Было уже почти девять двадцать утра. Артур даже подумал, что стоит позвонить мистеру Грейнеру и, сославшись на гастрит, отпроситься на сегодня с работы. Однако перед его взором встала тетушка Грейси, которая качала головой, осуждая его за лживость и трусость. Дрожа, как будто он действительно заболел, Артур натянул плащ и взял свой зонт из стойки в холле. Что же делать с письмом от Х.? Надо взять его на работу и еще раз попытаться найти какой-то выход. Он ведь может прийти домой во время обеденного перерыва и опять заклеить письмо, если не найдет приемлемого решения. Тогда он сможет лично вручить его Антони Джонсону.
Естественно, что он опоздал, первый раз за многие годы. Порывы ветра горстями бросали дождь в стекла, и на них оставались дорожки от стекающих капель. В самом мерзопакостном состоянии, чувствуя себя одновременно очень возбужденным и в то же время совершенно апатичным, Артур стал открывать почту, хотя у него было ощущение, что он был бы счастлив, если бы до конца своих дней не прикоснулся больше ни к одному конверту. Просьбы потенциальных заказчиков, которые хотели, чтобы им перекрыли крышу или установили центральное отопление, плясали у него перед глазами. Артур с трудом напечатал два ответа, все с ошибками, и в конце концов понял, что просто должен достать письмо Х. из портфеля и еще раз все обдумать. Стоит ли рискнуть и понадеяться на то, что Ли-Ли не обратила на письмо внимания? Был небольшой шанс, что она просто не заметила этот конверт среди кучи других. Так как другой альтернативы Артур не видел, то ему, по-видимому, придется рискнуть. Надо сейчас же уничтожить это письмо и молить бога, чтобы Антони Джонсон не стал ни у кого о нем спрашивать или чтобы Ли-Ли о нем не вспомнила. Однако новый приступ ужаса заставил Артура сжать листки письма в руке: даже если Антони Джонсон не получит последнего письма Х., он все равно поймет, какой ему был нанесен урон. Потому что в среду, 27 ноября, в следующую среду, в последнюю среду месяца, он позвонит в Бристоль, как он это всегда делает, и все раскроется.
Артур вставил два листа бумаги в пишущую машинку и попытался сочинить ответ мистеру П. Коулмену, который хотел, чтобы его каретный сарай XIX века был переделан в апартаменты для его тещи. Письмо Х. надо будет вернуть на Тринити-роуд № 142 к часу дня, а сейчас еще только одиннадцать. Артуру придется заклеить это письмо так, чтобы Антони ничего не заподозрил. А потом он будет стоять намертво и отрицать, что когда-либо дотрагивался до писем Антони Джонсона. Глупо постоянно думать об одном и том же, когда все равно ничего не можешь придумать. Артур посмотрел на бумагу, на которой печатал ответ, и увидел, что вместо инициала П. он поставил перед фамилией Коулмен инициал Х., а там, где должно было стоять слово «обновляемый», он написал «обвиняемый». Ответ был разорван, и Артур вставил новый лист в машинку. Антони Джонсон сразу же обратится в полицию. И полиция прекратит поиски Брайана Котовски и обратит пристальное внимание на Артура Джонсона, который никогда по вечерам не выходил из дома, но почему-то вышел именно в ночь убийства; который жил на Кенборн-вейл во время убийства Морин Кован и во время убийства Бриджит О’Нил; который так нагло врал полиции… Артур сжал пальцы, пытаясь унять противную дрожь. Невероятное усилие воли и невероятная концентрация интеллектуальных усилий привели к созданию более-менее приемлемого ответа мистеру Коулмену, в котором Артур советовал ему обратиться в одно архитектурное бюро на Кенборн-вейл. Но как только он закончил печатать и перечитал текст, то понял, что если этот ответ случайно попадется на глаза мистеру Грейнеру, тот будет очень недоволен. Мистер Грейнер предпочел бы, чтобы Артур, упомянув вскользь архитектурное бюро, подчеркнул бы, что сам магазин «Грейнерс» будет счастлив выступить генеральным подрядчиком работ. Артур почувствовал, что теперь им будут недовольны все, кто что-то для него значил, что теперь весь мир ополчится против него. Он прерывисто выдохнул. Надо срочно сочинить новое, совершенно другое письмо. Он вставил чистые листы бумаги в каретку, прежде чем осознал значение того, что сам только что чуть слышно произнес. Надо сочинить новое, совершенно другое письмо…
Для своих писем Х. всегда использовала тонкую бумагу, которую в «Грейнерс» использовали для вторых и третьих копий. Машинка у нее была такой же, как у Артура. Что, если он сам напечатает письмо Антони Джонсону и вложит его в конверт цвета лаванды? Конверт будет оригинальным, штамп и дата будут соответствовать действительности, и его можно будет спокойно положить на журнальный столик в холле задолго до того, как Антони Джонсон появится дома. Просто содержание письма будет другим.
Артур, который уже однажды провел полдня, сочиняя со страхом и большим тщанием извинительную записку, был заворожен масштабом и сложностью предстоящей работы. Но, с другой стороны, письмо не должно было быть слишком длинным. Его целью, которую он уже почти сформулировал для себя, было сделать письмо как можно короче. Он вполне сможет повторить истеричный тон писем Х. – прочитал их он достаточно много – и сможет сделать те же ошибки, которые обычно делала она: нажать не на ту клавишу, чтобы вместо запятой иногда появлялась цифра 8, или слишком долго нажимать на верхний регистр, чтобы вторая буква в слове после заглавной тоже оказывалась заглавной. А инициал Х. он сможет поставить своей синей шариковой ручкой.
Артур вставил два листка тонкой бумаги в машинку. Начнем с даты: НOябрь, 21. Причем так, чтобы буква О после Н тоже получилась заглавной.
Дорогой Тони– нет, женщина не станет называть его дорогимв таком письме, которое Артур собирается сочинить. А как она назовет его? Единственные личные письма, которые Артур писал в своей жизни, были письма одному кузену тетушки Грейси, который делал ему денежные переводы на пять шиллингов на его дни рождения. Дорогой дядя Альфред, большое спасибо за ваш денежный перевод. Ваши деньги я положу в свою копилку. У меня был хороший день рождения. Тетушка Грейси подарила мне новый школьный пиджак. Любящий вас Артур. Дорогой Тони? Наконец, не имея ни малейшего представления можно ли так писать, Артур написал Тони. Просто Тони.
С чего же начать? Во всех своих письмах Х. просила Антони простить ее. Прости меня. Неплохо и достаточно убедительно. Мне очень жаль, продолжил он следя за тем, чтобы вместо запятой появилась точка, что я не написала тебе. как обещала.А почему она ему не написала? Я знала. что ты рассердишься если я напишу, что все еще не могу ни на что решиться.Хорошо, у него получается совсем неплохо. Но пора переходить к сути. И вот теперь я решила, что останусь с Роджером. Я его жена и должна быть с ним.Эта фраза Артуру не очень понравилась – совсем не в стиле Х., – но ничего лучшего он придумать не смог. Ведь ему было необходимо, чтобы в письме было сказано именно то, что было нужно ему. Надо бы добавить что-то про любовь. Артур напрягся, пытаясь вспомнить что-нибудь из телевизионных сериалов или из этих старых фильмов. Я тебя никогда по-настоящему не любила. Это просто была безумная страсть.Ну, и теперь самое главное – то, ради чего все это было написано, что должно положить конец всем будущим контактам между Х. и Антони Джонсоном…
Барри влетел в офис незадолго до часа дня и сказал, что уже пообедал, поэтому готов сидеть и отвечать на звонки, пока Артура не будет.
Дождь все еще не перестал. Артур взял зонт и отправился на Тринити-роуд через конюшни. Он прошел мимо того места, на котором задушил Весту Котовски, и почувствовал легкую ностальгию. А еще почувствовал досаду оттого, что ему приходится жить в обществе, которое заставляет его совершать такие поступки, но которое, в свою очередь, с удовольствием приговорит его за то, что он их совершил.
Дом был пуст. Никто ничего не тронул на столе. Артур убедился, что клапан конверта надежно приклеен, и поместил конверт на самый центр столика из красного полированного дерева.
Дом имел одну общую стену с соседним, как напоминание об архитектуре 60-х, и был построен из бледно-красных кирпичей с большими окнами, пропускавшими много света. Семья, которая жила в нем с самого начала, каждое Рождество сажала в переднем саду елку, и сейчас десять этих норвежских красавиц украшали фасад дома, выстроившись в линию по ранжиру. Выходя из дома вместе с Уинстоном, Антони подумал о Хелен, о том, как бы отнеслась к этим елям она. Наверняка увидела бы в этом какой-то тайный ритуал, свидетельство домашней гармонии, спокойствия и будущих благ.
Улица была очень тихим тупиком. Дети могли бы играть здесь в полной безопасности. Но сейчас детей не было видно – в шесть часов вечера уже было темно, как в полночь.
