– Клавдия, – подскочил он, чтобы обнять пришедшую, – нужно приниматься за дело без промедления.
Клавдия внимательно вслушивалась в интонации его голоса. Она умела безошибочно определять реакцию Скиппи на тот или иной ее сценарий по его интонациям. Если он начинал со сдержанной похвалы, это было равнозначно категорическому “нет”. Радостный энтузиазм в голосе означал, что в следующую минуту последуют как минимум три причины, по которым сценарий не может быть принят: либо какая-то киностудия уже снимает похожий фильм, либо для такой картины будет невозможно набрать соответствующих замыслу исполнителей, либо ни одна студия не захочет связываться с такой темой. Сейчас Дир говорил решительным, деловитым тоном бизнесмена, наткнувшегося на выгодное предложение. Это подразумевало однозначное “да”.
– Фильм может получиться отличным, – продолжал Скиппи Дир, – более того, грандиозным. Он просто не имеет права не получиться! Я прекрасно понял твой замысел. Ты умная девочка. Но все же киностудии мне придется продавать этот сценарий как эротику. Актрис, разумеется, подкупим феминизмом. Кинозвезду-мужчину тоже найдем, если ты немного смягчишь роль и чуть распишешь героя в положительном свете. Как я понимаю, ты хочешь выступить в качестве сопродюсера, но решения все равно буду принимать я. Однако я открыт для доводов разума и готов выслушать твои соображения.
– Я хочу сама выбрать режиссера, – заявила Клавдия.
– А также киностудию и актеров, – рассмеялся Дир.
– Запомни, если меня не устроит кандидатура режиссера, сценарий я не отдам.
– Ладно. В таком случае заяви на киностудии, что хочешь ставить фильм сама, а потом пойди на попятную. Руководство испытает такое колоссальное облегчение, что согласится с кандидатурой любого режиссера, которого ты предложишь. – Помолчав, Дир спросил: – А если серьезно, кого бы ты хотела видеть в качестве постановщика?
– Диту Томми, – без колебаний ответила Клавдия.
– Хорошо. Умно, – одобрил Дир. – Звезды ее любят, киностудии – тоже. Она никогда не выбивается за рамки бюджета и не пускает картину на самотек. Но прежде чем приглашать ее, мы с тобой должны сами подобрать актеров.
– Кому ты намерен предложить сценарий?
– “ЛоддСтоун”. Я снял там не один фильм, так что нам не придется до изнеможения сражаться по поводу выбора режиссера и исполнителей. Клавдия, ты написала великолепный сценарий, умный, захватывающий, в котором попыталась осмыслить истоки феминизма. Эта тема сейчас как никогда популярна. И, конечно, секс. Ты оправдываешь Мессалину и в ее лице – всех женщин. Я передам Мело и Молли Фландерс твои условия, и они обсудят их с коммерческим отделом “ЛоддСтоун”.
– Ты сукин сын. Ты уже говорил с “ЛоддСтоун”?
– Вчера вечером, – ухмыльнулся Скиппи Дир. – Я показал твой сценарий, и они сказали, что дадут зеленый свет, если я сумею уладить все организационные вопросы. Послушай, Клавдия, не пудри мне мозги. Я прекрасно понимаю, что ты почти заполучила на главную роль Афину Аквитану, потому и ведешь себя так жестко. – Немного помолчав, Дир добавил: – Именно так я представил дело “ЛоддСтоун”. А теперь – за работу!
Таким было начало этого грандиозного фильма, и Клавдия не могла позволить, чтобы теперь его вот так, за здорово живешь, спустили в унитаз.
Клавдия подъезжала к светофору, после которого ей предстояло сделать левый поворот и выехать на боковую дорогу, которая уже сама выведет ее прямиком к актерской колонии в Малибу, где живет Афина. Впервые Клавдия ощутила острое чувство страха. Афина – женщина с железной волей, как это и положено кинозвезде. Единожды приняв решение, она могла отказаться идти на попятную. Что ж, в таком случае придется отправиться в Лас-Вегас и обратиться за помощью к Кроссу. Брат никогда не подводил ее – ни тогда, когда они вместе росли, ни после того, как сестра стала жить с матерью, ни после смерти последней.
Клавдия вспоминала пышные семейные торжества в особняке Клерикуцио на Лонг-Айленде, напоминавшем ей обнесенные неприступными стенами замки из сказок братьев Гримм. Здесь они с Кроссом играли в тени фиговых деревьев. Мальчишки в возрасте от восьми до двенадцати лет разделились на две противоборствующие группировки. Соперничавшую с ними группу возглавил Данте Клерикуцио, внук старого дона. Сам глава клана в такие дни сидел, подобно дракону, у открытого окна верхнего этажа и озирал окрестности.
Данте был задиристым парнем, любившим драться и верховодить. Он был единственным из всех мальчишек, кто осмеливался бросить вызов ее брату и схватиться с ним врукопашную. Как-то раз Данте повалил Клавдию на землю и принялся жестоко колотить девочку, требуя умолять его о пощаде. В этот момент появился Кросс, и между ними произошла драка. Клавдию тогда больше всего поразило то, с какой уверенностью и хладнокровием Кросс отражал яростные, жестокие атаки Данте. В той схватке ее брат без труда одержал над ним верх.
Девочка не могла понять выбор, сделанный ее матерью. Как могло случиться, что она любила Кросса меньше, чем ее, Клавдию? Ведь Кросс в тысячу раз лучше и в очередной раз доказал это, согласившись остаться с отцом. А в глубине души – Клавдия не сомневалась в этом ни на секунду – ему больше всего на свете хотелось остаться с ней и с мамой.
В годы, последовавшие за разводом родителей, две вновь образовавшихся семьи все же поддерживали между собой какие-то отношения. По обрывкам разговоров, случайно брошенным фразам и взглядам Клавдия сумела сделать вывод, что Кроссу до некоторой степени удалось достичь почти такого же видного положения, какое занимал в Семье их отец. Между ней и Кроссом по-прежнему сохранялась самая теплая привязанность, хотя теперь брат и сестра представляли собой уже полную противоположность друг другу. Клавдия осознала, что Кросс окончательно стал членом Семьи Клерикуцио, она же окончательно отдалилась от нее.
Через два года после переезда Клавдии в Лос-Анджелес, когда ей исполнилось двадцать три года, у Налин обнаружили рак. Кросс, работавший тогда в “Занаду” вместе с Гронвельтом, бросил все дела и приехал в Сакраменто, чтобы провести с ними две последние недели. Он нанял повара, горничную и сиделок, круглосуточно дежуривших у постели больной. Впервые за все годы, прошедшие после распада их семьи, они втроем снова жили под одной крышей. Что касается Пиппи, то Налин запретила ему переступать порог дома.
Болезнь пагубно отразилась на зрении Налин, и Клавдия постоянно читала ей вслух газеты, журналы и книги. Кросс выходил из дома за покупками и иногда после обеда улетал в Лас-Вегас, чтобы уладить те или иные проблемы, периодически возникавшие в управлении отелем. Однако к вечеру неизменно возвращался.
По ночам Кросс и Клавдия поочередно сменяли друг друга у изголовья матери, держа ее за руку и успокаивая. А она, хоть и была буквально накачана лекарствами, крепко сжимала их ладони своими сухими горящими пальцами. Иногда она начинала бредить. Ей казалось, что дети опять стали маленькими. В одну страшную ночь больная плакала и молила Кросса о прощении за то, что она с ним сделала. Кросс обнимал ее и утешал, говоря, что все в итоге обернулось к лучшему.
Долгими вечерами, когда под воздействием обезболивающих средств мать впадала в забытье, Кросс и Клавдия подробно рассказывали друг другу о том, как складывалась жизнь каждого из них.
Кросс сообщил сестре, что продал инкассаторское агентство, рассказал о своей работе в отеле и намекнул, что пользуется большим влиянием. Он поклялся, что сестра всегда будет желанной гостьей в “Занаду” и может рассчитывать на самый лучший номер и королевский стол, причем совершенно бесплатно. Когда Клавдия спросила, как это возможно, Кросс с оттенком гордости заявил:
– У меня право первой подписи.
Эта похвальба показалась Клавдии комичной, но в то же время ей почему-то стало грустно.
Внешне Клавдия горевала о кончине матери куда сильнее, чем Кросс. Эта смерть связала брата и сестру сильнее прежнего, вновь вернув в их отношения ту близость, которая существовала между ними в детские годы. Впоследствии Клавдия неоднократно ездила в Лас-Вегас, познакомилась с Гронвельтом, наблюдала тесные отношения, сложившиеся между стариком и ее братом. За эти годы Клавдия воочию убедилась в том, что Кросс на самом деле обладает определенной властью, которая, впрочем, не имеет, как ей казалось, никакого отношения к семейству Клерикуцио. Клавдия уже давно порвала все связи с Семьей и не посещала никакие семейные торжества – ни свадьбы, ни крестины, ни похороны, – поэтому и не могла знать о том, что Кросс все же занимает определенную ступень иерархической лестницы Клерикуцио, а сам Кросс никогда ей об этом не говорил. С отцом Клавдия почти не виделась. Она его просто не интересовала.
Новый год для Лас-Вегаса – время великих празднеств. В этот период сюда стекается народ со всех концов страны, но для Клавдии у Кросса всегда находился свободный номер. Она никогда не увлекалась азартными играми, но однажды все же проигралась дотла. В тот раз она приехала в Вегас под Новый год в компании молодого многообещающего актера, на которого ей хотелось произвести впечатление. Она стала играть и, утратив над собой контроль, подписала векселей на добрых пятьдесят тысяч долларов. Позже к ней в номер пришел Кросс, держа в руках эти векселя. На лице брата Клавдия увидала какое-то странное выражение, но стоило ему заговорить, как она тотчас же узнала его: это было выражение их отца.
