- Не намерен, - подтвердил Запус.
- То, конечно, можно сказать по совести - бил и если найдет ее вновь, бить будет. Казачья у ней кровь. Возможно, из-за битья она ушла, все же в суд жаловаться не пойдет и если вернется, - значит подтверждение: жену бить надо. Олимпиаду муж тоже бил и всегда так бывает: второй муж битьем не занимается. Таков и Запус.
- Второй муж?
- Кому какое счастье, Василий Антоныч. Я на вас не сержусь... Будьте хоть завтра вы подрядчиком на весь уезд.
Квартал недоходя, Кирилл Михеич затянул полы полушубка. Запус тоже вспомнил незастегнутый ворот шинели, застегнул было, а потом улыбнувшись, распустил. Темно, ветрено. Дома как сугробы, дым над ними как снег на гребнях сугробов. Улыбки его Кирилл Михеичу не видно, Запус улыбнулся еще раз, для себя. В кистях рук заныли теплые жилы.
- Собак у них нету, Василий Антоныч. Шашку-то подымите, она на снегу не гремит, а здесь оказывается пол... Шум произойдет.
Старуха какая-то открыла дверь. Тотчас же ушла. Должно быть привыкла к незнакомым. Подрядчик взял руку Запуса, выпрямил и повел ею:
- Там... в кладовой... направо... через два мешка перешагнуть... спит... ведь час, времени?
- Десять.
- Зачем орешь?.. Сей сикунд огня принесу. И ключ от...
Ушел и дверь в избу припер плотно.
Запус подождал, опять выпрямил руку, так как ее выпрямлял подрядчик и опустил. В дверь кто-то поскребся: "мышь... нет мыши в дверь не скребутся... значит кошка". Запахло капустой: кисло и тепло. Запах становился все гуще и гуще. Еще шорох. За ним вслед мысль, что здесь ловушка, заговор. Никто Кирилл Михеича раньше в городе не видел и Чека его не смогла найти. Отступил Запус к стене, нащупал вдруг отяжелевший револьвер и радостно вспомнил, что в револьвере шесть уверенных в себе пуль. Вытащил, чуть приподнял, так Кирилл Михеич сейчас выпрямлял его руку.
Тогда он, сразу приподымаясь на цыпочки, решил пройти в кладовую и если там нет никого: бежать, пока еще не пришли.
Он, с трудом сгибая замерзшую подошву, ощупывая стену пальцами, прошел к тесовой двери. Быстро дернул скобу: замок был плоский и холодный так, что примерзали пальцы. Тогда он накрыл скобу и замок полой шинели. Завернув узлом шинель на саблю - дернул. Укололи пальцы свежие щепы. К запаху капусты примешался запах картошки и человеческой мочи.
"Здесь"... - подумал он быстро.
Он шагнул два раза - наверное через мешки: кочковатое и слизкое. Дальше; он не понимал, что должно быть дальше, но явственно, почувствовал человеческое дыхание. Дышали торопливо, даже капала слюна: трусит. Запус вытянул руки, сабля глухо стукнула о мешки. Тот, другой - совсем близко неразборчиво пробормотал:
- Кыш!.. орп!.. анне!..
Тогда Запус сжал кулак, поднял револьвер выше, шагнул и негромко сказал:
- Арестую.
Человек на капусте метнулся, взвизгнул. Капуста - у ней такой склизкий скрип - покатилась Запусу под ноги. Запус, держа револьвер на отлете, бросился на того, другого. В грудь Запуса толкнулись и тотчас же вяло подломились чужие руки. Подумалось: ножа нет, стрелять тому поздно. Здесь человек ударил коленом между ног Запуса. Револьвер выпал. Освободившимися и вдруг потвердевшими руками Запус охватил шею того, другого, Артюшки, атамана... С револьвером вместе скользнула какая уверенность и необходимость ареста. Запус наклонился совсем к лицу, хотел плюнуть ему - огромный сгусток слюны, заполнивший рот, но не хватило сил. Вся сила ушла в сцепившиеся пальцы и на скользкие потные жилы длинной, необычайно длинной шеи. Словно все тело - одна огромная шея, которую нужно стянуть, сжать, пока не ослабнет.
- Жену!.. жену тебе бить!.. бить!..
И когда уже пальцы Запуса подошли к подбородку, шея ослабла. Пальцы попали на мелкие и теплые зубы. Запус отнял от человека руки и перегибаясь через его тело, нащупал свой револьвер. Хотел всунуть его в кобуру и не мог. Он достал из кармана шинели спички. Зажег. Всунул револьвер. Спичка потухла. Он зажег новую, руку над ней сделал фонариком и поднес ее к подбородку. Бритый рот, светловатые брови - коротенькие, и мокрый нос. По бровям вспомнил ("бреет" - рассказывала Олимпиада) - Шмуро, архитектор.
- О, чо-орт! - И он сдавил спичку так, что обжег ладонь. Сжал ее и кинул в лицо, в темноту уже. - Сволочь!..
Потом быстро достал еще несколько, поднял над головой, зажег. Капуста, три кадочки, рваная одежонка и сундук. Еще на рваном одеялишке Шмуро с длинной измятой шеей.
Тогда Запус, гремя саблей и не вынимая револьвера, прошел через сени (он сразу почему-то вспомнил дорогу), в избу.
- Архитектора-то нету? - спросил Кирилл Михеич. - Идет?..
Запус расстегнул кобуру, к рукоятке как-то прилип снег. Он сковырнул его и, кладя револьвер на стол, спросил:
- Артюшка где?
- Артюшки здесь не было, Василий Антоныч. Я его не почитаю и боюсь. Разве я с ним стану жить?.. Я же подрядчик, меня же военную службу по отсрочке... Выпить, с тоски - выпил! Бикметжанов, хозяин был тоже раньше, бардак держал, из него девки к тебе на пароход ездили... Бикметжанов говорит мне: я, говорит, кровь - купеческая, острая; хочу с отчаянным человеком пить; зови, говорит, сюда Запуса. Василия Антоныча-то, мол, друга...
Он отодвинул дуло револьвера на край стола и царапая пальцами бородку, хмельно, туманно, рассмеялся:
- Запуса-то, могу!.. Пошел сначала к Олимпиаде, а та говорит: на заседании, я в Народный Дом... а Шмуро трусит, на картошке, на капусте сидит... Мне Запус что, я с Запусом самогон желаю пить!
- Шмуро был любовником?
- Чьим?
- Фиезы?
- Фиезки-то? а я знаю?.. У ней любовников не было, у ней мужья были. Ты мне вот что скажи, пуганул ты Шмуро?.. Здорово?..
Он, наклонившись, рыгая, достал из-под стола четверть самогона. Тощая старуха принесла синеватые стаканы.
- Надоел он мне... на картошку и ходит!.. Шмуро-о!..
Бикметжанов, азиат, - был в русской поддевке и лаковых сапогах. Глубже, в комнате на сундуке, прикрытом стеганым одеялом, лежала раскрашенная девка. Бикметжанов улыбнулся Запусу и сказал:
- Не подумайте, я теперь - раз закона нет - ни-ни... Это у меня дочь, Вера. Вера, поздоровайся с гостем...
Вера, выпячивая груди и качаясь, медленно прошла к столу.
Запус всунул револьвер и, отворачиваясь от Веры, сказал в лицо Бикметжанову:
- Я вашего гостя, в кладовой, кончил.
Бикметжанов отставил стакан, отрезвленный выпрямился и вышел. Старуха ушла за ним. Вера подвинула табурет и, облокачиваясь на стол, спросила:
- А на войне страшно?
В сенях завизжали. Визг этот как-то мутно отдался внутри Запуса. Вера отодвинулась и лениво сказала:
- Господи, опять беспокойство.
Впопыхах, опять опьяневший, вбежал Бикметжанов и, тряся кулаками, закричал на Кирилл Михеича. Сквозь пьяную, липкую кожу, глянули на Запуса хитрые глазенки - пермские. Скрылись. Кирилл Михеич расплеснул по столу руки и промычал, словно нарочно, длинно:
- Я-я... при-и!.. онии!.. меж со-обой... я здесь!..
Тогда Бекметжанов отдернул четверть с самогоном. Пред Запусом, совсем у шинели, метнулось лицо его и крик:
- Господин... господин матрос!.. господин комиссар!.. Ведь я же под приют свой дом отдал, малолетних детей! Добровольно от своего рукомесла отказался! У меня же в Русско-Азиатском банке на текущем счету, вам ведь все, досталось!..
И тут ломая буквы:
- Нэ губи, нэ губи душу!.. скажи - сам убил, собственноручно... Мнэ жэ!.. э-эх!..
И еще ниже к уху, шопотом:
- Девку надо, устрою?.. Ты не думай, это не дочь, кака?.. ширма есть, поставлю... отвернемся... девка с норовом и совсем чистый... а?..
И Вера, тоже шопотом:
- Матросик, душка, идем!
Бикметжанов из стола выхватил тетрадку:
- Собственноручно напиши: убил и за все отвечаю. Зачем тебе порядочного человека губить?.. Я на суде скажу: в пьяном виде. А сюда напиши, не поверят. Я скажу - пьяный. Вот те бог, скажу: в пьяном виде. И девка потвердит. Вера?..
- Вот те крест, матросик.
Запус поднял (легкое очень) перо. Чернила мазали и брызгали. Он написал: "Шмуро убил я. За все отвечаю. Василий Запус". Налил два стакана самогона, сплюнул липкую влагу, заполнившую весь рот, выпил один за другим. Придерживая саблю, вышел.
В сенях уже толпились мещане. Кирилл Михеич спал, чуть задевая серенькой бородкой синюю звонкую четверть самогона.
XIII.
Встретила Олимпиада Запуса тихо. Подумал тот:
"Так же встречала мужа"...
Озлился, она сказала:
- Кирилл Михеич приходил, хотела в милицию послать, чтоб арестовали его, не посмела... а если важное что?
Она широко открыла глаза.
- А если бы я к Артюшке пришел, ты бы тоже в милицию послала, чтоб меня арестовали?
- Зачем ты так... Вася? Ты же знаешь...
- Ничего я не знаю. Зачем мне из-за вас людей убивать?
Но здесь злость прошла. Он улыбнулся и сказал:
- На фронте. Окопы брали, с винтовкой бежал, наткнулся - старикашка мирный как-то попал. Руки кверху поднял и кричит, одно слово должно быть по русски знал: "мирнай... мирнай"... А я его приколол. Не судили же меня за это?
