Потом – работа следователем в Московском губсуде. Сначала в Краснопресненском районе города Москвы, а впоследствии – в Бронницком уезде Подмосковья.
С 1931 года Гольст – старший следователь прокуратуры города Москвы. Да, опыта ему не занимать, а вот по образованию ему так далеко до академика. Но у многих его товарищей по работе было куда меньше опыта и образования. Так что Зинаида Ивановна действительно имела право по тем временам назвать Георгия Робертовича академиком. Однако он сам знал: любое дело – это встреча с неизвестным. Иной раз даже имеющиеся опыт и знания могут оказаться бессильными. И тогда отправляется в архив папка с надписью «Хранить до…». Такие дела кто называл «гробами», кто «глухарями». Официально они именовались нераскрытыми. Это значит, следователь проиграл битву. Преступник оказался хитрее, или обстоятельства складывались в его пользу. И самое главное из них – упущенное время. В случае с Амировой было именно так. Более полугода со дня ее исчезновения – срок немалый.
На следующий день после визита Тамары Кулагиной Гольст позвонил заместителю начальника МУРа Георгию Федоровичу Тыльнеру. Так как это касалось судебного медика, имевшего дело с работниками московского угрозыска, то надо было проявить особую деликатность.
За годы службы следователем Георгий Робертович немало повидал человеческих драм и трагедий. Покинутых мужей, жен, людей, потерявших своих близких. Он научился понимать их отчаяние от свалившегося часто непонятного и несправедливого горя. Тут всегда требовалась особая чуткость. Не вовремя сказанное кем-нибудь из сослуживцев слово, излишнее любопытство бередят кровоточащую рану в душе.
Георгий Робертович попросил прислать ему розыскное дело по заявлению Дунайского об исчезновении жены и сохранить это в тайне как от самого Валериана Ипатьевича, так и других работников МУРа. Через час дело уже лежало на столе Гольста.
Заявление Дунайского датировалось 29 августа 1936 года. По утверждению заявителя Нина Амирова покинула его двенадцатого июля.
Читая этот горестный документ, Георгий Робертович отметил про себя: почти семь месяцев Валериан Ипатьевич живет в тревожной неизвестности. Семь месяцев дум и сомнений: что же произошло, почему так несправедливо и обидно поступила с ним жена…
Дунайский писал, что она таинственно уехала в неизвестном направлении с каким-то человеком, которого он не знал, но в существовании его, однако, не сомневался. Никакой записки жена не оставила. Никого из знакомых (даже родную сестру) не поставила в известность, куда едет и почему. Покидая мужа, Амирова прихватила с собой все свои вещи, а также четыре тысячи рублей, принадлежавших Дунайскому, облигации займов на сумму три тысячи рублей, золотые часы Валериана Ипатьевича и многое другое.
Дунайский пытался разыскать жену. Писал ее матери, подругам. Но отовсюду приходил один и тот же ответ: Нина у них не появлялась, о ее местопребывании ничего не известно.
Вместе с заявлением Валериан Ипатьевич представил фотографии жены (он напечатал их в количестве 50 штук), чтобы помочь в розыске.
В деле было много всевозможных запросов, телеграмм. Но Амирова как в воду канула.
Георгий Робертович внимательно ознакомился с фотографиями Нины Амировой. На одной она была снята в фас, на другой вполуоборот, на третьей – в рост, в легком летнем платье, на четвертой – в пальто, с меховой муфтой, в которую она засунула обе руки. Сходство с сестрой было несомненно, только у Нины более тонкие черты, волосы слегка вились. Она выглядела привлекательнее Тамары. Впрочем, Кулагина в разговоре и не скрывала, что сестра куда красивее се.
Почти на всех снимках Амирова улыбалась. Как-то открыто, по-детски, чуть приоткрыв красиво очерченный рот, обнажив белые ровные зубы. И вообще, от всего ее облика на фотографиях веяло бесхитростностью, простотой. Впрочем, Гольст уже научился не особенно доверять внешности. Перед ним сиживали девушки с ангельскими личиками, уличенные в кражах, а иные подозреваемые с мрачными физиономиями, которые, если подходить к ним с точки зрения итальянского психиатра и криминалиста Ломброзо, должны были быть склонны к уголовным преступлениям, оказывались честными людьми.
Насторожило Георгия Робертовича то, что, судя по заявлению Дунайского, его жена, уходя, прихватила с собой деньги и ценности. Даже золотые часы мужа. Строить какие-то определенные версии на основании данных, имевшихся в розыскном деле, было еще рано. Хотя можно было выдвинуть кое-какие общие предположения.
Первое – Амирова действительно покинула Дунайского с кем-нибудь из поклонников, на которых намекал Валериан Ипатьевич, и тщательно скрывает свое местопребывание, чтобы муж не нагрянул и не закатил сцены или не натворил каких-нибудь глупостей.
Второе – Амировой нет в живых. Убийство тут или несчастный случай, пока остается только гадать. Главного – трупа Нины – нет. В этом случае для любого даже мало-мальски искушенного следователя становится очевидно: дело из тех, раскрытие которых сопряжено с невероятными трудностями. Можно строить сколько угодно и какие угодно версии и предположения, почва для этого самая благоприятная. А отработка слишком многих версий – это тяжкий и зачастую малопродуктивный труд.
Георгий Робертович снова набрал номер телефона МУРа, а точнее – Тыльнера. И задал ему вопрос:
– Георгий Федорович, вот тут, в розыскном деле об исчезновении Амировой Дунайский указывает, что жена его пропала двенадцатого июля. Так он что, почти полтора месяца до подачи заявления никому ни слова не сказал об этом?
– А кому приятно признаваться, что увели жену? – ответил Тыльнер.– Мужик он самолюбивый. Видать, стыдно было. Может быть, ждал. Думал, вернется, в ножки кинется…
– Но все-таки подал заявление,– заметил Гольст.
– Так ведь сами говорите – прошло полтора месяца. Значит, верх над стыдом и гордостью взяла тревога…
Пообещав заехать в МУР, Гольст сумел вырваться на Петровку, 38, только во второй половине дня. Ему хотелось самому ознакомиться с картотекой о различных происшествиях, зарегистрированных органами московской милиции за период, прошедший со времени исчезновения Амировой. Особое внимание Гольст уделил сообщениям и актам о никем не опознанных трупах.
Конечно, Георгий Робертович понимал: работники угрозыска, занимавшиеся поисками Нины Амировой, прочесали картотеку вдоль и поперек. И наверняка предъявляли трупы для опознания Дунайскому. Но все-таки Гольст решил проверить сам.
За этим невеселым занятием он просидел часа три. И уже перед самым уходом следователь наткнулся на одно оперативное сообщение, которое его буквально ошарашило.
Может быть, это было какое-то шестое чувство, присущее следователям, а может быть, выработанная годами привычка сопоставлять факты и даты.
13 июля 1936 года вблизи платформы Яуза Северной железной дороги на шестом километре от Москвы был обнаружен сверток с частями расчлененного трупа женщины. Страшная находка содержала грудную клетку с двумя легкими, сердцем и селезенкой.
13 июля!
В голове Георгия Робертовича тут же всплыла другая дата – 12 июля. В этот день, согласно заявлению Дунайского, пропала Амирова. Неужели она?
Гольст продолжал исследовать картотеку. И снова его заинтересовало сообщение. Опять от 13 июля! В лесу около Болшевской коммуны (все та же Северная железная дорога) найдена еще одна часть женского трупа – нижняя половина живота и таз. Она была завернута в простыню с вышитой буквой «Н».
Две такие важные находки в один день!
Но это было еще не все.
25 июля в болоте в Лосиноостровском лесу (между Яузой и Болшевом) найден скальпированный женский череп, шейные позвонки, две ступни, две плечевые кости, две кисти рук с двумя отрубленными пальцами, на которых обычно носят кольца.
И наконец последняя находка – два куска человеческой кожи, снятой с бедер. Она обнаружена неподалеку от первой, на том же шестом километре Северной железной дороги, в Богородском лесу.
Дата обнаружения – 28 августа, то есть за день до того, как Дунайский подал заявление в МУР об исчезновении жены.
Тут же в МУРе Георгий Робертович попытался выяснить, что было сделано с этими страшными находками. Кем и когда возбуждены уголовные дела? Куда направлены части расчлененного трупа? Кому они принадлежат – одному человеку или разным?
Но увы, Гольст лишь узнал, что они (акты были составлены в разных отделениях милиции) отправлялись в Лефортовский морг, куда обычно доставляли неопознанные трупы.
Георгий Робертович поехал туда. Был уже конец рабочего дня. Заведующий моргом доктор П. С. Семеновский собирался уходить.
Петра Сергеевича Семеновского Гольст знал хорошо, как и многие следователи Москвы, да и не только Москвы. 40 лет проработал Семеновский в морге. И за это время узнал множество происшествий, драм и трагедий. При этом он оставался добрым милым человеком, прекрасно знавшим свое дело. О Семеновском не раз и очень сердечно вспоминал в своих произведениях Шейнин, остроумно сказавший о нем в одном из рассказов: «Так много возился с покойниками, что начал отлично разбираться в психологии живых…»
