инженер-электрик, служил в Стрельне в доме балерины Кшесинской, воевал на стороне большевиков, был ранен, в двадцатом году переехал в Псков, дальнейшая судьба неизвестна.
Цизмер Юлиан, подданный Германии, служил садовником в доме Кшесинской, пропал вместе с семьей в восемнадцатом году.
– Сведений немного, но, сама понимаешь, многие полицейские архивы были сожжены.
– Спасибо, Егор. Скажи, а у тебя есть знакомые в милиции Пскова?
– Найдем. Что тебе нужно?
– Узнать, не проходил ли у них по какому-нибудь делу Парсунов.
– Электрик который? Попробую узнать. Только неофициально, иначе долго. А ты пока… знаешь что? Иди-ка ты спать, матушка! А то рожу у тебя всю перекосило от таких-то приключений.
Анна благодарно улыбнулась.
Есть же такие люди, как Егор. Чуткие, надежные, верные.
Но почему-то ей нравится другой. Странный, опасный и непонятный.
Фонтан с лягушками
Никита был уверен, что клад может находиться лишь в двух местах: в особняке или на даче. Действовать вслепую было глупо и опасно, поэтому Румянцев, собрав все возможные сведения – от газетных статей до чертежей зданий, – стал искать тех, кто мог дать более точную информацию.
Ему не везло. Даже пытки не помогли. Люди, которых он убил, скорей всего, ничего не знали.
Мельцер, Парсунов и семья Цизмера – в том же ряду.
Плюс – это не математический знак, а крест, ведь Мельцер умер, «нн» означает «не найден». Осталось выяснить, что означает минус.
А пока надо разобраться с дачей в Стрельне. Что стоит за жирными красными точками возле лягушек?
Анна уже свернула на родную Кирочную, как вдруг резко развернулась и двинулась в сторону трамвайной остановки.
Надо торопиться. Хоть и рожа у нее перекошенная.
Повезло, что на половине пути ей встретился дядька, восседавший на почти пустой телеге, и согласился подвезти «ядреную молодуху» – так он ее назвал – до самой Стрельны.
Анна, которую в жизни «ядреной» никто не называл, сильно удивилась и стала поглядывать на ездока с любопытством.
Ей всегда нравились люди, не теряющие вкус к жизни, несмотря ни на что. Больной ли, старый ли, такие всюду ищут – и, главное, находят – то, что поддерживает желание радоваться подаренному судьбой, пусть даже малому. Про них Фефа как-то сказала, что эти люди Господу подпорка.
Мужичок был как раз из таких. Не успела она усесться, как он тут же сообщил, что погодка нынче куда лучше, чем давеча, телега у него справная, а лошадь – так вообще краше не бывало.
– Смирней да работящей только жинка моя Настасья. Вот уж точно не похаю. А хата моя, даром что два раза жгли, стоит крепче некуда. Поживем! Видишь плащ военный на мне? Немецкий, с мировой еще! Думаешь, где взял? На базаре купил. Часы с кукушкой и козу продал. Да куда их, солить, что ли! И без часов по солнышку встаем! А коза старая, от нее проку никакого! Зато теперь я гоголем ходить стану! В любую погоду ездить и не болеть. А? Каков я! Два года ничего из одежи купить не мог. А теперь опять прибарахлиться можно. И Настасье моей теплое пальто выторговал у бабы одной. Везу вот и думаю: нальет рюмочку за обновку или нет?
И запел во все горло:
Ой, студеная водица,Ах, как хочется напиться!
Слушая, Анна невольно улыбалась. Голодно и холодно живут, поди, а он радуется. Позавидовать можно Настасье. С таким мужем любые трудности по плечу.
Подождав, когда мужичок допоет свою оду радости, она поинтересовалась, давно ли он живет в Стрельне.
– Да с самого рождения, голубка!
– А про дачу балерины известной знаете?
– Про Матильдину, что ли? Тю! Так я там сколько работал! На грибной ферме! По триста штук белых за раз собирали в лучшие годы!
И пошел интересный разговор, только успевай вопросы подкидывать. Пока ехали, она успела узнать много полезного. Главное – на территории дачи существовало множество всяческих механизмов и сооружений, придуманных «любовником ейным Сергеем Батьковичем» – так ездок называл великого князя Сергея Михайловича Романова.
Мужичок сам явно тяготел ко всяким мудреным инженерным «штукам» – рассказывал о них с восхищением и даже с подробностями. Особенно хвалил попутчик «електричество», какого не было ни у кого в округе.
– Оно не только дом и сад освещало. У нас на грибной ферме на електрической тяге механизмы работали. Фонтан, слышь, и тот свой мотор имел. А кроме того, причуды всякие.
– Это какие же?
– Ну как тебе объяснить, – задумался мужичонка. – То внутрь уйдет, то крутиться начнет. И вокруг все тоже крутится. Поняла?
– Нет.
– Не просто фонтан да и кончено дело! Внутри несколько механизмов, чтобы публику веселить. Сам Сергей Батькович им занимался. Хотел, значит, Малю свою порадовать. Звал он ее так – Маля. На праздники, бывало, усядется в саду оркестр играть, так фонтан струи под музыку выкидывает. Подробнее не расскажу. Я хоть и любопытствую насчет механики всякой и даже не раз видел, как електрические штуки устанавливают, но про фонтан многого сам не понимаю. Батькович, он к фонтану лишних не допускал. А зевак так и вовсе гнать велел. Оно и понятно: работа тонкая, инженерная, какой неумеха сунется, все дело разом погубить может. Феликсовна очень фонтан любила. Часто видел ее на скамеечке рядом, когда работал. Сидела, любовалась.
– А Феликсовна – это Матильда Кшесинская?
– Она самая.
Анна посмотрела лукаво:
– Признавайтесь, небось влюблены в нее были?
Мужичонка так и покатился со смеху.
– Ну скажешь тоже! Влюблен! Где она и где мы! Нет, не был. Настасью свою ни с кем не сравню. Она мне Богом данная. А любоваться – любовался. Не скрою. Батьковича только жалко. Он ее любил больше жизни, а она другого выбрала. Молодого. С ним жила. Но и Батьковича привечала по-прежнему. С ним и последний раз приезжала.
Анна насторожилась.
– А когда ж это было?
– Так в семнадцатом. Наш с Настасьей сынок старший тогда в охране служил. Тут, в имении. Я еду ему носил. Вот он и рассказал, что они с Батьковичем приезжали хоронить Джиби.
– Джиби?
– Ну да, фоксик любимый у Феликсовны был.
– Она не жила на даче?
– Не жила. Тут уже новая власть обосновалась.
– Так зачем собаку тут хоронить?
– Ну как… Не знаю. Сын рассказывал: плакала, говорила, что тут у Джиби самое любимое место было.
– И что охрана? Разрешила?
– Ну а чего ж нет. Не люди, что ли? Феликсовна никого из местных не обижала, а в охране почти все тутошние были.
– А где могила?
– Вот этого не знаю. Не спрашивал, да и что толку? Сколь годов прошло! Людские могилы все стерлись, чего уж про собачью говорить.
Мужичок пригорюнился, но лишь на минуту, а потом вдруг сказал:
– Бог прибрал нашего сыночка в том же году. Погиб на фронте. Мы с Настасьей так думаем, что умер он не задаром. Новую жизнь защищать нужно, так кому ж, как не молодым и здоровым. Мы с Настасьей так решили – на судьбу не сетовать, потому как нет в том никакого смысла. Как думаешь?
– Думаю, что так и есть. Нет смысла сетовать, – согласилась она, вглядываясь в побитое жизнью лицо попутчика.
В сетке глубоких морщин ярко голубели глаза, а улыбка была такой простодушной, что у нее защемило сердце. Чем-то этот незнакомый человек напоминал тятеньку Афанасия Силыча. Тот тоже никогда на судьбу не сетовал. Просто честно делал свое дело.
Теперь и она должна сделать свое.
– Скажите, а про клад вы ничего не слышали? Который будто бы Матильда зарыла.
– Слышал, как же. И видел.
– Что? – затаив дыхание, спросила она.
– Как искали его. Два года назад чуть ли не целая рота солдат приезжала. И в доме искали, и везде. В прошлом году тоже комиссия была. Мандат имела. Потом стихло все.
– Значит, не нашли клада?
– Нет. Иначе не стали бы опять ездить.
– Опять? И давно?
– Как раз недавно. Сам не видел, только слышал, что появился какой-то пришлый. Один был и мандата не показывал.
Соврали, значит, бабы. Видели Румянцева в селе. Испугались рассказывать, потому что сразу догадались: это и был убийца.
– А с чего решили, будто он тоже клад искал?
– Спрашивал потому что, кто остался из работавших у Феликсовны. Меня как раз не было, возил Настасью в город к врачам. Ему и показали на обходчика, который Матильду хорошо знал.
Сами, выходит, на Васильева указали.
– А потом Тихона нашего убили, – закончил попутчик.
– Да кто ж? Этот пришлый?
– Всякое говорят. Только никого рядом с убитым не видели.
Осторожничает. Не хочет лишнего брякнуть. Да ей уже и так все известно.
– А ты, смотрю, не зря расспрашиваешь, – сообразил вдруг мужичонка и взглянул, нахмурившись.
Врать она не стала.
– Не зря. Я из уголовного розыска. Расследую дело об убийстве Васильева.
– Выходит, не словили еще убийцу?
– Не словили, но словим обязательно.
Мужичок помолчал, а потом, видимо, что-то скумекав, спросил:
– А ты, значит, думаешь, что убийца может снова к нам заявиться?
– Нет. Теперь он сюда вряд ли сунется. Я выясняю, за что он Тихона убил.
– Думал через него
