немало. Год назад он подсел к нему в одном из баров и предложил «забористую вещь». По Джереми видно было, что он свой клиент. Но тогда у него не было денег, а Нико ответил, что это «за так». За «за так» Джереми был должен уже несколько тысяч. Он был весь в долгах.
– Я не занимаюсь благотворительностью, Джей, ты же не думаешь, что я бесплатно все достаю? – шипел на него Нико. – Ты хочешь, чтобы меня к стенке прижали?
Джереми хотел, чтобы его об стенку убили, но смолчал.
– Я же к тебе, как к другу, парень, а ты подводишь меня…
– Я хотел отдать, – он оторвал бумажное полотенце и промокнул им окровавленный рот, – но меня ограбили.
– Да что ты? Когда? – изобразил озабоченность Нико.
– Пару часов назад.
– Может, мне еще пожалеть тебя, Джей? – Нико подошел ближе. – Знаешь, сколько вас таких, кого ограбили? – Он схватил его за грудки. – У кого семейные проблемы и прочая чушь… Ты мне зубы не заговаривай! – Прижал его к умывальнику так, что поясница Джереми хрустнула о керамическое ребро раковины.
В туалет завалилась пьяная парочка. Он – высокий, с расстегнутой ширинкой, она – вся взлохмаченная, с розовыми лентами в волосах и юбкой, кончающейся на ягодицах. Они смеялись и целовались, даже не взглянув на них, а после завалились в одну из кабинок.
– Если б не люди, я бы давно тебя прикончил…
Нико врал – он никогда не марал чужой кровью свои белые ручки.
Из кабинки доносились характерные вздохи.
– Хотя им, похоже, не до тебя, – сказал он и всадил Джереми кулаком под самые ребра.
Почти никогда…
У Джереми потемнело в глазах. Ему что-то вкололи. Стоны в кабинке становились все тише, как и музыка, как и голос Нико.
Временами Джереми приходил в себя на секунды, на доли секунды, но все еще был как в тумане. Его провели через клуб; музыка осталась за ним, захлопнулась за спиной, исчезла. Вывели на воздух, пахнувший подворотней и сыростью, а потом – салоном авто. Джереми прислонился к стеклу пассажирской двери, изредка открывая глаза, ловя красно-желтые пятна проезжающих мимо фар и магазинных витрин; все слилось в эти пятна, от которых болели глаза, весь мир стал одним разноцветным пятном перед тем, как снова пропасть. Джереми упал в темноту. Она поглощала его, затягивая в дремоту. Перед ним опять мать, но уже чуть седая; она кричит и трясет руками перед его лицом, хватается за голову, падает на стул. Потом плачет. Долго, безудержно. Джереми идет в свою комнату; ему не стыдно, почти. В тот день она нашла травку в его рюкзаке. Тот день был началом конца.
Джереми почувствовал боль выше локтя. Мать исчезла, темноту пробивал назойливый свет. Его схватили за руку и выволокли из машины. Он открыл глаза. Утренний свет больно бил по вискам – чертово солнце… Лучше бы сдохнуть сейчас, подумал он и опять зажмурился. Его куда-то вели, он спотыкался обо что-то, чуть не упал.
– Голову наклони! – сказали ему и наклонили до хруста в позвонке.
Открыли железные ставни и толкнули вовнутрь. Здесь уже не было света. Как хорошо, думал Джереми, как хорошо в темноте… Его посадили на стул и начали бить по щекам. Щеки горели, он весь горел.
– Давай, приходи в себя, парень! Ты сколько ему вколол?
– Четверть дозы, – послышался голос Нико.
Джереми разлепил глаза. Вокруг все темное, безлюдное. Пара стульев, какие-то бочки. На них тоже кто-то сидел. Одни силуэты, он не видел почти ничего.
– Эй, приходи в себя! – кричали ему на ухо. – Сколько же с ним возни… Ты теперь с нами, пацан, и будешь делать все, что мы тебе скажем, иначе ты не скажешь больше ничего!
К шее прижали холодное лезвие. Джереми стиснул зубы.
– Ты слишком много должен, Джей, – сказал Нико. – Отработаешь – уйдешь. Тебе скажут, что делать.
Нож убрали. Джереми сполз со стула, почти лежал.
Шаги Нико – вальяжные, с оттяжкой, их ни с чем не спутать – удалялись к двери. Громыхнул засов, потом еще раз, петли заскрипели, свет ударил по больной голове, но быстро схлопнулся и исчез.
* * *
Одного звали Тони, другого – Пикассо; наверное, это была кличка, Джереми не уточнял. Третий был просто здоровяк, на то и откликался, а Джереми они прозвали Дохлый; впрочем, ему было все равно.
Тони, Пикассо и дохлый Джереми сидели напротив друг друга за большим круглым столом. Здоровяк стоял рядом. Джереми думал, что просто еще не нашлось стула под его необъятную тушу, но было все проще – он просто устал сидеть. Он всегда сидел за рулем, всегда был на стреме. Здоровяк почти не выходил из фургона, карауля их у любых входов.
Об этом Джереми узнает завтра – сейчас он еще мало что понимал.
– Теперь ты с нами, Дохлый, понял? Уже неделю без четвертого, – сказал ему Тони.
– А что с четвертым? – спросил было Джереми, но и сам понял что.
– Пошел на корм червям, – Здоровяк сплюнул. – Но ты не переживай, он сам виноват.
– Слишком громкий, – сказал Тони, – как слон в посудной лавке. Не то что ты, – он подмигнул ему.
Только сейчас Джереми уловил этот взгляд. Это он, это они…
– Как челюсть, не сломал?
– Зуб выбил, – ответил Джереми.
– Это фигня. У Пикассо вон половины зубов нет, и ничего.
– А почему Пикассо? – спросил Джереми, сам не зная зачем.
– Картины пер.
– Пока не спер не то…
– Потому и залег на дно.
– Если что, дно – это мы, – Здоровяк заржал.
– Перед тем ему выбили зубы, но ему и так хорошо.
Пикассо улыбнулся беззубым ртом и развернул большой лист.
– Это план здания, – прошепелявил он. – Там есть консьерж, но проскочить можно. Это квартира одного старика. – Он указал на третий этаж.
– Вчера старику звонили из одного банка и предложили вклад под высокий процент.
– В два раза больше того, что есть.
– Вчера он снял деньги.
– Сегодня он должен завтракать в местной закусочной, где-то между девятью и десятью утра.
– А деньги в квартире…
– Между матрасом и кроватью, – заявил Пикассо.
– Тебе почем знать?
– Где им еще быть? – Тот ухмыльнулся.
– У нас есть час, – сказал Тони. – Все понял?
Джереми понял, что попал. Групповое ограбление по предварительному сговору. Лет десять, если не больше.
Старик вышел из дома без пяти девять – он всегда выходил в это время и шел несколько кварталов пешком, лишь бы попасть на бесплатные завтраки в местной закусочной. Там бесплатно кормили бездомных стариков, и никто не спрашивал, есть ли у них дом.
