Я состроил удивленную физиономию.
— Написала начальнику паспортного стола, что живет мой закавказец без прописки на моей жилплощади — тогда с этим строго было. Но сожитель договорился с начальником полюбовно. Что делать? Я написала на начальника, что за взятки прикрывает бездомных закавказцев, моего в частности. Тут уж начальнику против воли пришлось его выселять за сто первый километр, чтобы свою должность и шкуру спасти, а сожитель перед отъездом побил меня до сотрясения мозгов, и его упекли за изнасилование. Ну, я выздоровела, и синяки зажили до свадьбы… Месяца три назад его выпустили по амнистии. Он ходил тут под окнами, пока я не велела вахтеру погрозить ему кулаком с обручальным кольцом на пальце.
— Он не мог убить Шекельграббера из ревности?
— Мог… И я могла… И меня могли. Но при чем тут документы?
— Вот-вот, документы. Может быть, искали какой-то конкретный компрометирующий документ, а в спешке похватали все подряд?
— Может быть. Мне он ничего не оставлял на ответственное хранение.
— Извините за нескромный вопрос, вам не приходило в голову, что Шекельграббер — шпион?
— Завербованный на телеигре «Поле чудес» в пользу страны дураков? — приходило и не раз. Раз пять примерно. Только за чем у нас шпионить? Мне кажется, сейчас зайди на любой «ящик» или на батарею ПВО, тебе и так все покажут, все расскажут и ксерокс сделают, если свои порошок и бумагу принесешь.
«Черт побери, — подумал я, — а ведь она патриотка в глубине души».
— С кем он дружил из иностранцев?
— Был у него собутыльник Андре Эпюр. Заходил недавно, спрашивал, кому вернуть долг Шекельграббера, какой из жен: мне, той, что в Нью-Йорке, или еще какой-нибудь?
— Чем он занимается?
— Пьет от радости, что фирма не отзывает его из Москвы.
— Может, как-нибудь поужинаем в ресторане домжура? предложил я и поднялся.
— Кстати, вы не поменяете мне десять долларов?
— Только на две пятерки.
Она засмеялась:
— Теперь вижу, что вы не чекист: тот поменял бы, не задумываясь, и купил дочери куклу Барби в шопе. Ладно, телефон у вас есть. Надумаете пригласить — звоните.
В углу коридора я заметил миску.
— Вы держите домашнего зверя?
— Подарили как-то собаку, но мы с ней не ужились. У меня на собаку времени не хватало, и тявкала она ни к селу ни к городу.
Я остался за дверью.
Перед выходом сунул вахтеру пару сотен.
— Ты давно здесь?
— С месяц.
— А твой сменщик?
— Завтра он будет с девяти, мы через сутки…
Будильник заверещал в пять утра. Стоило определенного геройства поднять тело с кровати и передвинуть к ванной. Я уже забыл, что такое вставать по сигналу, разленился от безработицы и ничегонеделания, но надо ехать в Армянский переулок и поговорить с Заклепкиным, обнаружившим тело Шекельграббера. Пришлось уговаривать себя, так как организм, поработив разум, уверял, что к пенсионеру можно просто зайти в любое время суток и вовсе необязательно караулить его в подворотне.
Твердым духом я одолел ленивый организм и через час обнаружил Заклепкина: угадать в переулке пенсионера с собакой среди редких прохожих не составило труда. Минут пятнадцать я затратил на восхищение пуделем, который успел нагадить под тремя машинами. Я подумал, что и к машине Шекельграббера его привела нужда, а не собачий нюх.
Хотя прошло два месяца, старик много помнил: жизнь его явно обеднела на события.
— Вот здесь она стояла, припаркованная по всем правилам, — показал он.
— А вы не заметили чего-нибудь необычного? Следы у машины, сорок пятого размера? Кровь на снегу? Незнакомого прохожего в грузинской кепке? Тут, наверное, одни и те же по утрам проходят.
— Я же говорил оперу: ноги покойник поджал под себя.
— Ну да, я читал протокол. Что тут необычного?
— Водитель-то ноги на педалях держит, даже когда стоит, по привычке держит. Вот я и думаю: либо стоял он тут не один час, либо привезли его и усадили за руль, покойника-то.
— Может, ему дали по башке, а он рефлективно ноги поджал. Как по коленке молотком у невропатолога.
— Все может быть…
Проболтавшись с Заклепкиным до открытия продовольственных магазинов, я пошел в Сандуны, хотя мог отделаться звонком. В Сандунах работал банщиком мой знакомый — Леша. Он только принял смену и со шваброй в руках, в белом халате на потное голое тело выглядел комично. Расскажи кому из наших, что делает Леша в бане — прохода бы малому не дали. А ведь он…
— Чья смена была пятнадцатого марта? — спросил я.
— Моя, — ответил он. — А что?
— У одного мужика портмоне украли, слышал?
— Нет, — ответил он и показал на развешанные по углам таблички: «За несданные на хранение деньги, документы и ценные вещи администрация ответственности не несет».
— Если и украдут чего, то многие к нам просто не обращаются, — пояснил он, — понимают, что бессмысленно.
— Мой клиент не такой, — сказал я, — он бы вам за пробитый трамвайный талон глотку перегрыз, а тут документы.
— Наш брат банщик в основном пустые бутылки стережет, рассердился Леша. — Ну и все остальное попутно. Сам понимаешь, лишний шум ни к чему.
— Я принесу тебе фотографии. Сможешь опознать тех, кто был в тот день? — спросил я.
— Попробую, — ответил Леша. — Хотя я людей в одежде плохо запоминаю, они для меня, как китайцы, — все на одну физию… Хочешь попариться? Веник дам, пивком угощу…
Из бань пришлось заехать к одному знакомому репортеру и выпросить на неделю миниатюрный фотоаппарат, который он привез из Японии. Я плохо представлял, как исподтишка снимать всех, с кем встречаешься, но решил, что справлюсь. В данном случае: руки боятся, а глаза делают…
В полдень я уже сидел в приемной похоронного бюро.
— У них посетитель, — сказала секретарша. — Придется подождать.
Она пила кофе и меня угостила. С конфетами и сахаром. Чудная девушка!
— Как вас зовут? — спросил я.
— Ольга Кувыркалкина, — ответила она.
Я заметил кольцо на пальце.
— А кто ваш муж?
— Шофер. Я его сюда пристроила по совместительству, чтобы денег побольше в дом таскал, а он основную работу совсем забросил. Ладно, мне пока хватает.
— Его фамилия Кувыркалкин?
— Нет, Опрелин. А Кувыркалкину в приюте придумали: я была озорная.
— Веселые педагоги в детских домах.
— Передушить бы этих сук!
— Жалко, что Шекельграббер не работал воспитателем. У вас был бы мотив для убийства, а у меня повод узнать такую красавицу поближе в полуинтимной обстановке допроса.
— Ну что вы чушь несете! — рассердилась Кувыркалкина. Добрее Шекельграббера я в жизни человека не встречала. Если б он был моим воспитателем, я чувствовала бы себя дочерью пьяного миллионера, как говорили у нас в детдоме.
— Вы ему нравились? — Спрашивать напрямик, спала ли она с ним — казалось неудобным через пять минут после знакомства.
— Ему нравилась моя компания, что я без претензий и не строю из себя фифу. Он таскался со мной на всякие презентации. Какая там публика паршивая! Ни один не уйдет, чтобы пару бутылок не стянуть и кулек со жратвой. У самого лопатник от денег не закрывается, а он тащит шоколадные конфеты горстями и врет, что для брошенных в подъезде котят.
— А как муж на эти презентации реагировал?
— Никак. То есть иногда обещал Ване морду набить, но обещал мне, а его сторонился.
— Обещанного три года ждут.
— Так я ничего Ване не говорила. Зачем такую ерунду передавать.
— Шекельграббер к вам приставал?
— Дружески: в щечку поцелует, обнимет в машине, то заведет в ателье и скажет: «Сшей себе, чего хочешь». Ему, наверное, нравилось женщин покорять или брать измором, а я вся тут — бери и пользуйся. Но мужикам так скучно. Знаете, как кавказцы заставляют проституток одеваться и говорят: «А тэпер сапративлайса!»?
— А муж терпел Шекельграббера?
— Кое-как терпел из-за денег, не в таксисты же идти, баранку каждый день крутить. Тут иной раз неделю работы нет.
— Бедный Опрелин! — посочувствовал я из мужской солидарности.
— Прям уж! — сказала Кувыркалкина. — Насилует меня через день, как хочет, и еще носки его вонючие стирай по воскресеньям.
— А вы о разводе не думали?
— Рано еще разводиться, — деловито ответила Кувыркалкина. — Прописку московскую он мне дал, детей нет. Значит, по закону надо пять лет под одной крышей жить, иначе ляпнет на суде, что брак был фиктивный с моей стороны, меня и вышлют по детдомовскому адресу, как заяц с петухом — лису в народной сказке.
— Заплатите ему за прописку и разъезжайтесь, посоветовал я.
— Он много хочет, но получит с гулькин нос, — ответила Кувыркалкина. — Кстати, вон он подъехал, легок на помине.
Опрелин — неприятный, неопрятный и скользкий на вид забрел в приемную, как сомнамбула или зомби, плюхнулся на стул и состроил озабоченную физиономию. Чаще всего такой пользуются алкоголики, решившие прекратить запой и начать новую жизнь после опохмелки. Озабоченный вид как бы символизирует непоколебимость решения в их мутном сознании и пробуждающуюся сопротивляемость жизни.
