– Ха! – ответил Чен. – Я верю в победу мирового терроризма. И все!
Леонид Иванович принялся строгать сало.
– А у тебя в предках нету украинцев? – спросил режиссер после паузы. – Они тоже сальце любят. На Украине это чуть ли не национальная еда.
Он тянул время и не хотел злить террориста, изображая дружелюбие, хотя внутри у него все сжималось от леденящего ужаса. Наоборот, Леонид Иванович пытался задобрить Чена, умаслить его, настроить на благодушный лад. Селедкин ждал, когда приедет его бывшая жена, и надеялся, что Люде удастся освободить его. В том, что он будет убит после получения калифорния, режиссер не сомневался и надеялся только на то, что бывшая супруга появится скорее, чем доцент Кондрашкина. Как хрупкая и женственная Люда будет спасать его из лап злодея, Селедкин не знал, но надеялся, что Люда что-нибудь придумает, коня остановит, в избу горящую войдет и спасет его, творческую личность, от ужасного конца.
– Вообще-то я люблю жаренных скорпионов в соусе из вермута больше, чем картошку, – сказал Ли Минь, – но ты вряд ли сможешь приготовить их правильно.
Картофель тихонько шипел, поджариваясь.
– Ты нашел кастрюлю для калифорния? – спросил Чен.
– У меня есть сковородка, – отозвался Леонид Иванович. – Чугунная.
– С крышкой?
– Нет.
– Тогда не годится.
Картошка продолжала шипеть.
– Может, я в магазин сбегаю? – предложил с надеждой Селедкин. – Куплю там даже две кастрюли, мы их поставим одна в одну, при этом свинцовую коробочку с калифорнием положим во внутреннюю.
– Щас! – скептически поднял одну бровь Чен. – Так я тебя и выпустил в магазин. Ты ищи лучше кастрюлю, потом поможешь положить мне туда калифорний и перенести его в свою машину.
– В смысле? – не понял режиссер. – Ты что, хочешь испачкать этой радиоактивной гадостью не только мою квартиру, но и машину?!
– Ты, толстый наивный человек, – сказал Ли Минь, и его темные глаза с угрозой засверкали. – Я заберу у тебя машину, паспорт и кастрюлю. Понял?!
– А паспорт зачем? – искренне удивился Леонид Иванович. – Мы же совсем не похожи.
– Ничего, я переклею фотографию, – махнул рукой Чен. – Мне нужен билет на самолет до Хабаровска.
– Хе-хе, – злобно захихикал Селедкин, совсем забыв о своем плане, согласно которому он должен был веселить террориста и втираться к нему в доверие, – я же известный режиссер, с моим паспортом ты далеко не уедешь! Тем более что я сразу после твоего отъезда заявлю в милицию!
– Да? – искренне удивился Ли Минь. – Серьезно? В милицию заявишь?
Сердце режиссера ухнуло и упало вниз. Он понял, что его догадка была верна и Чен действительно не собирался оставлять свидетеля в живых.
Кондрашкина, потея, несмотря на мороз, тащила тяжелую сумку к стоянке такси.
– Славик, – бормотала она, – Славик, ну почему же я не понимала, что именно ты был мне нужен!
Скромный, невысокий парень по фамилии Третьяков, надежный, как танк, любивший ее, Веронику, готовый жениться на ней и заботиться до конца дней.
– А если бы не получилось, я бы всегда могла развестись, – говорила Вероника Григорьевна, уворачиваясь, чтобы сумка не била ее по ногам. – Но я думаю, что все было бы хорошо.
Осознание упущенного шанса стучало в ее сердце, словно пепел Клааса.
– Я позвоню ему, – решила Кондрашкина. – Прямо утром. А вдруг он еще не женат? А вдруг уже развелся или овдовел? Может быть, он помнит меня…
В этот момент что-то затрещало, ручка сумки оторвалась, и поклажа упала Веронике Гавриловне под ноги, прямо в снег. Вздохнув, она подняла ее, отряхнула, неловко прижала к груди и продолжила свой путь.
Рязанцев тщательно исследовал каждый сугроб, каждую кучу веток, заглянул в каждую яму, приподнял тяжелые ветки заснеженных елей, присмотрелся к каждому темному пятнышку на снегу. Потом он так же методично изучил внутренние помещения фермы. Никаких следов Ершовой. Полковник вышел из покосившегося барака, немного прошел вперед и опять попал ногой в люк.
– Дежавю! – выругался Рязанцев, едва не застряв во второй раз. Он сменил обувь, но тот потерянный ботинок все еще, похоже, был на месте, зажатый между кирпичами.
Полковник разгреб снег. Перед ним было круглое отверстие, наполовину засыпанное снегом и старыми битыми кирпичами.
«Интересно, зачем здесь люк? – подумал Владимир Евгеньевич. – Тут же вряд ли проведены центральные коммуникации, ферма-то на отшибе».
Он встал на одно колено перед люком и принялся нашаривать свой забытый ботинок. Тот действительно все еще торчал в узкой щели. Поднапрягшись, Рязанцев ухватил рукой за шнурки и принялся тянуть. Ботинок не поддавался. Тогда полковник лег на снег и принялся тянуть двумя руками. Он повернул ботинок на бок, и тогда наконец его обувь выскользнула из щели. Продолжая лежать на животе, Владимир Евгеньевич свесился вниз и принюхался. На него пахнуло сыростью.
«Погреб? – задумался Рязанцев. – А что, если Ева там?»
– Эй! Есть там кто-нибудь? – закричал он.
Тишина.
Полковник встал, нашел какую-то старую доску и принялся разгребать снег. Вскоре он наткнулся на остатки фундамента, выступавшего из земли в стороне от дороги неподалеку от люка.
– Здесь когда-то стоял дом, – сообразил Рязанцев. – Возможно, люк ведет в сохранившиеся подвальные помещения.
Он развернулся и быстро пошел назад к машине. В багажнике у него была саперная лопатка.
Крысы совсем не боялись сапога. Напротив, они лезли на Еву и перепрыгивали через нее, царапая своими острыми коготками шею и лицо девушки.
– Куда они бегут? – удивилась Гнучкина. – Как на пожар!
Грызуны перепрыгивали через женщин и бежали наверх. Ева закрыла лицо руками.
– Ползи дальше! – скомандовала сзади актриса. – Ничего, пусть прыгают!
Ева продвинулась еще на пару сантиметров, продолжая орудовать сапогом, хаотические движения которого крыс слегка отпугивали, вынуждая их изменить направление.
Через несколько минут Ершова остановилась.
– Ой, да тут вода! – воскликнула она.
В этот момент сзади раздался тяжелый шлепок, перешедший в грохот. Ева завизжала. Через несколько секунд наступила тишина.
– Все, – сказала Гнучкина, – нас завалило. По этому туннелю уже лет сто никто не лазил, мы там что-то нарушили, и его крыша упала. Крысы почувствовали, что дела плохи, и пытались спастись, убегая вверх по туннелю.
– Что же нам теперь делать? – прошептала Ершова. – Тут же мало места, а еще меньше – воздуха. Мы скоро задохнемся!
– Ползи вперед, – сказала мадам. – Это наш единственный шанс.
– Тут вода, – в ужасе выдохнула Ева.
– В воду, – приказала Гнучкина. – Пока еще есть чем дышать.
– Это безумие! – покачала головой Ершова. – У нас нет шансов.
– Без паники! – загрохотал голос актрисы. От этого звука сзади послышалось еще пару шлепков упавшей глины. – Вперед!
Гнучкина набрала в грудь побольше воздуха, зажала нос и рухнула животом в липкую холодную жижу, в которой кое-где еще копошились не успевшие убежать крысы.
Коровкин не спал. Он лежал на шелковой простыне рядом с довольно сопящей Риточкой и думал. К тридцати пяти годам он сколотил большое состояние и вовсе не был дураком. Да, он любил Маргариту глубокой, трепетной любовью, которая проснулась в сердце и затопила его целиком, но разумом он все понимал.
Он видел, что девушку вовсе не волнует ее мать.
Понимал, что она не любит детей, а родить ему готова для того, чтобы удержать его, Юрия Борисовича. Одного ребенка. Заботу о нем она тут же переложит на няню, которую ему, Коровкину, тоже придется оплачивать.
Он все это понимал, но все равно любил ее и все ей прощал – и дешевые манипуляции, и эгоизм, и зацикленность на своей персоне.
«Любят не за достоинства, любят за недостатки», – прочитал как-то Коровкин в каком-то журнале.
Маргариту он любил не за хорошее, не за плохое: просто любил – и все тут. И готов был жениться на ней и прожить рядом всю жизнь просто потому, что был счастлив видеть ее и радовался, когда удавалось ей угодить. Хотя и понимал, что им пользуются.
Но иногда Юрия Борисовича брала тоска. И тогда он лежал без сна, смотрел в потолок и видел другое: женщину – крупную, веселую, решительную – в окружении ватаги кругленьких ухоженных ребятишек, которые бегут к нему, виснут на шее, кричат «папа», а она говорит, что папа устал, папа хочет борща, и мяса, и отдыха, а вот когда он поест и отдохнет, они все вместе пойдут гулять с собакой, играть в мяч, смеяться, дурачиться и читать «Веселые картинки».
Юрий Борисович покосился на Риту и понял, что она никогда не будет читать ребенку «Веселые картинки», как делала его мама, которую он обожал. И что у них никогда не будет собаки. И борща она ему не сварит. Он вспомнил о ресторане «Лимпопо», о крупной, веселой и решительной девушке, встал и принялся быстро одеваться. Выяснить у организаторов ралли адрес экипажа «УАЗа» с красными звездами на борту ничего не стоило. Он ехал к Диане домой.
