— Пожалуйста, развяжи меня. Мне больно.
— Мне казалось, ты хочешь понять, что такое боль, Мелани.
Она чувствует, как обручем сдавливает грудь. А она была уверена, что сможет договориться с ним.
— Это уже не возбуждает ни меня, ни тебя. — Она произносит эту ложь еле слышно.
Он улыбается. Он знает правду.
На марокканском ковре в гостиной. Задыхаясь, дрожа, все еще связана, щиколоток и запястий уже не чувствует, позвоночник разрывается от напряжения. Кожа красная, зудит. Исполосована. В мокрых рубцах.
— Скажи мне, — шепчет он, касаясь пальцами кровоподтеков на ее щеке. — Ты все еще хочешь меня, Мелани? Скажи мне правду.
Она не может ответить. Она уже не воспринимает реальность. В душе хаос и смятение.
— Еще шампанского? — как бы между прочим спрашивает он.
Она качает головой. Алкоголь обожжет ее окровавленные губы. Дрожь пробегает по телу.
— Давай сделаем перерыв, а? — говорит она, выдавливая из себя улыбку. — Охлади пока шампанское. Мы совсем забыли про ужин. Почему бы нам не поесть, а уж потом…
Он не слушает. Встает подле нее на колени, прижимает хрустальный бокал с шампанским к ее губам.
Она трясет головой.
— Пожалуйста…
Он резко приподнимает ей голову, начинает вливать в рот шампанское. Она захлебывается, кашляет, выплевывает его. Не на шутку злится.
Он улыбается — мягко, с любовью, но в глазах пустота. Если верно, что глаза — зеркало души, тогда смело можно сказать, что сегодня душа явно покинула его. И ее тоже.
Он поднимается и подходит к проигрывателю, роется в дисках. Находит тот, что искал, ставит. Оборачивается к ней, по-прежнему улыбаясь, а комната уже наполняется звуками «Голубой рапсодии» Гершвина.
— Ты ведь слышала раньше эту мелодию, Мелани? Но она звучала не так, как сейчас. Почему Ромео ставил ее для своих жертв? Ты задавала себе этот вопрос, не так ли?
— Да, ты прав. — Голос ее напоминает карканье.
Он переводит разговор на другую тему.
— Они делились с ним своими запретными фантазиями. Так же охотно, как и ты. Они изливали ему душу. Совсем как ты, Мелани.
О чем это он? Он не может знать, о чем говорили те женщины со своим убийцей незадолго до смерти. Он все еще играет с ней. Но, пожалуй, игра слишком затянулась. Все хорошо в меру.
И только тогда она замечает, что на нем прозрачные, из тонкой резины, хирургические перчатки. Когда он успел надеть их? Она совершенно отключилась — вполне возможно, что он был в них все это время.
— Нет, — хнычет она, хватаясь за это слово как за спасительную соломинку.
Я знаю этого человека. Я доверяю ему. Это игра. Всего лишь игра…
Он наклоняется к ней достаточно близко, так что она чувствует, как пахнет от него шампанским, впитывает аромат его возбуждения.
— «Ромео, Ромео, где ты, Ромео?» — шепчет он и нежно берет ее за подбородок. — Ромео здесь, рядом с тобой, Мелани.
Убийственный удар. Завеса самообмана снята. Она уже не властна над собой. С губ ее срывается глухой стон, в нем злость и отчаяние. Она задыхается. Дикий, леденящий кровь ужас — он, словно молния, пронзает тело.
Его пенис теперь тверд, как камень. Ничего удивительного. Во всяком случае, для нее — доктора Мелани Розен, выдающегося психиатра, специалиста по половым извращениям у убийц-маньяков. Как горько думать, что в конце концов она сама падет жертвой своих собственных извращений.
Ее колени больно впиваются в ковер. Он сидит на кушетке. Руками обхватывает пенис, одновременно прижимая ее голову к своему бедру. Она слишком слаба, чтобы сопротивляться. Сознает, что это бесполезно.
— Я был тронут тем, что ты окрестила меня Ромео в своей «Опасной грани». «Ромео. Психопат-садист, который домогается любви своих жертв и крадет их сердца». — Он смеется. В его смехе нет и тени юмора. — По телевизору ты смотришься великолепно, Мелани. Я не пропустил ни одной твоей передачи. — Смотрит на нее задумчиво. — Интересно, что бы ты сейчас сказала обо мне этим ретивым телезрителям? Сюжетик был бы что надо, Мелани. Впечатления из первых рук. «Моя ночь с Ромео». Бьюсь об заклад, рейтинг был бы рекордным.
Он поглаживает свои гениталии, возбуждаясь все больше. Она не двигается. Хочет, чтобы он продолжал говорить. Его откровения — хороший материал для работы.
— Мне действительно понравилась твоя теория. О том, что я забираю сердца своих жертв, чтобы таким образом удерживать живые образы загубленных женщин в своем воспаленном сознании. До тех пор, пока сердца не начинают гнить. И тогда мне приходится заменять смердящее сердце на новое, свежее. — Он ухмыляется. — Хорошо придумано, Мелани. Чушь собачья, конечно, но звучит здорово.
— Вообще-то я имела в виду обиду, — тихо произносит она. — Обиду, к которой примешиваются ярость и отчаянная потребность ощутить собственное превосходство. — Она понимает, что сейчас пытается анализировать не только его.
— Но потом ты вдруг понесла этот бред насчет эдипова комплекса. Дешевый выпад, Мелани. — Он сардонически усмехается, но она, повернув голову, чтобы заглянуть ему в лицо, видит, что он приближается к оргазму.
— Дети ранимы. Их легко обидеть, — говорит она. — И эта обида накапливается…
Он соскальзывает с кушетки и опускается на ковер, располагается рядом с ней. Его пальцы рассеянно блуждают меж ее бедер. Она пытается не выказывать эмоций.
Он прижимается губами к ее влажным волосам. Его пальцы проникают в ее лоно. С отчаянием и ужасом Мелани осознает, что оно до сих пор влажное. Он улыбается. Нисколько этим не удивлен.
— Ты такая же, как и все другие шлюхи.
— Нет. Нет, я не такая. — Она различает умоляющие нотки в своем голосе. Это совсем некстати, но она бессильна что-либо изменить. — Ты меня знаешь. Ты же испытываешь какие-то чувства… ко мне. Ты не можешь так поступить… со мной.
Он грубо отпихивает ее. Привалившись к ножке кушетки, улыбается, глядя на нее сверху вниз. Пот льет с него градом. На мгновение ей кажется, что он кончил. Тихий, самопроизвольный оргазм. Она робко надеется на отмену вынесенного им приговора.
Но он тверд и неумолим.
Резко хватает ее за подбородок, силой разворачивает лицом к себе.
— Произнеси. Ромео. Я хочу слышать это из твоих уст, сука.
Она видит, как загораются яростью его глаза. Ей не удалось его разжалобить. Ее охватывает паника. Рассудок мутится от боли и страха. Но она не может сдаться. Она должна найти выход. Раньше ей всегда это удавалось. Удастся и сейчас.
— Мне было очень хорошо, — шепчет она.
— Я знаю. Всем остальным тоже было хорошо. — Он произносит это с таким безразличием, что волоски на ее обнаженном, исполосованном теле встают дыбом. — До поры до времени. Потом им хотелось остановить игру. Так же, как и тебе. Лгуньи. Притворщицы. Грязные потаскухи. Не можешь платить — не играй.
Неотвратимое предчувствие трагедии захлестывает ее, но она овладевает собой. Что сейчас движет ею — яростное желание выжить или величайшее напряжение воли? Она не знает.
— Ты устал, — ласково произносит она, сама измотанная до предела. — Ты все время думаешь о том, как остановиться. Ты хочешь остановиться. Тебя переполняет чувство самоотвращения.
А как же я? Я разве не испытываю отвращения к себе?
Он ухмыляется, тирада позабавила его.
— Это свидание, доктор, а не прием пациента.
— Я беспокоюсь за тебя. Я знаю, как ты страдаешь.
Он тихо смеется.
— Ты думаешь, что так умна, проницательна. Думаешь, что знаешь правду обо мне. Ты… ничего… не понимаешь… сука.
Он придвигается ближе. Его член упирается в ее бедро. Твердый, холодный, влажный. Он опять откидывается на кушетку, закрывает глаза, мурлычет в такт музыке.
— Не правда ли, романтично? — напевает он. В его голосе звучит скрытая насмешка.
Ее тошнит, шампанское от страха забродило в желудке.
— Мне нехорошо…
Он не слушает. Отходит от нее. Возвращается, напевая. Легко касается ее бедра. Гладит по волосам.
Она чувствует зловоние. В голове эхом отдается его голос. Пока все они, по очереди, не начинают гнить. И тогда я заменяю смердящее сердце на новое, свежее…
— Пожалуйста. Мне действительно нехорошо. — Она начинает сотрясаться в конвульсиях.
— Бедняжка, — сочувствует он.
— О Боже… — Рвота бьет из нее фонтаном. Кажется, поток неиссякаем.
Сокрушительные рыдания. Он вытирает ее губкой. Должно быть, принес ее из кухни. Она была так поглощена самоочищением, что даже не заметила его отсутствия.
— Скажи это, Мелани, — нежно, но настойчиво просит он, очищая ее от рвоты.
По лицу ее катятся слезы.
— Не делай этого. Позволь мне помочь тебе. Я могу помочь тебе.
— Ты мне и так помогаешь, Мелани.
Она чувствует, что происходит самое страшное. Темнота сгущается. Она ищет опору в самой себе, но в душе пустота. Душа испаряется.
