настоящий виртуоз. – Я непринужденно улыбнулась. – Я получила незабываемое удовольствие от концерта. Очень рада, что Арцах Суренович привел меня послушать вас.
Зато улыбка у Соколова оказалась мягкая. Мягкая и понимающая, как у доброго дядюшки, заранее простившего все шалости малолетним племянникам.
В лице нас с Варданяном.
– Позвольте вернуть вам комплимент, Евгения Максимовна, – ответил Соколов. – Первый раз вижу, чтобы стилеты так ловко спрятали в носках туфель и в поясе платья. Едва усмотрел.
– Ого. – Я лишь брови вскинула в изумлении. – Меткий у вас взгляд.
– Опыт, опыт… – Соколов потер ладони, переводя взгляд с меня на Варданяна и обратно. – Однако час поздний, а задерживать вас было бы невежливо. Вот…
Он протянул мне визитку – очень дорогую на вид, цвета слоновой кости. Я достала из сумочки свою. Озаботилась когда-то сто лет назад для одного дела. Вот и пригодилась.
Арцах терпеливо пережидал эти игрища великосветской вежливости; я кожей чувствовала, насколько ему неуютно.
Вероятно, не только я.
– Завтра в Тарасовском художественном музее открывается выставка под названием «Анонимный даритель», – игнорируя Варданяна, произнес Артур Лаврентьевич. – Как вы смотрите на то, чтобы встретиться завтра на открытии, в полдень? Скажем, у билетных касс? Чтобы я мог подробнее ввести вас в курс дела?
– В полдень мне вполне удобно, – заверила я.
Черт, придется встать пораньше; а я, типичная сова, не люблю этого.
– Если возникнут осложнения или непредвиденные обстоятельства, я непременно уведомлю вас заранее, Евгения Максимовна. – Соколов явно обрадовался моему согласию.
– Но не раньше девяти тридцати, пожалуйста, – с очаровательной улыбкой попросила я.
– О, разумеется. И вы, в случае чего, обязательно предупредите, если не сможете.
– Разумеется. – В тон ему ответила я. От всех этих куртуазностей у меня заныла челюсть. Вот Арцах не утруждался…
Да, чрезмерно благовоспитанные заказчики – это мое отдельное проклятие. Особенно если у меня пока нет возможности сокращать их расшаркивания до состояния короткой деловой беседы.
Помню, как-то раз меня нанимали телохранительствовать к пожилой бабуле, самой настоящей аристократке с соответствующими манерами. Было это в начале моей карьеры, и возможностей качать права у меня было меньше. Так что на том собеседовании мне пришлось выдержать двухчасовое чаепитие с тремя сменами блюд. Включая ломтики огурца, завернутые в лаваш – то был легендарный сэндвич с огурцом.
В моем деле, как по мне, чем конкретнее и честнее, тем лучше. Вежливо, но без всех этих словесных кружавчиков. В них заблудиться можно быстрее, чем в южноамериканских джунглях (бывала, могу сравнивать).
– Евгения Максимовна, было очень приятно с вами познакомиться. – Снова рукопожатие, не слабее первого. Рука у Соколова была трудовая, шершавая, кое-где мозолистая. И одновременно какая-то ухоженно-чувствительная, как хороший инструмент… для взлома, к примеру.
– Взаимно, Артур Лаврентьевич.
– Арцах Суренович, благодарю, что познакомили.
– Надеюсь, у вас все сложится. – Лицо Арцаха говорило об обратном, и руку он пожал неохотно; хотя и не пытался на сей раз первым прервать рукопожатие.
– …всю душу вынул! – Варданян произнес это уже в гардеробной, в полуподвале консерватории. Между нами и гримеркой Соколова было два этажа. – Позвольте?
Это он подал мне пальто.
– Арцах, ну хоть вы-то сегодня будьте по-простому, – взмолилась я.
– Хорошо, – хмыкнул он, – назад нагнитесь, я вам польты ваши на плечи вздену, да и двинем отсюда к такой-то матери!
Молоденькая гардеробщица посмотрела на Варданяна неодобрительно. Очевидно, до ее уровня культурного человека он не дотянул.
На улице противно моросило: январь в этом году выдался влажный и теплый. Декабрь был ему под стать. Так что граждане Тарасова зимнюю одежду из шкафов даже и не вынимали. Куда там, по такой парной сырости – еще перепреешь и простудишься.
От консерватории мы дошли до небольшой чайной, оформленной в восточном стиле.
– По-моему, для первого раза довольно неплохо, – осторожно заметила я, когда официантка принесла зеленый чай и рисовое печенье и оставила нас одних. – Смотрю, человек он очень вежливый; но, чуется мне, и впрямь опасный.
– Причем, Евгения, заметьте: совсем на опасного не похож.
– Такое уметь надо. Опытный товарищ, – согласилась я, надкусывая печенье.
– Вас-то тоже не заподозришь, – хмыкнул он. И, наклонившись вперед, спросил с мальчишеским любопытством: – Что, правда ножи в платье?
– Истинная правда.
– Не то чтобы я удивлен. А вы хорошо держались.
– Вы тоже, – подбодрила я. – Между прочим, делать кислую физию при таком человеке – это сильно. С вами он считается?
– Да. – Арцаха напоминание о встрече заставило поморщиться. – У меня ведь папа прокурор…
– …мама адвокат, – подхватила я, – и не забудьте мафиозную бабушку!
– И сам я, смею надеяться, не последний человек, – посмеялся Арцах, отпивая чай из бамбукового стакана. – Так что могу позволить себе немно-о-ожечко недовольства.
Он досмеялся. Смерил меня взглядом, помялся, похмурился…
– Что? – подтолкнула я. Давай, Варданян, говори, чего там у тебя на душе. Чую ж, что неспокоен.
– Серьезно, если вам не понравится его предложение… Отказывайтесь, а то и к черту шлите! Вы можете себе это позволить! – выпалил Арцах.
– Почему вы так уверены, что мне обязательно не понравится его предложение, и я откажусь? – Я посмотрела на него, матерого журналиста, стреляного воробья. Выдержала паузу. – Или вы хотите, чтобы мне не понравилось его предложение?
– Ну уж от вас ничего не скроешь, – проворчал Варданян.
– Вы просто слишком громко думаете. – Я пыталась одновременно приободрить его и вызнать, что же его так беспокоит. – Серьезно, если вы что-то знаете или подозреваете – карты на стол! Знание – сила, а?
– Вас не напрягло, что корзина цветов была так, м-м-м-м… раздербанена на все лады? – Арцах взял печенюшку, но сжал слишком сильно и уронил ошметки в стакан.
– Я бы тоже ее хорошенько проверила, – пожала я плечами. – Если Соколо…
– Называйте его – пианист! – напомнил Арцах.
– Ладно, ладно. Если пианист знает, что ему может грозить опасность, а тут ему преподносят такую большую вещь… Я бы проверила. В цветах много что можно спрятать. У меня как-то был случай, охраняла оперную диву. Так ей в цветах змею спрятали! Правда, неядовитую: то ли ужа, то ли полоза. Но перепугалась она страшно.
– А вы не заметили, – прищурился Варданян, – что другие цветы в своей гримерке он этак не раздергивал?
– Не обратила внимания, – с досадой признала я.
– А это значит что? – Он глядел на меня, как учитель на отличницу, привычно ожидая, что я отвечу правильно.
Теперь уже я замялась. Примерила себя на место Соколова…
– Он знал эту, кхм, женщину и ожидал от нее подвоха? – Я назвала менее вероятный вариант из двух. Я-то подозревала, что лишь размер корзины и вызвал подозрение. Остальные-то цветы были в виде худосочных букетиков в прозрачных обертках. В таких
