С тех пор Жанна не боялась никого — или почти никого.
Теперь она видела туманную реку вдали, а сама летела туда, где тихо слышался голос ее матери, в котором она никак не могла разобрать ни одного слова. Голос становился то ближе, то дальше. Но это был именно он — голос мамы Тани, тот же самый, что звал ее вечерами в Балхаше со двора домой, тот же самый, который пел ей колыбельные песенки и рассказывал сказки про Ивана-царевича, тот же самый, который она слышала всегда, с тех пор как застучало ее сердце.
Серое марево растаяло, и Жанна увидела перед собой сероглазое лицо, свет, белые стены.
— Если вы слышите меня, Жанна, закройте и откройте глаза в знак согласия, — отчетливо проговорил человек с серыми глазами. У него была белая шапочка на голове.
Она закрыла глаза и медленно снова их открыла. Человек улыбнулся:
— Жанна, я ваш доктор, моя фамилия Кузиков. Здесь ваша мама.
Вместо сероглазого лица перед Жанной появилось лицо ее матери Тани с невыразимыми глазами, из которых почему-то текли слезы прямо на улыбку.
— Ее нельзя тревожить. Ей нужно спать, — прозвучало где-то далеко, и Жанна опять ухнула в прохладную темноту.
Голос ее матери снова тихо зашелестел вокруг, как добрая и светлая река, а потом исчез, и Жанна заснула.
Река текла с правой стороны, а она шла и шла по лугу в рассветной дымке, зеленому и яркому лугу, и рядом с ней бежал маленький белый котенок, ничуть не отставая. Он все время подавал ей голос: «Я здесь, я тут, я не терялся». Просто иногда он отбегал в сторону, чтобы с чем-нибудь поиграть.
Потом ей показалось, что идти совсем не обязательно, а можно лететь над милыми зелеными холмами в рассветных лучах, тогда она взяла котенка на руки, и они полетели. Котенок смеялся — он не боялся высоты и просился полетать сам. Но она не отпускала, опасалась — маленький, еще, чего доброго, упадет на землю.
Потом зеленые холмы кончились, и Жанна спустилась на землю, потому что вокруг начался город, и она боялась запутаться в проводах и домах.
Белый котенок все время был рядом, а где-то справа текла река, всегда с правой стороны, но уже совсем далеко.
Она шла. Шла и шла вперед по каким-то постройкам, переходам, вроде тех, которыми отделяют стройку от трассы, между желтоватыми стенами домов, и люди встречались ей безмолвные, куда-то спешащие. Котенок все время был рядом, Жанна иногда окликала его:
— Эй-эй! — И тут же видела поблизости его белые лапки.
Постепенно город стал более шумным, в нем появились гудки машин, потом сами машины и шум моторов, деревья в скверах, а идти стало гораздо просторнее и проще. Она понимала, что ей надо спешить. И старалась не отвлекаться — дорогу Жанна как будто знала, ей надо было прийти к восьмиэтажному сталинскому дому со старыми липами во дворе.
Свет был все еще утренний, рассветный, и стояло в этом городе лето, потому что ей было совсем не холодно. Но восьмиэтажный дом все никак не появлялся на ее пути — а возникали какие-то другие переулки, иногда совсем узенькие.
Иногда Жанна попадала в тупички, звала котенка, и они снова шли вперед.
Она ничего не боялась, теперь совсем ничего — даже своего страха. Ее страх исчез, потому что она говорила со светом, и свет велел ей вернуться и жить, обещая, что ее ждет очень много счастья. И этот свет был теперь внутри нее самой — Жанна не испугалась бы ни тьмы, ни железных игл, ни кривящихся в отвращении угрюмых брюнетов из серых дверей.
Свет был гораздо больше всего этого, все просто тонуло в этом свете, встреча с которым у нее случилась однажды и длилась в ее памяти теперь, как она считала, на веки вечные.
…Жанна и раньше подозревала, ей и раньше казалось, что где-то он есть, этот теплый, вечный, бескрайний, любящий ее свет.
Татьяна Петровна сидела у кровати Жанны, покачивалась и напевала детскую колыбельную, не выпуская из своей руки тоненькую и бледную руку дочери. Она не отходила от нее больше чем на пару часов с той минуты, как появилась в больнице.
Когда стало понятно, что Жанна заснула и дышит тихонько, но ровно, Татьяна Петровна пошла искать доктора Кузикова, чтобы поплакать от счастья и сказать ему, какой он замечательный врач.
Доктор Кузиков велел Татьяне Петровне ехать домой и спать, спать, пока она не выспится, потому что Жанна заснула и мешать ей не нужно.
— Вы даже сквозь сон можете ее взволновать чем-нибудь, вы же на ногах уже не стоите. Поезжайте выспитесь хорошенько и вот тогда возвращайтесь — бодренькая, крепенькая, чтобы помогать ей дальше выздоравливать.
Так Татьяна Петровна и поступила — вышла на проспект, поймала машину, назвала адрес и поехала домой. Любовь к дочери и жалость к ней попеременно застилали ее глаза горячей влагой слез, а на сердце у нее было сплошное Восьмое марта.
Магазин «Солейль» на Восьмое марта выдал на-гора рекордную выручку за все время своего существования. Рекорд был побит еще около шести часов вечера.
Другой доброй новостью был звонок от Татьяны Петровны на мобильный Арины.
— Ариночка, с праздником вас, извините, что отрываю от работы. Жанна пришла в сознание, — сообщила срывающимся от счастья голосом Татьяна Петровна.
И Арина, вся в мыле от постоянных переговоров и беготни, только и смогла что радостно выдохнуть:
— Я очень рада вас слышать, Татьяна Петровна! Поздравляю вас с праздником тоже! Спасибо за вашу добрую новость!
Вика, Ксюха и Марина, занятые с покупателями, только повели ушами в ее сторону.
Арина спрятала мобильный в боковой карман пиджачка и принялась помогать Вике убирать со смотровой подставки украшения.
Конечно, они кое-что продали за эти дни. Но и Михаилы постарались — подвезли заранее две новые коллекции, несколько очень красивых вещиц с большими камнями, и немалое количество украшений средней цены, что было очень разумно.
Это лет десять назад их магазин высился Памиром среди всяческих недорогих ювелирных лавочек, теперь же хорошее золото было доступно многим.
Правдой было и то, что пятьдесят процентов успеха их магазина решала работа продавцов и менеджеров, но по крайней мере половина успеха зависела от удачной закупки, красивой рекламы и четкой политики скидок.
Они предлагали также сервисы вроде ремонта, гарантийного и самого обыкновенного, всегда делали оценку по просьбе старых покупателей, без всяких дополнительных оплат, а Жанна так и вообще могла прочитать блестящую лекцию о швейцарских часах — увлекательную, с примерами и с историческими сведениями.
В общем, корешками была упорная многолетняя работа, а вершками в виде роскошных продаж весь их коллектив упивался не так уж и часто — на Восьмое марта да на новогодние праздники.
Сегодняшний день развеселил их всех незабываемым посещением четы Конотоп.
Андрей Конотоп, известный промышленник, занимался не то фармацевтикой, не то поставками медоборудования и считался олигархом класса «лайт».
Его супруга, мадам Конотоп, была полной силиконовой блондинкой, в которой все было немного чрезмерным. Ее силиконовый бюст аппетитного вида был великоват. Пухлый силиконовый рот делал ее похожей на женщину из племени масаи, живущего в Кении. Нарощенные в парикмахерской до длины ниже пояса блондинистые пряди имели какой-то подозрительный, нечеловеческий вид.
В целом женщина выглядела броско, нетривиально. В этом что-то было — точно она насмотрелась комиксов и ваяла свой облик как раз в соответствии с ними.
Госпожа Конотоп ослепила всех в «Солейль» светло-зеленым платьем, которое бросало двусмысленные зеленоватые отсветы на ее подтянутое, заштукатуренное лицо. Войдя в магазин, она медленно оглядела витрины и уловила на одной из них блик немереной яркости.
Это было кольцо с большим белым бриллиантом, дорогое, роскошное, белого золота.
— Пусик, я хочу это! Хочу это, и только это кольцо! — загудела страстным контральто госпожа Конотоп, схватив мужа выше локтя и подтаскивая его к витрине. — Я видела такое, точно такое кольцо у одной женщины в отеле «Георг» в Париже, когда ехала вместе с ней в лифте в ресторан!
— Сколько стоит? — поинтересовался господин Конотоп, впрочем, без всякого энтузиазма.
Услышав цену, решительно схватил мадам Конотоп за филейные части ее фигуры и вытолкнул из магазина в коридор. Мужчина он был крепкий, невысокий, но кряжистый.
Через пять минут в магазин ворвалась все та же мадам Конотоп, утирая слезы под глазами салфеткой, чтобы тушь не потекла и не разъела тон на ее щеках.
— Отложите мне это кольцо, мы поужинаем и заберем его! — стала она молить менеджера Сашу охрипшим от внезапно возникшей страсти трубным голосом.
— Хорошо, обязательно отложим. Не волнуйтесь, — заверил ее Саша.
Через пятнадцать минут в дверь магазина вошел господин Конотоп и завизжал:
