— Кому — отцу или Фельдману?
— Сама догадайся, сестричка. Ты же у нас психолог.
— Рассказывай, что ты видишь.
Сара надела очки и подошла к мольберту. В крохотной студии под крышей жилого дома в СоМа, злачном квартале в юго-восточной части города, густо пахло красками и скипидаром, к которым примешивался аромат жареного бекона, приготовленного Гектором Санчесом на завтрак.
— Ну? — нетерпеливо спросил художник, не дождавшись реакции Сары.
Она прокашлялась. Картина Гектора вызывала в ней противоречивые чувства и все-таки завораживала.
— У меня возникают ассоциации со штормовым морем. Та же мощь. Стихия. Ярость. Но в то же время она вызывает трепет. В общем, сильно написано.
— Можно ли ее сравнить… — Голос его дрогнул. Он уронил голову, словно ему было слишком тяжело удерживать ее на своей шее. — Ну, ты знаешь, — пробормотал он.
Сара повернулась к своему клиенту. Гектор Санчес совсем не походил на художника. Когда, пару месяцев тому назад, он впервые переступил порог ее кабинета в Департаменте реабилитации инвалидов, она приняла его за работягу. Докера, если точнее. На вид ему было около тридцати, широк в плечах, мускулист, с прыщавым лицом, короткими черными волосами, смуглый, крупноголовый.
— Ты бы мне поверил, если бы я сказала, что она лучше? — Сара имела в виду предыдущие работы Гектора, написанные до инцидента, произошедшего не так давно, когда он, в порыве ярости, злости и отчаяния, кинулся на картины с кухонным ножом в руке.
— Не делай из меня дурака.
Сара пожала плечами.
— Ты понял, что я имела в виду? Зачем же тогда спрашивал?
Санчес сорвал с лица темные очки и со злостью отшвырнул их в дальний угол комнаты.
— Все это чушь. Даже не знаю, как это я поддался на твои уговоры. Авантюра какая-то. И ты называешь это реабилитацией? Да нужно быть полной идиоткой, чтобы всерьез заниматься таким бредовым проектом. И я-то выставил себя посмешищем.
Позвякивая браслетами, Сара решительно направилась к Гектору, который взгромоздился на высокий деревянный стул, засунув руки в карманы своих запачканных краской джинсов. Она внимательно вгляделась в его лицо, не смущаясь от вида незрячих глаз, которые обычно прятались за темными стеклами очков, сморщенных век, из-под которых выглядывали темные ресницы. Она с грустью подумала о том, что до злополучной аварии на мотоцикле у него, вероятно, были глаза искусителя.
— Ты вовсе не посмешище, Гектор. Ты — художник.
— Я слеп как крот.
— Ты слепой художник. И то, что ты не видишь глазами, ты видишь душой. Это выплескивается из тебя на полотна, принимая зримые очертания — пусть мрачные, зловещие, но, нравится тебе это или нет, на самом деле получается чертовски здорово.
Резко очерченный рот Гектора Санчеса скривился в усмешке.
— Ругаете меня? Это не слишком профессиональный подход, мисс Розен.
Сара схватила его за плечи.
— Знаешь, приятель, давай прервем нашу дискуссию. Мне еще нужно заскочить к двум другим клиентам, а в офисе меня ждет груда бумаг.
— Черт побери, у тебя жизнь тоже не сахар, Сара. Мне кажется, тебе пора всерьез подумать о собственной реабилитации. — Он протянул к ней руку, пальцы его сомкнулись на ее предплечье. — Как насчет того, чтобы перекусить где-нибудь в городе сегодня вечером?
— Ты знаешь правила, Гектор. Я не имею права ходить на свидания к своим клиентам.
— Правила, правила… Тебе же надо питаться. Ты тощая до безобразия. Рука у тебя — прямо цыплячья лапка.
— Я прожорлива, как свинья. Просто все быстро сгорает, вот в чем дело, — сказала она, как бы оправдываясь.
Он уставился на нее своими невидящими глазами.
— Расскажи мне, что я вижу, Сара.
Она слегка опешила.
— Что?
— Ну, ты поняла. Опиши себя, как только что описывала картину.
— Ты хочешь, чтобы я нарисовала свой портрет?
— Да, — ухмыльнулся он. — Начни сверху.
— Да брось ты, Гектор. У меня нет времени. — Она высвободила руку.
— Я расскажу тебе о своих наблюдениях, сделанных на ощупь в те редкие мгновения, когда мне удавалось дотронуться до тебя, — сказал он с плотоядной усмешкой, — а ты восполняй пробелы. Ну, например, я знаю, что у тебя очень короткие и жесткие, как у дикобраза, волосы, — наверное, ты подстрижена «ежиком». И одеваешься как цыганка. Длинные, из тонкой ткани, юбки, большие, мягкие, бесформенные кофты сверху, сандалии на ногах.
— Откуда ты узнал про сандалии?
— Они шлепают, когда ты идешь. Так на чем я остановился? Ах, да. Еще ты навешиваешь на себя тонны украшений, как на рождественскую елку. Вся в золоте…
— В серебре, — перебила она его. — Я не поклонница золота.
— Да, скорее всего, в серебре. И еще на тебе много бус. Крупные серьги, ожерелья, браслеты. Я назвал тебя тощей, но, бьюсь об заклад, под бесформенными свитерами ты прячешь весьма соблазнительные формы.
Сара беспокойно задвигалась.
— Какого черта, Гектор? Ты что, хочешь знать размер моего лифчика? — раздраженно выпалила она.
— Тридцать два Б?
— Ты уверен в том, что слепой?
— Я думаю, ты и впрямь секс-бомба, только тщательно скрываешь это.
У нее вырвался ироничный смешок.
— Один — один. Но мне действительно пора. Увидимся через пару недель. Да, кстати, завтра в три к тебе зайдет Аркин из галереи «Бомон», посмотрит твой шедевр. Не очень напрягай его, договорились?
Она сняла очки, сунула их в большую холщовую сумку, висевшую у нее на плече, и направилась к двери.
— Эй, Сара, — окликнул он ее.
— Да?
— А ты ведь любишь мужиков?
— Только тех, у кого голова на плечах, а не задница. — Она открыла дверь. — До встречи, Санчес.
Он рассмеялся.
— До встречи, Розен. В моих снах.
Был последний четверг октября. Около полудня зарядил дождь. Сара как раз вышла из здания Реабилитационного центра на Эдди-стрит и направилась пешком по Ван Несс к своему офису. В течение нескольких недель на Сан-Франциско не упало ни единой капли дождя, погожие дни с завидным постоянством сменяли друг друга, что страшно бесило синоптиков, чьи прогнозы уже начинали утомлять своим однообразием. Небольшой дождичек явно не помешал бы им для поднятия настроения, хотя Сара не имела ничего против хорошей погоды. Дождь всегда выбивал ее из колеи.
Она вдруг вспомнила себя высокой, угловатой девочкой-подростком лет тринадцати, стоящей у окна своей спальни в старинном викторианском доме на Скотт-стрит, куда они только что вселились. Прижавшись лицом к холодному стеклу, она смотрит сквозь пелену дождя на залив, где в тумане вырисовываются контуры моста Голден-гейт. Слезы капают у нее из глаз и тоже падают на стекло, омывая его с внутренней стороны.
Она тогда ненавидела этот дом на Пасифик Хайтс. Впрочем, ненавидит до сих пор. Дом ее отца. Теперь сестры. Черт с ней. Саре этот дом не нужен. Он вызывает в памяти лишь грустные воспоминания. Ирония судьбы: они переехали сюда из Милл Вэлли, тоже спасаясь от печальных воспоминаний. Выходит, есть в жизни вещи, от которых не убежишь, не спрячешься. Только если вычеркнешь их из памяти. Или просто отключишься. Сара не могла похвастаться многочисленными талантами. Но в одном ей нельзя было отказать. У нее был талант отключаться, и отдушину она находила в искусстве. Ему она посвящала большую часть своей жизни.
Сегодня, когда она явно была не в настроении, не помогал и талант. Воспоминания бликующими предупредительными сигналами то и дело вспыхивали в сознании. Сара винила дождь в этих бередящих душу видениях. И еще ночной кошмар, будь он неладен. И утренний звонок сестры. Действительно ли Мелани приходится забираться к отцу на колени? Сара закрыла глаза, и неприятное ощущение поднялось в ней горячей волной, которую не мог остудить даже холодный влажный ветер.
Женщина, сидевшая за рулем «тойоты», нечаянно нажала локтем на клаксон. Сара тут же очнулась.
Чайка, залетевшая на городские улицы с залива — возможно, заблудившись, — широко расправив крылья, кружила над ее головой. Саре отчаянно захотелось взлететь. Взлететь и улететь далеко и навсегда.
Сара изрядно намокла и продрогла, пока добралась до Департамента реабилитации, расположенного в суперсовременном небоскребе на углу Ван Несс и Хейса.
Она работала здесь в течение последних шести лет, с тех пор как получила диплом магистра. Жалованье было предельно высоким для учреждения такого уровня — правда, отец и сестра находили его ничтожно малым и недостойным ее, потомка великих Розенов, — но Сара никогда не разделяла их чрезмерных аппетитов. Как и тщеславия. Во всяком случае, если не считать бумажной рутины, Сара находила удовольствие в своей работе в качестве консультанта по реабилитации инвалидов. Работа наполняла ее жизнь смыслом. Она чувствовала, что нужна людям. И любила всех своих подопечных, которых на сегодняшний день у нее было сорок шесть человек — инвалидов или, как их именовали в официальных сводках, физически увечных. Клиентам Сары, в общем-то, было наплевать на то, как их называли. Они просто хотели вернуться к нормальной жизни, обучиться какому-то ремеслу, получить возможность зарабатывать, и чтобы их наконец оставили в покое. Сара вполне разделяла их устремления.
