Стоя под деревом, он осмотрелся, наметил наиболее удобно расположенную ветку и, резко подпрыгнув, ухватился за нее двумя руками.
— Oп!
Повис, прислушался.
Все тихо.
Подтянувшись и упираясь в ствол ногами, быстро вскарабкался на ветку, вновь прижух.
Ничего, кроме шелеста необлетевших листьев и шороха дождя…
Можно лезть выше.
Думать о том, на кого он будет похож утром, уже не приходилось. Плащ намок, отяжелел, казалось, что в карманах хлюпает вода. Туфли размокли тоже, подошвы скользили.
Скрипнула ставня.
Может быть, и не она, но скрип похожий.
Климов замер.
Послышалось мужское чертыхание, затем, как будто ветер хлопнул незакрытой форткой, скрипнуло еще раз, и послышалось короткое ругательство: «…скорей!»
«Сейчас», — мысленно ответил тому, кто ругнулся, Климов и, стараясь не сверзиться вниз головой, крепко обхватывая сучковатый ствол ногами, полез вверх.
Когда он оказался на уровне последнего, третьего этажа, в одном из окон напротив него зажегся свет. Климов инстинктивно припал животом к стволу и на секунду зажмурился. Затем, вытягивая шею и приподымаясь на носках, заглянул в окно. Нижняя его треть была закрыта марлевой полоской, но и того, что открылось взгляду Климова, было достаточно, чтобы начать понимать гнусную суть происходящего в больничном боксе.
Сначала он увидел Задереева, прохаживавшегося от двери к окну, затем его фигура отодвинулась куда-то вбок, белело лишь пятно врачебного халата, и на его месте появился Червонец. Вскоре рядом с ним возникла туша иностранца.
Если Климов правильно сообразил, все они находились в небольшой палате, где с трудом помещались две койки. На одной из них лежала голая девчушка лет тринадцати с кукольно красивым лицом и не по возрасту развернутыми бедрами. Правая рука ее была перетянута оранжевым жгутом, и Шевкопляс вводила ей какое-то лекарство. Выдернув иглу, она распустила резиновый жгут и, повернувшись к борову, сделала книксен. Полы халата разошлись, и Климов увидел, что под ним ничего нет. Затем, опустив шприц в стерилизатор, проворно двигаясь по комнате, она ' вынула из тумбочки укладку чистого белья и стала застилать вторую койку. Заправляя край простыни, она так перегнулась к стене, что высоко и стыдно оголились ее бедра.
Червонец тотчас принялся расстегивать на брюках молнию, а жирный боров сел в ногах девчушки.
У Климова никогда не потели ладони, а тут он почувствовал, что они влажные. Не мокрые от сырости, какой пропитана древесная кора, а потные. Даже майка прилипла к лопаткам! Вот гады! Девочка-то, наверное, ненормальная…
Волна холодной ярости стянула, задубила кожу щек.
Кто узнает, что над девочкой в больнице надругались? Кто докажет, что насилие совершено умышленно, цинично, хладнокровно? За руку никто не схватит. Безнаказанность полнейшая. Кому она нужна, психически больная? Может, ей отсюда года три еще не выйти, а за это время…
«Ну, уж нет!» — задохнулся он от гнева и, не собираясь быть лишь зрителем, заторопился вниз.
Спрыгнув на землю, он, уже не прячась, добежал до лестницы и одним духом поднялся на чердак. Там он на ощупь отыскал пожарный люк и смутился в узком, тускло освещенном коридорчике.
Ни медсестры, ни нянечки… одна больничная каталка.
Климов тихо двинулся вперед.
Если он верно сориентировался, ночные визитеры находились в третьей палате. Так оно и оказалось. За ее дверью он услышал тяжелое прерывистое дыхание, перемежающееся безумными стонами.
Выбить дверь и захватить паскудников врасплох — вот все, что oн сейчас мог сделать. Мозг работал в одном направлении: не дать насильникам уйти, пресечь разгул их группового скотства…
Выхватив пистолет и уже не думая о том, что обстоятельства захвата могут осложниться, он выставил плечо вперед, отшиб дверь в сторону и кубарем влетел в палату.
— Ий-яах!
Клубок сплетенных тел стал распадаться, только губы Шевкопляс двигались так, точно она сосала леденец.
Вот и застал он их, хануриков, врасплох.
— Лежать, где были!
Иностранец, эта жирная скотина, еще секунду назад хрипевший от блаженства, ползал на коленках по полу в одном носке и собирал отвислым брюхом сор и пыль. Подтаскивал к себе свои вещички.
Задереев беззвучно икал и прикрывал рукой низ живота.
Червонец, как приткнулся к Шевкопляс, так и таращился на Климова. Глаза мутные, точно мыльной водой налитые.
Отвратное зрелище.
Бедлам.
Не давая никому опомниться, Климов повел пистолетом.
— В угол! На пол! Вещи — за порог!
Главное, не дать им разбежаться. Трое мужиков и баба — это много.
— Постреляю, как собак! Лежать, не двигаться.
Задереев, безголосый, как покойник с подвязанной челюстью, начал приседать, не отрывая рук от низа живота. Так, наверно,в малолетстве он садился на горшок. Взгляд ошеломленно-потерянный, испуганный. А рот зевающий. И это он, красавец бонвиван, любимец женщин…
Узкогрудый Червонец с выпирающими ребрами брезгливо оттолкнул свою партнершу и, когда она схватила его за руку, не отпуская от себя и прикрываясь им, как ширмой, он лающе ощерил зубы:
— Отстань, падла!
— На пол! — снова крикнул Климов и для вящей убедительности погладил кулаком по черепу застывшего на четвереньках борова. Тот сразу же приткнулся к стенке головой.
А девочка в постели что-то лепетала и размазывала кровь по бедрам.
Климов отвел взгляд. Немного не успел.
Он поддел ногой чей-то пиджак и зашвырнул его под койку. Только сейчас до него дошло, что стоматолог — педераст. Вот с него он допрос и начнет. Самое время для беседы.
Уже не сдерживая себя, Климов еще раз наддал по черепушке борову, пнул его туфель, выдернул из-под бесстыжей санитарки простыню, накинул на девчушку. Ее сиротливо била мелкая-мелкая дрожь. Фарфорово-блестя- щие белки безумных глаз скрывали боль и ужас надругательства.
Возникло несколько проблем: во-первых, как сообщить в управление, во-вторых, как вызвать прокурора, и в-третьих, как их повязать, всю эту гоп-компанию? Возможно, у кого-то есть оружие, запрятано в одежде.
Словно угадав, о чем он думает, на ноги вскочил Червонец:
— На, стреляй! Вяжи, лягаш! Слабо?
Пожалуй, только в эту секунду Климов по-настоящему понял, что действовать надо решительней. Иначе он влипнет в историю — не расхлебать. А этого он не хотел. Так, наверное, мужчина-гинеколог меньше всего желает видеть свою милую на акушерском кресле.
— Ий-я-ах!
Не дожидаясь, когда страсти разгорятся, он сбил Червонца с ног и придавил коленом меж лопаток.
— Тихо! Всем лежать, не двигаться, сказал. Жесткая категоричность его голоса вызвала смешок у Шевкопляс. Она перевернулась на спину и развела колени.
— А я и так… лежу.
И без того широкие ноздри ее еще больше раздались, кожа на скулах побелела, глаза сузились. Она уставилась на Климова в упор.
— Проходите, гостем будете, — цинично похлопав себя по лобку, съязвила Шевкопляс, и жилка на ее шее надулась, запульсировала. Потом глаза ее как будто притянули Климова к себе, и странные черные тени сделались властными, бездонными… пустыми.
Климов оглянулся.
Мелкий сыпучий дождь летел ему в лицо, и он отирал его тылом ладони, стоя на обочине дороги. Ему надо было засадить этих типов по разным камерам, не дать сговориться. У каждого своя тайна, которую он тщательно скрывает, но Климов не таким бродягам рога скручивал. Что он, тюха желторотый, что ли? Захват, бросок… Надо только знать, где их ловить, всех этих гадов…
Вдали туманно засияли фары, но машина не остановилась, а прошелестела мимо, затем слегка притормозила, и кто-то выпрыгнул из нее на ходу, сразу же отбежав в темноту придорожных деревьев. Чакнула дверца, и красный свет стоп-сигналов вскоре пропал из виду.
Климов понял, что теперь его вмешательство необходимо. Если уж на то пошло, он никогда не любил острых ощущений, но в данной ситуации граненая бутылка «Лонг-Джона» и хорошенькая девочка… Зеркала, позолота, лепнина… Тот, кто считает женщину совершенством, ничтожный человек. Но все это оставалось бы тайной, если бы не он… А поскольку теперь все стало на свои места, он может сказать: «Глупые, глупые мужчины! Любовь никогда нельзя купить за деньги. Именно поэтому женщины так легко продают свое тело. Вот почему дамские духи напоминают винный перегар».
