Вместе ребята выглядели очень смешно: рыжий и черный.
Маша собрала в кучу книжки-тетрадки, сумочку и примостилась рядом с ними на краю скамейки.
— А как вас зовут? — спросил Саша.
— Меня зовут Марией.
— А меня — А-лек-сан-дер, а вот его — Дмитрий. А покороче никак нельзя?
— Можно и покороче, только я не люблю, когда меня зовут Марусей.
— Ну и правильно. Тебе имя Маруся не подходит. Тебе Юлька подходит, — заявил Сашок.
— Юлькой не надо, зовите просто Машей, — улыбнулась она.
— Ну, Маша, с Восьмым марта тебя! — откликнулся Саша и толкнул локтем в бок Димана.
Диман полез за пазуху своей курточки и достал из внутреннего кармана маленький желтый цветок, который и преподнес Маше.
— С праздником! — произнес он.
Значит, Диман — это и есть тот, кто подбивает к ней клинья, а Сашка — группа поддержки, поняла Маша.
Она взяла в руку цветок. Это была примула.
— Какой малипусенький и красивенький! А где вы его нашли? — спросила она.
— На дороге, которая ведет к прудам. Там таких цветов полным-полно, — оживился Диман.
— Я даже и не ходила туда сегодня, пришла и сразу за книжки.
— Мы знаем, что ты тут книжки читаешь, еще летом тебя видели, подумали, ты в медицинском учишься, — сообщил Диман и ойкнул — Сашка опять пихнул его локтем в бок.
— Ты вроде волосы подстригла, — добавил Диман.
— Нравится?
— Да, класс.
Ребята жили неподалеку от Ботсада, что вызвало жгучую зависть Маши. Диман учился в Бауманском на программиста, а Сашка в Плешке на менеджера-управленца. Они катались на великах, скейтах и роликах, и Маша тоже мельком видела их обоих не по одному разу — вот почему она сразу же почуяла в них что-то знакомое с виду и нестрашное. Стало быть, это нельзя считать уличным знакомством — они познакомились не на улице, в Саду, а это совсем другое дело.
— Сегодня, между прочим, Восьмое марта, — напомнил Сашка. — Не хочешь, Маша, с нами сходить куда-нибудь на тусу? Мы всей толпой пойдем, человек десять, вся наша компания. Еще Соня будет, это, значит, моя девушка, Ромка с Олей придут, еще Компот хотел приехать — у него машина, у Компота, — Компот с сестрой будет, с Асей, ну и, может, еще кто-то.
— А куда пойдете? — спросила Маша.
Пацанчики были хорошие. Они нравились ей.
От них пахло чистым и легким спортивным потом, ни по глазам, ни по ухваткам никто из них вроде не был наркоманом. Таких она за версту чуяла, и при разговоре тоже. Наркоманов отличали интонации, — тормознутые, самодовольные, надоедливые рассуждения ни о чем и то, что именуется словом «гонево» — бессмысленные и претенциозные потоки сознания с цеплянием ко всему и всем вокруг.
На маньяков-педофилов мальчики тоже не походили. Маша весь этот год в чужом городе с завистью и восторгом смотрела на веселые стайки ребят вроде них, мечтала о таких друзьях, и сейчас ее звали с собой присоединиться и отметить праздник.
— Встретимся в девять на Пушкинской, у пирамиды, а потом и решим, куда идти. Можно в «Танкер», там по ночам суши за полцены, концерт будет, а потом дискотека. Пойдем, куда всем интересно будет, — предложил Диман.
— Я не против, — ответила Маша и опять улыбнулась.
— Тогда говори телефон, — потребовал Диман и сфотографировал ее телефонной камерой.
— Зачем ты снимаешь?
— Поставлю картинку на твой номер, — ответил Диман.
— А то что, перепутаешь с конкурентками? Телефон трещит? — полюбопытствовала Маша.
Они посмеялись и двинулись к выходу из парка. Сашка то припадал на якобы больную ногу, то забывал о своем ранении. В конце концов они решили сходить и перекусить где-нибудь у метро, потому что всем им очень хотелось есть.
— В «Макдоналдс» я не пойду, — решительно заявила Маша. — Я кино смотрела, как один мужик ел три месяца в «Макдоналдсе» и чуть инвалидом от этого не стал.
— А в «Сбарро»? — спросил ее Диман.
— В «Сбарро» пойду.
— Ой-ой-ой, какие мы нежные, — возмутился Сашок, который обожал гамбургеры и жареную картошку. Тем не менее, несмотря на возмущение, пошел питаться вместе с ними.
Вообще он любил пожрать и был рад любому поводу пополнить запас питательных веществ в организме. Самому себе Сашок заявил, что нога у него уже прошла, а в кафе он идет, чтобы помогать стеснительному Диману вести беседы с девушкой.
В «Сбарро» Маша взяла себе самую простую пиццу и сок. Сашка выбрал пиццу с тестом сверху, а Диман — пиццу с колбасой.
— Пива хочешь? — спросил Сашка Машу.
— Я не буду, я вообще не пью, — ответила она.
— Я тоже не пью, — отозвался Диман.
Они нашли подходящий столик с диваном и уселись. Маша подцепила пиццу вилкой, приподняла и подождала, пока с нее на тарелку стечет горячий оранжевый жир. Ей очень хотелось свернуть тонкий ломоть в трубочку и кусать от него, но она остереглась и поступила осмотрительно, воспитанно: сбегала за новой тарелкой, переложила на нее обезжиренную пиццу и разделала кусочек ножом.
— Девушка следит за фигурой, — подмигнул Сашок.
— Отдай Сашку тарелку с жиром, он подожраться небось хочет, — немедленно заступился за Машу Диман.
Маша решила внести ясность:
— Вообще-то мне завтра к девяти на работу, так что допоздна я веселиться не смогу.
Тут предательский кусок пиццы вывалился у нее изо рта и повис на тонкой сырной нитке. Она опустила глаза и поддела кусок вилкой, отправив его обратно в рот. Все же такую тоненькую пиццу с сыром было удобнее есть, просто свернув ее в трубочку.
Когда она подняла глаза, пацаны давились от смеха.
Маша тоже засмеялась вместе с ними, потому что все это правда было смешно.
— Тут даже салфеток нет, — пожаловалась она, хохоча.
— А ты лопухом утрись, — кивнул сквозь смех на искусственную матерчатую зелень рядом с ними Сашка.
Он постоянно подкалывал ее, но она поняла зачем — ему хотелось, чтобы она не стеснялась их и не боялась, а вела себя естественно и просто, как они сами по отношению друг к другу и к ней.
Они хохотали, как ненормальные, еще минут пять, потом расстались. Маша пошла к метро и оглянулась — ребята стояли и смотрели ей вслед, толстый и тонкий, рыжий и черный, и ей было грустно от них уходить. С ними было тепло. Она помахала им рукой.
И тут в ее кармане зазвонил мобильный.
— Привет и с праздником, Маша, это Василий Иваныч говорит, — сообщила ей трубка.
Он проснулся рано утром, она спала рядом. Ее лицо во сне походило на лицо ребенка, немного обиженного, но тихого и доброго. Она тихо-тихо посапывала в подушку. Спала она, всегда отвернувшись от него в сторону. Иногда утыкалась в него во сне, когда ей снилось что-то страшное.
Во сне у нее была какая-то своя жизнь, совершенно ему непонятная. Во сне она иногда неразборчиво и быстро что-то говорила, хмурила лоб, крутилась с боку на бок. То будто оправдывалась в чем-то, а то убеждала кого-то. Когда он пытался ее поцеловать или погладить, она недовольно хмыкала и сбегала от него — утягивала одеяло и заворачивалась, отодвинувшись подальше.
Он проснулся потому, что воздух в его сне вдруг стал грозовым и резким, рванул в легкие предчувствием какой-то беды, краха, конца. Рядом спала она, окутанная своими тонкими и прерывистыми снами, ее сонный запах был беззащитным и, как все в ней, лесным, свежим. Он успокоился и заснул снова.
Когда он проснулся во второй раз, вовсю светило солнце, а ее уже не было дома — убежала на работу. Он должен был заехать за ней к одиннадцати, забрать ее и устроить ей настоящий праздник. Праздник для них двоих.
Делать ему сегодня было нечего. У него было три бильярдных стола в разных клубах и десять игровых автоматов в маленьких игровых залах по всему их району, но все это приносило совсем мало денег.
Все вообще было не так, как раньше. Раньше было легко получить столько денег, что потратить их было почти некуда. Раньше у него был лупастый «мерс», раньше его боялся каждый встречный. Да раньше он вообще мог зайти в палатку к любому хачику и поставить его на деньги: а хач стал бы извиняться, юлить, спрашивать, сколько нужно, и отстегивать.
Раньше он покупал себе ботинки за шестьсот долларов, хорошо понимая, что через два дня его могут и похоронить в этих самых ботинках.
Теперь все стало не так. Но его все равно боялись — все, кого он хотел держать в страхе. В конце концов он выжил, просто не свалил, как удачливые, куда-нибудь в Бразилию, и у него не было миллионных счетов в офшорах на Каймановых островах.
У него, если подумать, ничего не было. Кроме нее.
А если посмотреть с другой стороны, то он был жив и здоров, не считая, может быть, немеющих пальцев на левой руке. А братки под большими черными обелисками, его друзья, — все они теперь лежат на разных кладбищах, и некому было позвонить, окликнуть.
