– Это в честь чего, дед?
– Потом расскажу, внучок, в честь чего.
– Потом так потом, – Драган заметил конверт на столе и спросил: – А это письмо от кого?
– От кого надо, внучок. После о нем тебе тоже поведаю.
– Ладно!
И внук с дедом сели за стол обедать.
Через неделю Ракитич прибыл в Бухарест, в Центральную тюрьму, и тогда в кабинете начальника тюрьмы раздался телефонный звонок от дежурного:
– Товарищ полковник, докладывает сержант Радеску, к вам какой-то мужчина хочет на прием. Он настаивает на свидании… с мадам Ренци.
Ференц обрадованно сказал:
– Хорошо, пропустите.
– Есть, товарищ полковник!..
Ференц радостно потер руки.
«Сейчас я разыграю перед ним грандиозный спектакль! Притворюсь, что я ровным счетом ничего не знаю о нем и его связи в Ренци!»
Зашел Ракитич с рюкзаком за спиной и поприветствовал хозяина тюрьмы.
– Здравствуйте, товарищ полковник, я Никола Ракитич. Я приехал из Югославии навестить заключенную Веру Ренци. Очень прошу вас разрешить мне повидаться с ней.
– Вы родственник заключенной?
– В какой-то мере.
– Объясните…
Ракитич не стал ничего скрывать:
– Нам было по шестнадцать лет, когда мы встретились. Это продолжалось пару месяцев, но она успела забеременеть от меня, а потом родила сына втайне от меня, отказалась от него и сдала в приют. Со мной она тоже не хотела общаться. Случайно от ее родителей я узнал о ребенке и забрал его из приюта. Мы с Верой еще раз встретились, но она уже была замужем. Мы поругались и окончательно расстались… А затем прошло тридцать пять долгих лет, и вот через столько времени она вспомнила меня и написала письмо. Вот я и приехал.
– Она написала вам послание? Покажите!
– Да, вот оно…
Ракитич достал из-за пазухи мятый конверт и протянул начальнику тюрьмы.
Ференц, конечно же, узнал свой почерк. Он взял письмо в руки, покрутив, как фокусник, положил на стол: вдруг Ракитич забудет о нем, и тогда Ференц уничтожит эту важную улику. Он решил отвлечь внимание Николы от письма другими вопросами.
– Вы, наверное, знаете, товарищ Ракитич, за что она получила пожизненный срок?
– Да, читал в газетах.
– И что вы об этом думаете?
– С каждым случается что-то выходящее за рамки человеческого понимания и морали.
– С каждым? – изумился Ференц. – Со мной, например, не случилось такого. С вами, вероятно, тоже. И с миллионом человек ничего подобного не случается. Не каждый умудряется стать маньяком и отправить на тот свет около сорока человек. Ренци – феномен в этом плане.
– Может, и феномен. Бог ей судья. Тем более по людскому суду она уже получила заслуженную кару – куда больше! Всю жизнь в тюрьме – это невыносимо.
– Вы ее оправдываете?
– Нет, может быть, отчасти. Я просто хочу сказать, что если она убийца, то не нужно ее загонять в угол и уничтожать. Она свое получила. А человеку всегда нужно оставлять хоть один минимальный шанс, какую-то надежду. Пусть микроскопическую. И может, он исправится.
– Таких, как она, извините за резкость, гражданин Ракитич, только могила исправит. Но я вас понимаю, она вам, каким-то образом, родственник, и не удивительно, что вы ее горячо защищаете.
– Может быть… Да, я действительно ее близкий родственник… Так как насчет свидания, товарищ полковник?
– Свидания?
– Да!
– Хорошо… будет вам свидание… Я сейчас позвоню начальнику оперчасти, чтобы тот был в курсе происходящего.
– Спасибо, товарищ полковник.
– Вживую общаться я не могу разрешить вам, из-за особого статуса заключенной, но по телефону и за стеклянной перегородкой вы можете это сделать. Будьте осторожны, она очень опасна и непредсказуема, и у нее часто случаются временные психические расстройства. Так что недалеко от вас будет дежурить наш тюремный психиатр. Он профессионал высшего класса.
– И на том спасибо, товарищ начальник.
– Не за что…
Рука Ференца потянулась к трубке телефона. Толстые дрожащие от нервного возбуждения пальцы стали накручивать диск.
Глава 20
Здравствуй, я – никки!
Излишняя снисходительность к преступнику указывает на предрасположенность быть им.
Пьер Буаст
1960 год, г. Бухарест, Румыния
Ренци завели в комнатку со стеклянной перегородкой. По обе ее стороны висели черные телефоны. Вера села на стул и увидела напротив себя какого-то мужчину. Тот показал знаками, чтобы она взяла трубку, Вера последовала совету незнакомца и прислонила трубку к уху…
– Здравствуй, Вера, – улыбнулся неизвестный.
– Кто вы?
– Ты не узнаешь меня?..
Узница внимательно всмотрелась в лицо мужчины… Кажется, она знала его. И мучительная улыбка скользнула по ее бледным губам.
– Никки?.. Не может быть! – воскликнула Вера. – Сколько лет мы не виделись! Как ты меня нашел?
Мужчина горько усмехнулся:
– Все может быть в этом мире. А не виделись мы тридцать пять лет. Найти тебя не трудно. Ты у нас знаменитость европейского уровня, что уж говорить.
– Не будем об этом.
– Конечно, не будем… А ты практически не изменилась с тех пор, только морщинки появились возле глаз.
– Скажешь тоже!
– Я бы не дал тебе твой реальный возраст, ты выглядишь лет на сорок.
– Ты тоже выглядишь моложавым. Так что тебя заставило приехать ко мне?
– Мне пришло твое письмо, вот я и приехал.
– Письмо? Я не писала тебе ничего.
– Не писала? Но вот же оно… А где этот конверт?..
Никола похлопал по карманам, пошарил в них, но не нашел конверта.
– Оно было при мне. Потерял, что ли? Или у начальника тюрьмы оставил!.. Ты точно не писала мне?
– Точно.
– И лекарства тебе не нужны?
– Пока благополучно обхожусь и без лекарств. Кормежка здесь неважная, и я всегда на диете. А это очень полезно для организма. Поэтому и выгляжу хорошо. Тем более я сижу в одиночке, и меня никто не напрягает и не портит нервы.
– Ясно… Какая непонятная история с этим письмом.
Вера впервые улыбнулась:
– Черт с ним, с письмом! Главное, что ты приехал! Я так рада! Тридцать пять лет меня никто не посещал. После того как меня арестовала жандармерия и меня отдали под суд, все родственники, и ближние, и дальние, отвернулись от меня. Мать не вынесла газетных нападок в мою сторону и умерла. Ее похоронили рядом с отцом. Мой особняк продали вместе с мебелью. Вот так… Но Бог, видимо, услышал мои молитвы и привел тебя ко мне.
– И мои молитвы он услышал. Я так и не решался приехать к тебе. В первый раз, когда узнал из газет о твоих «подвигах». Но после долгих колебаний написал тебе краткое письмо.
– Письмо было какое-то, лет тридцать назад, но я его порвала не читая. Мне тогда не до этого было. Я все не могла смириться с действительностью, все не верила, что буду вечно гнить в этом централе. И досадовала на себя, что так прокололась с этим Густавом. Да и ладно… А вот то послание, что ты написал два года назад, я сохранила. Но не решалась ответить, хотя так порой хотела. Думала, что ты, как и все, меня ненавидишь. Тем более я причинила тебе столько зла.
– Забудем об этом, Вера. Прошло столько времени… Я тебя уже давно простил…
– Хорошо, забудем, – у Веры на глазах появились слезы. – Как мой сын поживает? Он женился? У него дети есть? Какой он стал? У тебя есть фото его? Ему должно быть уже сорок один год. Как ты его назвал?
– Тони. В честь моего любимого актера Энтони МакКуинна. В сорок третьем у него родился сын, то есть твой внук, а в сорок пятом Тони убили фашисты, он участвовал в югославском сопротивлении. Невестка погибла в концлагере Аушвиц незадолго до его освобождения союзническими войсками. А вот твой внук, Драган, учится в школе – такой сорванец! Жаль, что со мной нет его снимков, собирался тебе привезти, отложил даже пачку, но в последний момент забыл дома.
– Привези его фото в следующий раз. Или приезжай с ним.
– Обязательно.
Слезы продолжали катиться по щекам Веры.
– Теперь и умирать не страшно… Знаешь, Никки, ты приехал, и на душе как-то легче стало. И счастье какое-то небывалое легло на сердце. Хоть кто-то в этом мире помнит обо мне. Это здорово. Если бы жизнь начать сначала… Я бы тогда, когда мы встретились на улице в Бухаресте, иначе поступила… Развелась бы с мужем и вышла за тебя, и Тони бы с нами был… Но гордая я слишком была и высокомерная, богатство вскружило голову, вот и сошла с ума, стала преступным путем его приумножать. Теперь я только поняла, что одного тебя я любила, и больше никого. Я приезжала как-то в наш Беркерекул на годовщину смерти отца и заходила в твой бывший дом, но там жили уже другие люди… И в приют заходила… Все вспоминала потом, как мы валялись на твоей кровати, курили и пили «Мускат». Мне кажется, что вкус его до сих пор остался на моих губах…
