки не распутаешь, — это я усек.
На перроне нас встречал рослый, крупный парень в черном костюме, лопавшемся на широкой спине, и в галстуке. Из уха у него торчал наушник с вьющимся проводом. Он обнялся с отцом Климентом и пожал мне руку, игнорируя существование Насти и Артемки.
— Виталий, — представил его отец Климент. — А это Андрей.
— Я вчера доложил первому по этому вопросу, — без предисловий заговорил Виталий военным, отрывистым тоном. — Мол, есть человек из Суздаля, из монастыря, владеет секретными сведениями государственной важности. Подробности при личной встрече. Короче, как ты мне объяснил, верно?
— Все точно, — кивнул отец Климент.
Я бросил на него быстрый взгляд. В отличие от него, я не был убежден, что мои сведения представляют государственную важность.
— Имей в виду, — понизил голос Виталий, — если что не так, я с работы вылечу!
— Не вылетишь, — пообещал отец Климент. — Отвечаю.
Виталий поправил галстук и посмотрел на меня.
— Тогда поехали.
Настало время прощаться. Я крепко обнял отца Климента.
— Как мне тебя благодарить? — спросил я.
— Рано еще благодарить, — он хлопнул меня по спине так, что я пригнулся. — Как всю эту суету закончишь — приезжай. Перчатки только захвати, потаскаю тебя, хулигана, на лапах, так и быть, может, чему-то и научишься. Давай, мухач, с Богом! С Богом! А девчонку не обижай! Хорошая девчонка, редкая.
Последнего он мог и не прибавлять. Я подошел к Насте. Она взглянула мне в глаза и почему-то сразу потупилась.
Я тоже чувствовал себя неловко. Присутствие посторонних мне мешало.
— У меня к вам просьба, вернее две, — начал я довольно неуклюже. — Вот сумка, оставьте ее у себя. Если я задержусь... я имею в виду, если меня не будет долго, несколько месяцев... или больше... то вы ее откройте и возьмите себе, что найдете, ладно?
— Нет уж! Лучше возвращайтесь скорее.
Я вздохнул:
— Тогда перехожу ко второй просьбе... В общем, я подумал, что... — Я запнулся. — Короче, когда я вернусь... не могли бы вы выйти за меня замуж?
Ее глаза на мгновенье стали совсем круглыми.
— Могла бы, — серьезно ответила она и хлопнула длинными ресницами. — А вы, случайно, не знаете, когда вы вернетесь?
— Нет, — сказал я. — Честное слово, не знаю.
— Я буду ждать, — пообещала она. — Возвращайтесь, когда сможете.
* * *У входа в вокзал в неположенном месте нагло красовался черный блестящий джип весь в антеннах, с тонированными стеклами. Водитель, в костюме, с наушником, как у Виталия, курил рядом. Заметив нас, он бросил окурок на тротуар, длинно сплюнул и полез в машину. Виталий взгромоздился рядом с ним, а я сзади.
— На базу? — спросил водитель, не дожидаясь ответа, врубил сирену и рванул с места так, что меня откинуло.
Виталий поправил зеркальце заднего обзора, чтоб лучше меня видеть, и приступил к инструктажу.
— Короче, лишнего не болтать, — строго начал он.
Я кивнул: рецепт представлялся мне бесспорным.
— Че, как, почем, никого не касается! Ясно?
