Ознакомительная версия.
— А что там смотреть? — скептически усмехнулся другой, которого все называли Иваныч. — Проиграют.
— Я тоже так думаю, — согласился Михаил Степанович. — Первую игру слили вчистую. Вторую канадцы нам специально дали выиграть. У них же хоккей — это бизнес. Чем больше матчей — тем больше они заработают. Вот они и проиграли, чтобы устроить третью игру. А завтра нам ничего не светит. Раскатают нас в одну калитку.
— А вот и не раскатают, — заявил я.
Михаил Степанович улыбнулся и посмотрел на меня.
— Хвалю за патриотизм. Но результат будет определять, увы, не он.
— На что спорим, что наши завтра разгромят канадцев? — спросил я.
— Разгромят?! — засмеялся Михаил Степанович. — Не просто выиграют, а именно разгромят?
Все остальные тоже засмеялись.
— Слушай, парень, ты вообще когда-нибудь хоккей смотрел? — спросил меня Иваныч. — Ты, вообще, знаешь, что это такое? Ты видел, какие у канадцев игроки? Босси, Жиль, Тротье, Робинсон, Драйден. Это же звезды!
— Наши Михайлов, Петров, Харламов, Мальцев, Якушев, Третьяк ничуть не хуже, — заявил я.
— Ха-ха-ха! — раздалось в ответ.
Меня не обидел их смех. Я ведь точно знал, что завтра, после того, как закончится телевизионная трансляция, их лица вытянутся от изумления.
— На что спорим, что завтра наши обыграют канадцев 6:0? — снова спросил я.
— А почему не 10:0, или не 20:0? — продолжал веселиться Михаил Степанович.
— А потому, что счет будет именно 6:0, - ответил я. — Так как, спорим?
— Спорим, — согласился Михаил Степанович.
— Если я не угадаю, я согласен целый месяц бесплатно мыть Вашу "Волгу", — предложил я.
— А если угадаешь, я должен буду мыть твой велосипед? Ха-ха-ха!
— Нет, — сказал я. — Если я угадаю, Вы устроите мою мать к себе на завод на хорошую работу.
— Договорились, — кивнул головой Михаил Степанович.
Мы помылись в душе, переоделись, и пошли по домам. Мои дворовые приятели всю дорогу потешались надо мной и крутили пальцем у виска.
— Ну, ты и дурак!
Я улыбался и отмалчивался.
Через день, когда я снова появился в манеже, все смотрели на меня ошарашенными глазами.
— А вот и мальчик-пророк! — поприветствовал меня Михаил Степанович. — Как тебе удалось это угадать?
— Приснилось, — уклончиво ответил я.
— Слушай, а тебе часом не приснилось, какие номера выпадут в ближайшем тираже "Спортлото"? — спросил Иваныч.
Все засмеялись.
— Ладно, признаю свое поражение, — пожал мне руку Михаил Степанович. — Пусть твоя мать завтра подойдет ко мне на завод.
Домой я влетел, как на крыльях.
— Мама! — позвал я, едва переступив порог.
— Что? — раздался из кухни ее голос.
— Я нашел тебе хорошую работу.
И я подробно рассказал ей о своем пари с главным инженером радиозавода. Мать всплеснула руками.
— Как тебе только не стыдно?
— А почему мне должно быть стыдно? — возразил я. — Если бы я проиграл, я бы целый месяц мыл его машину.
Михаил Степанович сдержал свое обещание. Он устроил мою мать радиомонтажницей в сборочный цех с очень высокой по тем временам зарплатой — 250 рублей. Мать была счастлива. Я тоже был рад. Но…
Однажды вечером мать пришла с работы угрюмая и подавленная. Увидев ее в таком состоянии, я похолодел.
— Меня выгнали с завода, — сообщила мать, не дожидаясь моего вопроса, и заплакала.
Я оторопел. Неужели пророчество сына Святого Духа все же сбылось?
— Как? За что?
Выяснилось, что мать неправильно запаяла контакты в каком-то приборе. ОТК его пропустил, и прибор попал на авиазавод, где был вмонтирован в самолет. Самолет потерпел крушение. Расследование установило, что причиной катастрофы стал этот самый злополучный прибор. Естественно, виновной объявили мою мать. Она была в шоке.
— Я все делала так, как показывала мне мастер, — говорила она. — Она сказала, что к чему припаять, я и припаяла. Почему вину свалили на меня, а не на нее? Я знаю, она специально это сделала. Она на это место какую-то свою знакомую устроить хотела. А твой главный инженер меня привел. Вот она таким образом от меня и избавилась. И зачем я только ушла с базы? Работала бы там спокойно, и горя не знала. А теперь куда меня возьмут с такой записью в трудовой книжке?
Я тяжело вздохнул. Эх, мама, мама! Знала бы ты, чем бы закончилась твоя работа на базе, останься ты там. Впрочем, с радиозаводом получилось не лучше. Видать, и впрямь от судьбы не уйдешь.
"Что бы ты ни делал, что бы ты ни пытался предпринять, ты не сможешь изменить судьбу других людей. Кому суждено быть обманутым, тот будет обманут".
Для нас, как и в прошлый раз, наступили тяжелые времена. Мать пыталась устроиться на другую работу, но ее никуда не брали. Каждое утро она уходила из дома, и целый день обивала пороги заводов, фабрик, контор, трестов, баз, магазинов. Перед тем, как уйти, она неизменно ободряюще мне говорила.
— Не переживай, сынок. Сегодня я обязательно куда-нибудь устроюсь. Вот увидишь. Я это чувствую.
Но когда вечером она возвращалась, я, глядя на нее, ни о чем ее не спрашивал. Все было и так ясно. Бледная, осунувшаяся, с предательской краснотой в глазах, она пыталась выглядеть веселой. Но невооруженным глазом было заметно, какая неимоверная тяжесть лежит на ее душе. Статья увольнения, указанная в ее трудовой книжке, была сродни волчьему билету. От нее все шарахались.
Те небольшие сбережения, которые были у матери на книжке, быстро иссякли. Мы жили в полной нищете. Мы экономили каждую копейку, тратя деньги только на самое необходимое. Питание стало более, чем скудным — хлеб, каша, картошка. Никакого мяса, никакой колбасы, никаких сладостей. Мать украдкой плакала по ночам. Слыша ее всхлипывания, у меня на глазах тоже наворачивались слезы.
Но, в отличие от прошлой жизни, я не наблюдал безучастно, как моя мать выматывается из сил. Я не обрушивался на нее с упреками и обвинениями, как тогда. Я изо всех сил старался ей помочь. Но чем может помочь шестнадцатилетний подросток? Я хорошо учился, чем, конечно, радовал ее. По вечерам я разгружал вагоны на товарной станции, не гнушался собирать пустые бутылки на улице. Деньги это приносило, конечно, небольшие. Но они все равно хоть как-то облегчали наше положение.
К моим стараниям заработать что-то для семьи относились с пониманием не все. Некоторые мои знакомые, например, бывший одноклассник Андреев, с которым мы жили в одном доме, та же Сорокина, откровенно надо мной смеялись, презрительно отворачивались, плевались вслед, обзывали "побирушкой". Воспринимать все это было тяжело и обидно. Но я не вступал ни с кем в перепалку. Я молчал и терпел. Я знал, что эти трудности — временные, и что дальше у нас все будет хорошо. И это добавляло мне сил.
Наконец, моей матери удалось найти себе работу. Как и в прошлый раз, ее взяли в котельную, куда в основном трудоустраивали пьяниц и бывших уголовников. Работать там ей было, конечно, тяжело. Тамошнее окружение было не ее кругом, и не ее уровнем. Но она терпела, и с честью выносила это испытание судьбы. Она никогда не жаловалась, хотя по ее лицу, на котором заметно прибавилось складок и морщин, было видно, сколько мучений доставляет ей такая жизнь.
В день школьного выпускного вечера я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Дважды прожить столь запоминающийся праздник удается далеко не каждому, если вообще кому-нибудь удается. Вполне вероятно, что я был единственным таким счастливчиком на земле.
Школьный выпускной вечер запоминается навсегда, ибо он — своеобразный рубеж, который четко разграничивает два основных периода жизни любого человека — детство и зрелость. Когда мы рассказываем кому-нибудь про свое детство, мы неизменно подразумеваем школу. Но мы никогда не скажем "это было еще в детстве" про то событие, которое произошло уже после того, как мы покинули парту.
Сквер. Играющий в свете фонарей фонтан. Мы сидим кучкой, нарядные, в новых, специально купленных к этому дню, костюмах, в белых рубашках, с красными лентами через плечо, на которых золотистыми буквами выведено "Выпускник", радостные и счастливые, немножко пьяные. Пьяные не столько от водки, купленной втайне от родителей, а сколько от осознания открывающейся перед нами свободы.
Кто-то бренчит на гитаре, и мы нестройным хором распеваем популярные в те годы песни.
Птица счастья завтрашнего дня
Прилетела крыльями звеня.
Выбери меня, выбери меня,
Птица счастья завтрашнего дня.
В моей голове каким-то непостижимым образом перемешивались воспоминания об ушедшем и действительность. Я как бы одновременно присутствовал сразу на двух выпускных вечерах. На том, который был сейчас, и на том, который был в моей прошлой жизни. Много лет назад, в этот же самый день, правда, в другом месте, недалеко отсюда, — в парке, который располагался рядом с моей старой школой, — я вот так же находился в кучке одноклассников, и распевал песни под гитару. На ум невольно приходили сравнения. Песни, вроде, и там, и здесь пели одни и те же. Тогда я был так же весел, так же счастлив. Таким же было пьянящее чувство приближающейся свободы. Но не было одного — ощущения единства с теми, с кем я тогда сидел. Тогда я не переживал, что мы собираемся всем классом вместе в последний раз. А сейчас переживаю.
Ознакомительная версия.
