- Он совершенно прав, - вставил священник.
- Далее он заметил, что если уж говорить о собаке, то он слышал, как Нокс в тот самый день рычал и на других лиц, в частности на секретаря Флойда. На это я ему возразил, что он опровергает сам себя, ибо преступление не может быть приписано сразу двум или трем людям - и менее всего Флойду, невинному, как школьник. Не следует забывать, что его все время видели в саду на стремянке, откуда его рыжая шевелюра была не менее заметна, чем красное оперение попугая. "Я знаю, что тут есть много нелепого, - ответил мне мой коллега, - но не откажите спуститься со мной на минутку в сад. Я покажу вам кое-что, чего никто еще не видел". Весь этот разговор происходил в день убийства, и в саду еще ничего не было тронуто; стремянка все так же стояла у изгороди, и подле нее мой вожатый остановился и поднял из густой травы некий предмет. То были садовые ножницы; на лезвии их запеклась кровь.
Наступило краткое молчание, потом Браун неожиданно спросил:
- Зачем стряпчий приходил в поместье?
- По его словам, полковник послал за ним, чтобы внести кое-какие изменения в свое завещание, - ответил Фьенн. - Кстати, по поводу завещания я позволю себе упомянуть еще об одном обстоятельстве: завещание было подписано не в тот день.
- Ну, разумеется, - сказал Браун. - Для этого нужны были два свидетеля.
- Стряпчий приходил еще за день до того. Тогда завещание и было подписано. В день же убийства его вызвали вторично, так как у старика возникли кое-какие сомнения насчет одного из свидетелей.
- А кто были свидетели? - спросил патер Браун.
- Вот в этом-то и дело, - живо ответил Фьенн. - Свидетелями были секретарь Флойд и доктор Валантен, этот экзотический хирург. А они, надо вам сказать, враги. Секретарь, по правде говоря, любит совать нос не в свои дела. Он из той породы горячих голов, у которых темперамент проявляется в склонности к кулачной расправе и в обостренной подозрительности. Эти пылкие малые либо доверяют всем и каждому, либо не доверяют никому. Флойд к тому же не только мастер на все руки, но и знает вес лучше всех. Мало того, он считает своим долгом настраивать всех своих знакомых друг против друга. Все это следует принять во внимание, оценивая его подозрения относительно Валантена; но в данном случае за всем этим кроется нечто более важное. Он утверждал, что настоящая фамилия доктора вовсе не Валантен. По его словам, тот где-то в другом месте именовался де-Вийоном. Это обстоятельство лишает, дескать, завещание законной силы. Разумеется, он тут же счел нужным изложить стряпчему все законоположения, существующие на сей предмет. Оба страшно разъярились.
Патер Браун рассмеялся.
- Это часто бывает с подобного рода свидетелями, - сказал он. - Ведь они не получают наследства по завещанию, которое они подписывают. Ну, а что говорил доктор Валантен? Несомненно, этот универсальный секретарь знал о его настоящей фамилии больше, чем он сам. Тем не менее доктор тоже мог дать кое-какую информацию.
- Доктор Валантен вел себя странно. Доктор Валантен вообще странный человек. Внешность у него очень запоминающаяся, но какая-то экзотическая. Он еще молод, но носит бороду. Лицо у него бледное, страшно бледное и страшно серьезное. А в глазах - скрытая боль, словно у него мигрень от постоянных дум, или же ему следовало бы носить очки. Но, в общем, он красивый малый; одевается с большим вкусом, во все темное, носит цилиндр и маленькую красную розетку в петлице. Держится холодно, даже надменно и имеет обыкновение пристально глядеть на собеседника, что очень неприятно. Когда ему предъявили обвинение в том, что он переменил свою фамилию, он несколько мгновений смотрел прямо перед собой, как сфинкс, а потом заявил с коротким смешком, что, по его мнению, американцам незачем менять свои фамилии. Тут полковник тоже вспылил и наговорил доктору массу резкостей. Он был тем более резок, что доктор претендовал на руку его дочери. Я не вспоминал бы обо всем этом, если бы позже, в тот же день, мне не довелось услышать еще несколько слов. Я не хочу придавать им особого значения, ибо они не принадлежали к категории тех слов, которые приятно подслушать. Когда я выходил в ворота с моими двумя спутниками и собакой, я услышал голоса: доктор Валантен и мисс Дрюс стояли за клумбой у самой виллы и говорили между собой страстным шепотом, порой почти переходившим в шипение. Не то это была любовная ссора, не то какой-то сговор. Обычно подобные речи не подлежат оглашению. Но, учитывая горестное событие, происшедшее в тот день, я вынужден вам сказать, что в их разговоре неоднократно повторялась фраза о каком-то предстоящем убийстве. Девушка как будто просила его не убивать кого-то или утверждала, что убийство не может быть оправдано никакой провокацией. Как видите, довольно странный разговор с джентльменом, зашедшим на чашку чая.
- Не знаете ли вы, - спросил священник, - был ли доктор Валантен очень разгневан после сцены с секретарем и полковником?
- По всей видимости, он был разгневан гораздо меньше секретаря, ответил Фьенн. - Именно последний ушел разъяренный после того, как завещание было подписано.
- Ну, а что вы скажете насчет самого завещания? - спросил патер Браун.
- Полковник был очень богатый человек, и завещание его неминуемо должно было вызвать большие перемены в жизни многих людей. Трейл не хотел сказать нам в тот день, каким именно изменениям оно подверглось, но я впоследствии узнал, что большая часть состояния, отказанная сперва сыну, была переписана на дочь. Я вам уже говорил, что Дрюс был очень недоволен рассеянным образом жизни моего друга Дональда.
- Проблема метода заслонила проблему мотива, - задумчиво вымолвил патер Браун. - Итак, в данный момент только мисс Дрюс извлекла непосредственную выгоду из смерти полковника Дрюса?
- Господи, как можно говорить хладнокровно такие вещи? - воскликнул Фьенн, удивленно глядя на него. - Уж не хотите ли вы сказать, что она...
- Она выходит замуж за доктора Валантена? - спросил священник.
- Кое-кто против этого брака, - ответил Фьенн, - но Валантена любят и уважают в округе, и он опытный и весьма ревностный хирург.
- Столь ревностный, что он взял с собой свои хирургические инструменты, идя в гости на чашку чая, - заметил патер Браун. - Ведь ему, по-видимому, пришлось пустить в ход ланцет или что-нибудь в этом роде, а он не отлучался из поместья домой.
Фьенн вскочил на ноги и недоуменно уставился на священника.
- Вы допускаете, что он пустил в ход тот самый ланцет...
Браун покачал головой.
- Все эти допущения до поры до времени ничего не стоят, - сказал он. Вопрос сейчас не в том, кто совершил преступление, а в том, как оно было совершено. Можно отыскать сколько угодно людей и инструментов тоже булавок, ножниц, ланцетов. Но как человек проник в беседку? Как проникла в неб хотя бы булавка?
Во время этой тирады он задумчиво смотрел на потолок. Когда же он произнес последнюю фразу, его глаза внезапно сузились и заблестели, словно он увидал на потолке муху какой-нибудь необычайной породы.
- Ну-с, так что же вы обо всем этом скажете? - спросил Фьенн. - Вы человек опытный, что вы посоветуете?
- Боюсь, что мой совет в данный момент принесет вам мало пользы, вздохнул патер Браун. - Я ничего не могу посоветовать, не повидав места преступления и не познакомившись с тамошними жителями. В данный момент нужно, по-моему, продолжать следствие. Я думаю, ваш приятель из индийской полиции ведет его усиленным темпом. Надо бы мне поехать туда и посмотреть, как он справляется со своей ролью сыщика-любителя и что он вообще делает. Пока последите за ним вы. Может быть, тем временем там выяснилось что-нибудь новое.
Когда гости - двуногий и четвероногий - удалились, патер Браун взялся за перо и уселся за прерванный труд: он писал конспект лекции о новой энциклике. Тема эта была чрезвычайно серьезная и обширная, так что через два дня, когда в комнату вновь вбежал большой черный сеттер, патер Браун все еще был занят своим трудом. Собака бросилась к нему, охваченная возбуждением и восторгом. Хозяин ее, следовавший за ней, разделял ее возбуждение, но отнюдь не восторг. Его голубые глаза положительно вылезали из орбит, а узкое лицо было бледно.
- Вы посоветовали мне следить за тем, что делает Гарри Дрюс, - сказал он отрывисто и без всякого вступления. - Знаете, что он сделал?
Священник ничего не ответил, и молодой человек продолжал:
- Я вам скажу, что он сделал. Он покончил с собой.
Губы Брауна слабо дрогнули, и он произнес несколько слов, не имеющих никакого житейского значения и никак не связанных с нашим повествованием.
- Вы мне иногда внушаете суеверный ужас, - сказал Фьенн. - Неужели вы этого ждали?
- Я полагал, что это возможно. Потому я и просил вас последить за ним. Я надеялся, что вы не опоздаете.
- Я первый нашел его, - хрипло сказал Фьенн. - Это было самое ужасное и самое жуткое зрелище, какое я видел за всю мою жизнь. Когда я приехал в поместье и вновь пошел по аллее старого сада, я сразу понял, что в поместье случилось еще что то страшное, кроме убийства полковника Дрюса. Цветы все еще громоздились голубыми купами по обе стороны черного входа в старую серую беседку. Но мне эти голубые цветы казались голубыми бесами, пляшущими у входа в адские врата. Я поглядел по сторонам - все, казалось, было на месте, но в моей душе поднималось какое-то странное чувство: мне чудилось, очертания неба изменились. И вдруг я увидел, что случилось. За изгородью сада на фоне моря всегда виднелась Скала Судьбы. И вот Скала Судьбы исчезла!
