— Ну и что же рассказали вам коллеги? — после небольшой паузы спросил он.
Я поняла, что клиент клюнул и теперь нужно ковать железо, пока оно горячо.
— Присядем, — предложила я, указывая на лавочку в небольшом сквере, находившемся поблизости.
Мы устроились в тени деревьев, я незаметно включила диктофон и повела свою речь:
— Признаюсь, в действительности я, в общем-то, не вправе сообщать вам эту информацию, но… В прошлый раз мы так хорошо поговорили с вами, вы произвели на меня такое благоприятное впечатление… Я просто не могу поверить, что такой человек может быть замешан в каких-то неблаговидных делах!
— Простите, в каких делах?
— Ну, как же, ведь, как мне сказали, со слов Семена Валентиновича стало известно, что когда вы работали в музее, там… происходили подмены картин… и что вы якобы в этом участвовали…
— Что за бред! Каких картин?!
— Вот и я тоже подумала… Думаю, не может такого быть, чтобы Николай Петрович…Ну, вот, а они говорят — имеются факты! Якобы Семен Валентинович утверждал, что вы продавали подлинники рисунков старых мастеров, заменив их хорошо сделанными копиями. И вроде бы одна из таких подмен в результате и стала косвенной причиной убийства Самуила Яковлевича…
— Это черт знает что такое! Бред сивой кобылы! Да он спятил совсем! Его нужно в психушку отправить на освидетельствование!
Лицо Шишкина то и дело нервно передергивалось, он брызгал слюной и, совершенно очевидно, не мог справиться с нахлынувшими на него эмоциями.
— Не знаю, — продолжала я, — о каких-либо признаках помешательства мои коллеги ничего не говорили. Напротив, они утверждали, что Семен Валентинович рассудил очень здраво и, увидев, что в противном случае обстоятельства дела могут повернуться против него, стал сотрудничать со следствием.
— То есть, проще говоря, чтобы самому не сесть, стал оговаривать всех подряд, правильно? Вы это хотите сказать?!
Разумеется, именно это я и хотела сказать, но, на мой взгляд, то, что сказал это сам Шишкин, — намного лучше. Это означало, что его эмоции находятся именно в той степени напряжения, которая и была необходима для успеха задуманного мной предприятия.
— Ну нет, почему же… — попыталась я изобразить тактичность. — Просто он сказал, что однажды в музее была кража и три рисунка были похищены, а потом их предложили для продажи Самуилу Яковлевичу. Вы якобы знали, что рисунки поддельные, но не сообщили об этом, и они были проданы как подлинники. А теперь человек, купивший их, узнал об этом и собирался предъявить Шульцману серьезные претензии. Но вам было известно, что рано или поздно они выйдут на вас и поймут, что вы совершили подмену и не предупредили их об этом. Поэтому вы и решили… как бы… подстраховаться.
Этот монолог был заранее продуман мной и рассчитан на то, чтобы Шишкин, с одной стороны, не выведал слишком много об истинной подоплеке этого дела, а с другой — узнал достаточно, чтобы понять: следствие располагает конкретными фактами и ему действительно угрожает совершенно реальная опасность. А виной всему — его старый друг Сема Гиль.
Именно на злость против болтливого Семы я и рассчитывала как на главный фактор, который поможет развязать Шишкину язык. И, как показали дальнейшие события, в расчетах своих не ошиблась.
Какое-то время Шишкин сидел, дергаясь уже не только лицом, но и всем телом, и от охватившей его ярости был не в силах говорить. Но наконец накопившиеся внутри слова и эмоции стали вылетать наружу, и я услышала следующее:
— Ах, вот как?! Значит, я убил Шульцмана, чтобы, так сказать, подстраховаться? Но, к вашему сведению, милая девушка, как раз Сема Гиль и есть тот человек, которому в связи с этим делом могут грозить самые большие неприятности! Я подменял картины? Извините, это нужно еще доказать! Были ли там какие-то подмены? Да! А если и были, то кто именно их совершил? Да! Это надо еще доказать! А вот то, что все эти музейные кражи организовывал Сема, что он даже конкретные заказы имел — какую именно картину нужно вынести, это я могу вам сказать совершенно точно. И еще неизвестно, кто больше всех был заинтересован в смерти Шульцмана! Тот ведь прекрасно все знал! И мог в любой момент рассказать… кому надо.
— Но вот, например, эти рисунки…
— Да что вы мне все про эти рисунки! В тот раз половину музея вынесли, а она про рисунки! И врет он, что они были поддельные… Один только… Рембрандт. И это прекрасно всем было известно. И Семе было известно, и Шульцману. Он и купил его как копию. Купил как копию, а продал как подлинник. Лоху какому-то! Да еще не просто так продал, а в обмен на почку.
— Как это?!
— А вот так. У Шульцмана в то время возникли проблемы, требовалась пересадка. Ну вот, он и договорился с ним: ты, мол, мне почку, я тебе — картину. Только знал он прекрасно, что картина поддельная. Так что пусть Сема не болтает! И если теперь этот покупатель имеет претензии, то пусть предъявляет их Шульцману, а не мне! Не я ему этот рисунок втюривал! Да, кстати, — вдруг осенило Шишкина, — а вы самого покупателя-то допрашивали? Может, это он и убил? А что, тут и мотив, тут и все…
— Думаю, в такой ситуации разумнее было бы потребовать денежную компенсацию, — осторожно сказала я, не желая раскрывать все свои карты.
— Требовать деньги? У Шульцмана?! — это предположение показалось Шишкину настолько необычным, что даже его раздражение немного утихло, и он нашел в себе силы язвительно улыбнуться: — Да скорее камни заговорят!
Ну что ж, думаю, можно констатировать: поставленная мною задача выполнена и необходимую информацию от господина Шишкина я получила. Теперь попробуем выяснить, насколько он склонен делиться этими сведениями в официальном порядке.
— А вот вы сейчас сказали: допросить покупателя. Но ведь если этот человек в действительности убил Шульцмана, то, для того чтобы привлечь его к ответственности, потребуются свидетельства… так сказать, очевидцев. Тех, кто был в курсе всех этих… подмен-продаж. Если выяснится, что в убийстве виноват человек, купивший у Шульцмана поддельную картину, вы согласитесь дать официальные показания?
— О чем? — лицо моего собеседника стало совершенно отстраненным, как будто и не он пять минут назад рвал и метал здесь, рядом со мной, на скамейке.
— Ну, например, смогли бы вы повторить то, что сейчас рассказали мне?
— Что я вам сейчас рассказал? О чем вы, девушка?
Увы! Как я и ожидала, снова повторилась давно уже известная и весьма поднадоевшая сказка про белого бычка. В неофициальной беседе тебе чего только не наплетут, а как дело доходит до официального свидетельства — куда что девается!
Но все-таки я попробовала еще раз. Ведь с доказательствами по этому делу у меня и правда была проблема.
— Но вы поймите, — убеждала я Шишкина, — ведь если вы не выступите в свою защиту, на вас может пасть обвинение в убийстве! Ведь показания Гиля явно свидетельствуют против вас, — говорила я, прекрасно зная, что не существует никаких показаний.
Но все было напрасно.
— Показания Семы абсолютно ни о чем не говорят. Это просто пустые обвинения, сделанные, скорее всего, в состоянии аффекта, а возможно, что и… — Шишкин искоса посмотрел на меня: —…под давлением следствия! И потом, все это еще нужно доказать. Да!
Поняв, что ничего не добьюсь, я прекратила свои попытки. В конце концов, у меня оставалась диктофонная запись, которую всегда можно было использовать как фактор давления. Сейчас я не хотела говорить о ней Шишкину. Оставим сладенькое на десерт.
* * *
Возвращаясь домой после беседы с Шишкиным, я думала: чем больше факторов свидетельствует о правильности моих домыслов, тем очевиднее становится, насколько трудно мне будет все эти догадки доказать.
Действительно, ведь сам по себе тот факт, что Шульцман продал Новоселову поддельный рисунок, еще ни о чем не говорит. Конечно, это неприятно, но такие случаи происходят сплошь и рядом, и никто из-за этого не идет в подъезд подкарауливать обидчика с удавкой. И даже то, что этот случай — совершенно особый и в итоге получилось, что Новоселов своей жизнью расплатился за подделку, — тоже аргумент для суда неубедительный.
Ведь операция по пересадке почки произошла по взаимному согласию, и тому имеются документальные подтверждения. Никто не мог предвидеть, что события повернутся именно так, Новоселов был абсолютно здоров, и врачи давали ему полную гарантию. Так что формально он не может иметь никаких претензий к Шульцману. Да даже и неформально…
Если я правильно понимала ситуацию, то настоящим мотивом для Новоселова послужил вовсе не тот давний случай с продажей поддельного рисунка. Ведь если подтвердятся мои догадки и Новоселов действительно заказывал экспертизу во время пребывания у нас специалистов из Третьяковки, то получается: он узнал, что его сокровище ненастоящее, довольно давно. Но ведь тогда же он не пошел к Шульцману выяснять отношения.
