Несмотря на все наслаждение, которое она получала, для нее эти двадцать семь дней оказались тяжелыми. Благодаря кокаину Стив Столлингс был неутомимым любовником. Любил наготу даже больше, чем сама Клавдия, и она нередко замечала, с каким вниманием он оглядывает себя, стоя перед зеркалом. Так обычно ведут себя женщины, поправляя шляпку перед тем, как выйти из дома. Клавдия отдавала себе отчет в том, что является для него всего лишь одной из сотен неприметных любовниц. Нередко случалось так, что в день, когда у них было назначено свидание, он звонил и говорил, что опоздает на час, а потом приезжал на шесть часов позже. А то и вообще отменял их встречи. Она видела его только по ночам, а перед тем, как заняться любовью, он всегда требовал, чтобы она вместе с ним нюхала кокаин. Это было забавно, но каждый раз после этого Клавдия теряла способность работать, а если все же что-то и писала, то после приходила в ужас и неизменно отправляла все в мусорную корзину. Она поняла, что постепенно превращается в то, что было ей ненавистно больше всего на свете, – в женщину, вся жизнь которой полностью зависит от прихотей мужчины.
Клавдия чувствовала себя униженной тем, что находится где-то на задворках его интересов, но винила в этом не Стива, а саму себя. В конце концов, Стив Столлингс пребывал в зените славы, и, стоило ему только пожелать, он мог получить любую женщину Америки, а все-таки выбрал ее. Потом он постареет, растеряет свою славу и будет нюхать кокаин все чаще, поэтому он хотел испить полную чашу удовольствий сейчас, пока еще не поздно.
Клавдия любила его, и это был один из немногих случаев в ее жизни, когда она чувствовала себя глубоко несчастной.
И вот, когда на двадцать седьмой день их романа Столлингс в очередной раз позвонил и предупредил, что задерживается на час, Клавдия заявила:
– Не стоит беспокоиться, Стив. Я покидаю команду твоих гейш.
Некоторое время в трубке царило молчание, а затем голосом, в котором не было ни малейшей нотки удивления, он произнес:
– Надеюсь, мы расстаемся друзьями? Честное слово, мне было неплохо с тобой.
– Конечно, – Клавдия повесила трубку. Впервые после окончания очередного романа ей не хотелось “оставаться друзьями” с бывшим любовником. Она корила себя за недостаток ума. Теперь было совершенно ясно: все его поведение было направлено именно на то, чтобы заставить ее уйти, а она никак не могла понять эти намеки. Сознавать это было унизительно. Как могла она оказаться такой тупицей!
Клавдия немного поплакала, но в течение следующих нескольких недель обнаружила, что ничуть не страдает от несчастной любви. Теперь она полностью принадлежала самой себе и могла вплотную заняться работой. Голова, свободная от кокаина и преданности Столлингсу, работала как никогда ясно и четко.
Когда гениальный режиссер и бездарный любовник отверг ее сценарий, Клавдия яростно трудилась над ним еще полгода, поправляя и перелицовывая.
Созданный Клавдией Де Леной оригинальный сценарий “Мессалины” являл собой подлинный гимн феминизму, но, проведя пять лет в мире кинобизнеса, она прекрасно понимала: ты можешь пропагандировать все, что угодно, но твое творение непременно должно быть приправлено соусом из нескольких неизменных ингредиентов, в том числе жадностью, сексом, убийствами и верой в добро. Она отдавала себе отчет в том, что обязана написать великолепные роли не только для главной исполнительницы, в качестве которой видела только Афину Аквитану, но еще минимум для трех известных актрис меньшего калибра. Хорошие женские роли редкость, и звезды ухватятся за них. И, без сомнения, в любом фильме должен присутствовать злодей – безжалостный, обаятельный, мужественный и умный. Его прототипом Клавдии послужил отец.
Поначалу Клавдия намеревалась предложить сценарий какой-нибудь женщине-режиссеру, обладающей большей пробивной силой, однако во главе всех кинокомпаний, которые могли бы запустить такой фильм в производство, стояли мужчины. Сценарий им понравится наверняка, но они могут испугаться, что женщина-режиссер и женщина-продюсер сделают из фильма неприкрытую пропаганду феминизма. Они, скорее всего, будут настаивать на том, чтобы в руководстве картины был хотя бы один мужчина. В отношении режиссера Клавдия уже сделала выбор. По ее мнению, картину должна была ставить Дита Томми.
Клавдия не сомневалась в том, что Дита с радостью ухватится за “Мессалину”, обещающую стать высокобюджетным фильмом. Если картина добьется успеха, Дита Томми войдет в разряд Первоклассных. Но она выиграет, даже если “Мессалина” потерпит крах. Так уж сложилось в Голливуде, что режиссер, поставивший провальный фильм стоимостью в десятки миллионов долларов, приобретает большую известность, чем его коллега, снявший успешный и прибыльный, но низкобюджетный фильм.
Клавдия хотела обратиться к Томми потому, что несколько лет назад они вместе работали над одним фильмом и понравились друг другу. Диту отличала прямота, гибкий ум и большой, агрессивный талант. Плюс ко всему она не относилась к категории “сценаристоненавистников”, приглашающих друзей переписать сценарий, чтобы поделить лавры с ними. Дита не рвалась получать лавры за сценарий, если не вложила в него немалую долю собственного труда, да вдобавок, в отличие от многих других режиссеров и кинозвезд, не приставала к актрисам с домогательствами. Хотя, впрочем, термин “сексуальные домогательства” вряд ли применим к кинобизнесу, где торговля телом является неотъемлемой частью профессии.
Клавдия послала сценарий Скиппи Диру, приняв все меры, чтобы он получил его именно в пятницу. Она лучше, чем кто бы то ни было, знала, что Скиппи внимательно читает полученные по почте сценарии только по выходным. Она отправила сценарий Скиппи только потому, что при всей своей подлости он был лучшим продюсером в городе. А еще потому, что никогда не забывала свои старые привязанности. Дело пошло. Утром в воскресенье Скиппи позвонил Клавдии и пригласил немедленно приехать к нему на ленч.
Швырнув свой переносной компьютер в “Мерседес”, Клавдия оделась соответственно случаю: джинсовая мужская рубашка, застиранные джинсы и кроссовки. Волосы она стянула на затылке красным шарфиком.
Проезжая через Санта-Монику, она ехала по Оушн-авеню. Оказавшись на Пэлисейдс-парк, отделяющей Оушн-авеню от Тихоокеанского шоссе, Клавдия увидела бездомных мужчин и женщин Санта-Моники, собравшихся на свой воскресный обед. Добровольные благотворители каждое воскресенье привозили сюда еду, и нищие обедали на свежем воздухе, рассевшись за деревянными столами на парковых лавках. Клавдия сознательно ездила по этой дороге, желая время от времени напоминать себе о том, что существует другой мир, где люди не раскатывают на “Мерседесах”, не имеют плавательных бассейнов и не посещают магазинов на Родео-драйв. Раньше она нередко присоединялась к добровольцам, раздававшим бездомным еду, но в последние годы ограничивалась тем, что время от времени посылала банковский чек в адрес церкви, принявшей на себя заботу об этих несчастных. Клавдия стала испытывать слишком сильную боль, окунаясь – даже ненадолго – в мир отверженных, это притупляло ее стремление к собственному преуспеванию. Сейчас, проезжая мимо, она не могла не посмотреть на этих людей в обносках – таких же страшных и грязных, как жизнь каждого из них, но даже при этом сохранявших некое подобие достоинства. Жить без малейшей надежды на завтрашний день казалось ей беспримерным подвигом, а ведь все дело в деньгах, которые Клавдия с такой легкостью зарабатывает с помощью киносценариев. За полгода она получает столько, сколько эти бедняки не видели за всю свою жизнь.
Когда Клавдия очутилась в особняке Скиппи Дира в каньоне Беверли-Хиллз, камердинер провел ее прямиком к плавательному бассейну, вокруг которого стояли яркие желто-голубые кабинки. Дир восседал в мягком шезлонге. Рядом с ним стоял маленький мраморный столик с телефонным аппаратом и стопкой сценариев. На носу Скиппи красовались очки для чтения, которыми он пользовался только дома. В руках продюсер держал высокий запотевший бокал с минеральной водой “Эвиан”.
– Клавдия, – подскочил он, чтобы обнять пришедшую, – нужно приниматься за дело без промедления.
Клавдия внимательно вслушивалась в интонации его голоса. Она умела безошибочно определять реакцию Скиппи на тот или иной ее сценарий по его интонациям. Если он начинал со сдержанной похвалы, это было равнозначно категорическому “нет”. Радостный энтузиазм в голосе означал, что в следующую минуту последуют как минимум три причины, по которым сценарий не может быть принят: либо какая-то киностудия уже снимает похожий фильм, либо для такой картины будет невозможно набрать соответствующих замыслу исполнителей, либо ни одна студия не захочет связываться с такой темой. Сейчас Дир говорил решительным, деловитым тоном бизнесмена, наткнувшегося на выгодное предложение. Это подразумевало однозначное “да”.
