— Я мать.
— Где вы были в момент выстрела?
— На веранде.
— Одна?
— Да. Пила… Чай. Кстати, любопытная деталь: Вера вошла в кабинет из студии.
— Как-как?
— А вам она что сказала?
— Что была в своей комнате.
— Врет! Она была в студии. Или в саду. И появилась в кабинете последней, это правда. Но не из коридора. И почему-то говорит, что на веранде я была одна. Ей-то откуда это известно? Из ее комнаты веранда не просматривается, комната угловая, в самом конце коридора, окна на другую сторону. Вот. Да, кстати! Вспомнила! Она была в саду, это точно. Потому что шаль забыла там, на лавочке. Я еще прошла мимо и подумала — надо же, Вера шаль забыла. Она так тряслась над этой шалью, говорила, что старинная. А за ужином даже и не вспомнила о своем сокровище, и еще говорила что-то насчет моего платья. Что мол, перелицовка. Что она в этом понимает! Так вот. Вера ушла с веранды в свою комнату, так и не вспомнив про шаль. А в кабинет пришла уже в ней. Откуда взяла, как не в саду, а?
— Допустим. Это уже факт. А насчет того, что кто-то стоял в нише, как, Наталья Александровна?
— Ну… Я не уверена.
— Вам, как и всем прочим, надо пройти дактилоскопию.
— Я сразу заявляю, что брала пистолет! Брала!
— Когда?
— Когда заходила в кабинет и разговаривала… ссорилась с Георгием. Но после того, как я вышла, он был жив! Понятно?
— Зачем же вы тогда брали в руки пистолет?
— Посмотреть. А что?
— Ничего. Иногда людей спасает от тюрьмы и любопытство. Но ведь никто не видел, что вы делали в кабинете бывшего мужа, а? Никто же не видел, что вы брали в руки пистолет?…
… — Да, мы с братом были в беседке. С Эдиком. Жалко как, а?
— Почему, Егор?
— Только он мог убить. Он плохой.
— Но был с вами в саду, так?
— Да.
— И никуда не отлучался?
— Нет. Мы говорили, а потом раздался выстрел.
— О чем говорили?
— Какая разница?
— Действительно, никакой. А кого вы еще видели в саду?
— Никого. А вообще-то, я в тот момент по сторонам не смотрел.
— Что, разговор был интересный?
— Ну…
— Ладно, идите. С вами, по крайней мере, все понятно.
— Я племянница Нелли Робертовны.
— Где вы были в момент выстрела?
— …
— Настя, где?
— В… в саду.
— Значит, вы кого-нибудь видели? Братьев или Наталью Александровну. Или Веру Федоровну?
— Я была у себя в комнате.
— Так в саду или в комнате?
— Не знаю.
— Почему вы плачете?
— Я ничего больше не скажу.
— Придется, Настя.
— Нет. Какая вам всем разница? Я же не знала, что так будет!
— Вы должны пройти дактилоскопию. Вдруг на пистолете есть отпечатки?
— Нет!
— Нет отпечатков?
— Можете забрать меня в тюрьму. Я ничего не скажу.
— Покажите ваши руки. Так-так. Ну, зачем же сразу в тюрьму?…
… — Эдуард Оболенский.
— Почему вы носите фамилию матери?
— Она так захотела. И, честное слово, я ей признателен. Два Эдуарда Листовых — это слишком много.
— Что вы можете сказать по поводу случившегося?
— А что случилось? Ах, папу убили!
— Ну, знаете!
— Знаю. Я подлец, негодяй, мерзавец. Чего только не услышишь в этом доме! Но у меня железное алиби. Причем, подтвердить его может человек, который меня больше всех ненавидит, мой братец. А папу убила…
— Кто убил?
— Женщина.
— Это нам и без того понятно.
— Почему? Ведь есть же еще и шофер. А дверь в гараж совсем рядом с той дверью, через которую можно из кабинета через студию выйти в сад. Или войти…
… — Итак. Кузнецов Михаил Федорович, тридцать один год, значит. Шофером у Листовых давно работаете?
— Лет восемь.
— И никогда не хотелось работу поменять? Прислугой быть не скучно? Не унизительно?
— Я не прислуга. Я шофер.
— А согласно показаниям свидетелей Эдуард Листов, войдя в кабинет и увидев тело отца, произнес: «Прислугу сюда пускать не надо». Я так понимаю, что он имел в виду вас и Ольгу Сергеевну.
— Сволочь. Это он убил.
— Увы. Он был с братом в саду. Увы. А вы, значит, в гараже. Один?
— Нет.
— С кем?
— С Настей.
— А почему она об этом ничего не говорит?
— Я был в гараже с Настей, когда раздался выстрел. Все.
— Вам надо пройти дактилоскопию.
— Пожалуйста…
…— Ольга Сергеевна, а вы в доме давно работаете?
— Я здесь живу.
— Давно живете?
— Лет пятнадцать уже.
— Сколько же вам лет?
— Сорок девять.
— И почему вдруг в прислуги подались?
— Я… Какая разница? Захотела.
— Вы в Москве родились?
— Да. Нет.
— Так да или нет?
— А какая разница?
— Я в том смысле, что… Квартира у вас есть?
— Есть. Однокомнатная.
— И что с квартирой?
— Сдаю.
— Так. Квартиру сдаете, а здесь зарплату получаете?
— Да.
— Вы одна живете? То есть дети у вас есть?
— Нет. Я когда-то была замужем, но детей нет.
— И что с деньгами? Живете на всем готовом, зарплату получаете, квартиру сдаете.
— Вы разве налоговая инспекция? Я все, что положено, плачу. Можете проверить.
— Где вы были в момент выстрела?
— В гостиной.
— Что там делали?
— Прибиралась.
— Чего ж там прибирать? Я был, все очень чисто.
— Потому и чисто, что прибиралась.
— Кроме вас никого не было в гостиной?
— Нет. У каждого из хозяев своя комната. — А они что, все вам хозяева?
— Да.
— Дактилоскопию вам надо пройти, Ольга Сергеевна.
— Хорошо…
… — Итак, Мария Эдуардовна Кирсанова.
Она никак не могла собраться с мыслями. Мария Эдуардовна Кирсанова. Как же так? Надо бы сказать правду, но в горле по-прежнему стоит ком. Никогда еще Майя не имела дела с милицией, и ей теперь было страшно, очень страшно, и больше всего на свете хотелось к маме. Пусть будет педагогический институт или грядки, которые надо каждый день полоть, пусть. Только бы забыть увиденное в кабинете. Майя кивнула головой, попробовала откашляться. Все нужные слова словно застряли в горле.
— Кто может подтвердить вашу личность?
— Мои документы… Их украли на вокзале.
— А почему в милицию не заявили?
— В милицию? — она посмотрела на следователя с ужасом. Остальных обитателей дома приехавшие мужчины допрашивали по одиночке, а на нее навалились все разом. Следователь каждое Майино слово тут же заносит в протокол. Неужели же думают, что она убила? — Я не убивала.
— Но вас прибежавшие на выстрел люди увидели в кабинете с пистолетом в руках. Как же так?
— Не знаю. Услышала выстрел, заторопилась к… Моя комната ближе всех. Споткнулась в кабинете, там ковер завернулся, упала, наткнулась рукой на пистолет, взяла. Мне плохо, голова болит.
— Врача позвать?
— Кажется, мне надо в больницу.
Она, действительно, чувствовала себя очень плохо. Голова кружилась, в груди нестерпимо болело. Прилечь бы.
— Что вы спросили?
— Надо бы кого-нибудь позвать, — сочувственно сказал пожилой следователь. — Девушке плохо. Кажется, на сегодня хватит.
НочьНаконец-то Майя оказалась в своей комнате. Вернее, в той, что отвели ей в этом богатом доме. Осмотревшая ее врач, приехавшая на «скорой», сказала:
— Полный покой. Ребра еще не срослись, и после такого падения вполне могло открыться внутреннее кровотечение. Или не могло… В больницу бы надо, снимок сделать.
— Я никуда не поеду, — прошептала Майя. — Я лучше здесь. Мама!
— Девочка, тебе плохо? — присела возле ее кровати Нелли Робертовна.
— Да.
— Никто больше тебя не побеспокоит. Они сейчас уедут.
— Но ведь его убили. Убили.
— Я верю, что это была не ты. Я им все расскажу.
— Все? А вы все знаете?
— Господи, и зачем ты только взяла этот пистолет?
— Мне не везет. Всю жизнь не везет. Можно телефон?
— Да-да, конечно.
Нелли Робертовна деликатно ушла из комнаты, но Майе уже было все равно. Скорей бы приехала мама! Майя несколько раз набрала номер домашнего телефона, но вместо ответа слышала только долгие гудки. Что же это? Сейчас, когда мама так нужна, ее нет дома! Она долго плакала, и снова набирала номер. Зачем я увидела в поезде этого парня? Ведь все из-за него. Голову потеряла, стала рассеянной, не заметила, как разрезали сумочку, украли деньги, документы. Эдик словно околдовал ее. Но так хочется смотреть на него, слышать его голос…
— Майя? Ты не спишь?
Должно быть, это сон. Эдик стоит возле ее кровати, склоняется и внимательно смотрит в глаза. Майя чувствует запах одеколона, запах сладкий, колдовской.
— Нет.
— Послушай, зачем ты его убила?
— Я не убивала.
— Да? А разве тебе мама-учитель не говорила, что нельзя поднимать с пола пистолеты, если в комнате лежит труп?
