— Зачем же я буду подводить тебя? — сказал я. Все-таки у меня удостоверение журналиста, я им всегда прикроюсь.
— Вот если б у тебя было удостоверение депутата!
— Дай посмотреть ваши материалы. Хочешь не хочешь, а мне еще придется беседовать с Кашлиным и Поглощаевым. Деньги нужно отработать хотя бы словесно, а я даже не знаю, в какой позе нашли убитого, и кто.
Квочкин достал из сейфа пухлый скоросшиватель и бросил мне.
— Ты что не пьешь? — спросил он при этом. — Пей, лысый, пей.
Пришлось «пропустить» для пользы следствия.
— Тут триста страниц! — сказал я. — Мне до утра не справиться.
— Хрен с тобой! Иди к Гальке-секретарше, пусть отксерит. — В дверях он нежно взял меня за локоть и добавил: — Только не говори никому, не надо…
Ксерокс сломался на тридцатой странице навсегда: не вынес, бедняга, что его заставляли работать на оберточной бумаге. Пришлось удовлетвориться одним началом, тем более конец я уже решил дописать сам.
До встречи с Мариной Степановной Размахаевой оставалось несколько часов. Я поехал в домжур, поменял на входе у знакомого «жучка» двадцать долларов и забрел в ресторан. Ужасно хотелось наесться до отвала, тем более у зиц-вдовы вряд ли предложат что-нибудь, кроме чая.
— Взаймы дать? — участливо спросил официант Саша.
— Дай столик в углу и отбивных штук пять, — отбивная для меня была самым знакомым деликатесом. О существовании других я, конечно, знал от нуворишей-гурманов и из меню, но на зуб не пробовал, хотя зубы были. Может, заказать тройную порцию омаров? Но съедобны ли они для желудка, испорченного овсяной кашей на воде? Да и есть ли на кухне? Чай, не в «Метрополе» сижу…
Отбивных мой аскетический организм вместил только две. Порядочный Саша незаметно переставил три нетронутые порции на другой стол и денег за них с меня не взял. Хорошо быть блатным! Но это благодатное время кончается прямо на глазах, честные Саши вымирают стадами, как динозавры, собираясь на кладбищах-толкучках… Меня потянуло в сон, но я кое-как справился, поспав минут пятнадцать в холле, и пожалел об этом: мог бы вздремнуть в метро. Потом пролистал двадцать страниц «дела»: осмотр места происшествия, поданный корявым языком и почерком, и показания старичка, чья собака обнаружила труп. Фамилия старичка была Заклепкин, был и адрес в «деле».
«Завтра навестим пенсионера», — подумал я и поехал к любовнице Шекельграббера.
Она жила в доме, у подъезда которого стояло с полсотни машин иностранных марок, а в подъезде сидел вахтер — бывший десантник (как можно было догадаться по остаткам амуниции), уже разжиревший от дремотного сиденья на одном стуле. Лучше б ему поставили кушетку. Хотя бы с бока на бок переворачивался. Он пустил меня без звука: не знаю, за кого принял, но скорее, поленился спрашивать, испугался, что придется вставать и загораживать дорогу.
Марина Степановна жила на первом этаже. Мимолетного взгляда на квартиру достаточно было, чтобы сообразить: хозяйка болтается без дела, но постоянный заработок имеет, потому что «надомница», то есть осыпает богатых друзей женскими милостями. Я подумал, что между ней и вахтером много общего: одна получила от природы красоту, а другой — здоровье и два метра без кепки, — и оба живут за счет подарков природы, как наследники несчастных родственников, отдавших чаду все хорошее.
— Заходите, хватит уже тереть подошвы о коврик, пригласила Размахаева.
Мы прошли в комнату, которая имела такой вид, будто Размахаева все утро развлекалась, не покладая рук, ног и других частей только что отмытого под душем тела.
— Коньяку выпьете? Тут осталось на три рюмки.
— Спасибо, я уже пил сегодня по необходимости. Теперь у меня похмельный синдром. Я бы выпил воды или молока.
Мне поднесли и воды, и молока.
— Значит, вы — частный сыщик?
Я кивнул, но как бы в раздумье и не очень уверенно.
— По вам не скажешь. Вы скорее производите впечатление не частного сыщика, а приватизированного. Но это не важно для меня. Что вы хотите узнать? Задавайте вопросы на свою сообразительность, а я буду отвечать на свою.
Я растерялся, я совсем не думал, о чем спрашивать Размахаеву, а в кино и книгах такие сцены сами собой строятся: что надо — вмиг выясняется, и дело заканчивается постелью.
— Вы хоть прочитали протокол моего допроса в милиции?
— Нет, — сознался я.
— Плохо, так не годится работать, — попеняла Размахаева. — Вы же будете повторять вопросы, а я — повторять ответы. А жизнь проходит.
— У меня свои методы, — соврал я.
— Мне кажется, вы из кагэбэ, — решила Размахаева.
— Такой организации уже нет больше года, — ответил я.
— А куда же она делась?
— Ее переименовали.
— Так это названия нет, а не организации. Организация еще при Иване Грозном была.
— Почему вы решили, что я из кагэбэ?
— Должны же они как-то проявиться: в окно подсмотреть, телефон прослушать, письма прочитать — все-таки иностранный гражданин убит! Правда, из-за Шекельграббера международный скандал вряд ли возникнет.
— Почему?
— А кому он нужен? Кто его, кроме меня, жалел? Кому деньги давал — те зад лизали, отрабатывая, а остальные только плевали в спину: приехал, гад, нашей родиной торговать.
— Вы его любили? — спросил я.
Размахаева выпила рюмку коньяка, пустила вдруг слезу и сказала:
— Он звал меня Мунька.
— Кто такая Мунька? — не сообразил я.
— Ну, я вот Мунька в его представлении.
— Что за человек был Шекельграббер?
— Меньше всего он походил на американца в нашем представлении. Разгильдяй с небольшой лысиной. Сорил деньгами, угощал всех подряд, взаймы давал направо-налево.
— Может, он просто обалдел от здешней дешевизны?
— Нет, он скорее обалдел от того, как легко наши оборотистые подонки собирают деньги, ничего не делая. В Америке, говорил он, из-за одного процента прибыли конкуренты друг другу глотки перегрызут, а здесь и из-за ста с тобой никто разговаривать не станет. Но все-таки он был прирожденный разгильдяй, а не бизнесмен, иначе не полез бы в эту аферу с «Долиной царей».
— Какая же афера! Я увидел сегодня преуспевающее предприятие.
— Пока преуспевающее, но по большому счету — это несерьезно. Только при нашем бардаке оно способно приносить много бумажек, похожих на пестрые фантики. Кстати, не возьметесь мне растолковать, почему теперь на деньгах вместо Ленина рисуют какие-то узоры и трилистники ни к селу ни к городу?.. А в принципе, Кашлина с Поглощаевым ждет судьба Безенчука.
— Вы знаете что-нибудь об отношении Шекельграббера к компаньонам?
— Поначалу у них все складывалось гладко, но последние полгода он приходил ко мне расстроенным и говорил, что скоро они перегрызутся, как собаки, пора вынимать уставной капитал и сматывать удочки. Хотя деньги его мало волновали, ему не нравилось, что Поглощаев баламутит воду и в каждый разговор вставляет, будто один работает на износ, а паевые доли у всех троих равны, хотя работы там особой нет: подчиненные работают, директора только деньги считают и делят сообразно собственным интересам. А Шекельграббер дал фирме изначальный капитал, у компаньонов в то время запасных брюк не значилось. Даже я достала «Долине» трех клиентов, а Поглощаев — жмот — хоть бы в ресторан позвал!
— Почему именно Поглощаев? — спросил я.
— Он у них командует клиентами и ведет бухгалтерию.
— А что делает Кашлин?
— Дурака валяет. Кашлин — это Шекельграббер номер два, или наоборот. Мы учились на одном курсе, он нас всех и перезнакомил. Из него получился бы хороший ученый, если б не затрахала совдеповская нищета после перестройки. Вот скопит денег и опять в науку сбежит. Все-таки шесть языков знает парень. Кашлин придумал идею этого бизнеса и научно обосновал, — она усмехнулась. — Я чуть замуж за него не выскочила на третьем курсе, теперь жалею страшно. А вы женаты?
— Нет.
— Я люблю холостых мужчин: с ними проще и обмана меньше.
— Вы бы не могли прикрыть бедра халатом, — попросил я, — а то мне прямо не по себе. Все-таки живой я и к тому же сытый.
— Сытый кем?
— Сытый чем.
Она запахнулась, выпила, но стала еще соблазнительней. Она была из тех женщин, которые сводят с ума, одеваясь. Стриптизерша наоборот. (Какой-нибудь владелец теневого ресторана мог бы заработать неплохие деньги на этой моей идее.)
— Кто, по-вашему, позарился на жизнь Шекельграббера? спросил я напрямик.
— Кто угодно, включая его жену, которую я никогда не видела.
— Естественно, она в Нью-Йорке.
— А вы проверьте, не прилетала ли она инкогнито?
— Зачем ей убивать мужа?
— Вы, наверное, Булгакова не читали? Иногда так бывает, что муж надоел, — объяснила она. — Мне, например, однажды сожитель надоел и я его в тюрьму отправила.
