Значит, дело не в этом. А скорее всего в том, что Новоселов был возмущен поведением Шульцмана, который, ранее обманув его, теперь не согласился помочь в такой крайности. Ведь когда речь шла о жизни и смерти Шульцмана, Новоселов помог ему. И даже не стал предъявлять претензий, узнав, что сделал это фактически даром. А когда сам он обратился за помощью к Шульцману, причем просил у него не орган, а всего лишь деньги, тот отказал. Ведь операция так и не была сделана, значит, антиквар отказал.
«Скорее камни заговорят» — вспомнилось мне ироническое замечание Шишкина.
Да, думаю, это и явилось настоящим мотивом.
Общая картина случившегося все яснее представала перед моим мысленным взором, но доказательств по-прежнему не было. Даже долгие прогулки Новоселова, которые прописали ему врачи и после которых, по словам жены, иногда он возвращался довольно поздно, даже и они практически ничего не давали.
Да, можно предположить, что именно во время этих прогулок он следил за Шульцманом, подстерегая наиболее подходящий момент для убийства. Скорее всего, именно так и было. Но как доказать это? Разве что и в самом деле начать расспрашивать местных жителей — не встречался ли им здесь неподалеку такой-то товарищ? Хотя теперь я, в общем-то, знаю, кого именно мне следует искать, но все равно это будет уже не просто упорный труд — это будет труд титанический. Кто, скажите на милость, имеет привычку запоминать идущих мимо прохожих?
В общем, чем больше я думала о доказательствах, тем яснее становилось, что главная моя надежда — это чистосердечное признание. Если я не смогу добиться этого от Новоселова, доказать его вину будет очень трудно. Кому какое дело, где именно он гулял в тот вечер? Ему врачи рекомендовали, вот он и гулял. А где, он уже и сам не помнит, давно дело было, а у него и без этого проблем хватает.
Мысль о чистосердечном признании вплотную ставила меня перед вопросом, которого я пока благополучно избегала. А именно: что рано или поздно мне придется ехать в больницу и разговаривать с самим Новоселовым.
У меня не было ни малейших опасений, что он может куда-нибудь исчезнуть. Не говоря уже о том, что он наверняка не был в курсе успешного частного расследования одного гениального детектива, в котором она — я — уже вышла на его персону, само его состояние было таково, что исключало даже самую мысль о каких-то движениях с его стороны.
И именно это состояние было тем камнем преткновения, который мешал мне сосредоточиться на личности возможного обвиняемого и наметить по отношению к нему эффективную стратегию действий. Я просто не знала, как говорить с ним. С человеком, стоящим у порога смерти и сознающим это. Сообщить ему о том, что убивать нехорошо? Но сам он с еще большим основанием может сказать это. Поступок Шульцмана по отношению к нему — что это, как не убийство? Убийство сознательное и хладнокровное. И уж точно — безнаказанное.
Нет, воля ваша, а я не знала, как говорить с ним.
Я поднялась в свою квартиру и, чтобы не мучить себя попытками разрешить неразрешимое, занялась делами простыми и понятными, которые давно стали привычными в моей детективной практике. А именно — сбором косвенных доказательств возможной причастности Новоселова к этому убийству. Ведь как ни обернется наш с ним разговор, я должна буду аргументировать свои высказывания.
Но приходилось признать, что и по косвенным доказательствам мои позиции выглядят бледновато. Что у меня было? Образец крови Шульцмана, который при отсутствии орудия убийства совершенно бесполезен? Запись на диктофоне, которую ни один суд не примет во внимание? Конечно, для моей клиентки эта запись будет доказательством вполне достаточным, но ведь речь сейчас не о ней. Вот разве что Андрюша копии документов добудет. Да и то… Что они подтвердят? То, что рисунок, находящийся у Новоселова, — подделка? Ну и что? Какое отношение это может иметь к убийству?
Да, с доказательствами у меня слабовато. Но и ждать особенно нечего. Совершенно очевидно: если Новоселов и обращался за помощью к Шульцману, он сделал это так, что об этом знали только они двое. Ни жена Новоселова, ни близкое окружение Шульцмана не были поставлены в известность и, по всей видимости, не догадывались об истинной подоплеке этого дела.
Жена была в курсе, что Новоселов имеет проблемы со здоровьем, друзьям Шульцмана было известно, что в свое время ему в обмен на почку была отдана поддельная картина. Но не было человека, который знал бы оба эти факта и смог бы их сопоставить. Точнее, такой человек был, и им был сам Новоселов. После смерти Шульцмана он — единственный, кому известно все.
Действительно, ждать нечего. Посмотрю, что скажет Андрюша насчет Третьяковки, да и поеду, пожалуй, в больницу к Новоселову. Ведь когда-нибудь это придется сделать.
Как бы отвечая моим мыслям, зазвонил телефон, и в трубке я услышала голос Андрея.
— Ну, мать, твое счастье, что знакомые ребята оказались. Провернули все в лучшем виде.
— Откуда это у тебя знакомые в Москве?
— Да так… приходилось сталкиваться… по делам.
— Смотри-ка… А в ЦРУ у тебя знакомых нет?
— Не завидуйте, девушка.
— Да где уж нам… Ну, так что там знакомые твои выяснили?
— А вот слушай. Спецы из Третьяковки в нашем Тарасове действительно побывали и проводили оценку и экспертизу экспонатов, переданных в городской музей. Кроме того, им было заказано несколько частных экспертиз, среди которых — и экспертиза рисунка Рембрандта…
Андрюша сделал паузу, как фокусник, который вот-вот достанет из шляпы кролика и затягивает время, чтобы усилить эффект.
— Ну, говори уже, изверг!
— Экспертиза показала, что этот рисунок рисовал художник очень хороший, но вовсе не Рембрандт. Окончательное заключение было сделано экспертами по целому ряду позиций, которые изложены в документах, предоставленных господину Новоселову Г. В., заказавшему экспертизу. Ну вот, я твое поручение выполнил, а теперь и ты, будь любезна…
— Подожди, копии документов они тебе предоставили?
— Само собой. Мы, чай, тоже тут… не вчера на свет родились. Знаем, как дела делаются.
— Отлично. Ксерочку мне снимешь?
— Татьяна! Ты мне зубы не заговаривай. Я тут, понимаешь, для нее из кожи вон лезу, а она… Ты собираешься объяснить мне наконец, в чем дело?
— А как же, Андрюшечка, конечно, собираюсь. Вот только выясню еще пару самых малюсеньких фактиков и сразу все тебе расскажу.
— Тань, тебе как, вообще, не стыдно? Я ей, что ни попроси — все! А сама… Да ну тебя! — кажется, Андрюша собирался не на шутку обидеться.
— Андрей, ну честно, не могу я сейчас говорить! Завтра, максимум — послезавтра, все тебе расскажу, а сейчас… Я сама должна все проверить.
— Но ты можешь, по крайней мере, сказать, Новоселов — это кто? Это он грохнул Шульцмана?
— Ну, в общем… да.
— Из-за того, что тот всучил ему поддельный рисунок?
— Ну, в общем… почти.
— Ох, Татьяна… Ну что за характер у тебя! «В общем», «в общем»… Вот ты говоришь — завтра. А если до завтра этот твой Новоселов смоется куда-нибудь, а? За границу удерет? Что мы тогда делать с тобой будем? А? В общем!
— Не волнуйся, не смоется. Он, может, и рад бы был смыться, да теперь уж…
— Загадками говоришь.
— Не сердись, Андрюша. Завтра сама досконально все узнаю и тогда тебе расскажу.
— Ладно, подожду.
На следующий день я навела справки и довольно быстро выяснила, где проходит лечение Новоселов. Собираясь в больницу, я решила снова воспользоваться удостоверением следователя прокуратуры, которое уже один раз пригодилось мне в течение этого расследования. Корочки позволяли избежать лишних расспросов, давали право обращаться сразу к начальству, минуя промежуточные звенья, да и вообще благодаря им в минимальные сроки достигались максимальные результаты.
Кроме того, по большому счету, я так и не определилась, в каком же ключе должна протекать моя беседа с Новоселовым. Я решила довериться интуиции и выработать линию поведения уже на месте, исходя из того, что подскажет ситуация. Но если и она ничего мне не подскажет, можно будет, не мудрствуя лукаво, представиться следователем прокуратуры и в этом качестве задавать все необходимые мне вопросы.
Диктофон я тоже захватила с собой, благо, классический пиджак предоставлял прекрасные возможности для того, чтобы его спрятать.
Подъехав к больнице, я не стала изобретать велосипед и действовала по уже проверенной схеме, которую так удачно опробовала в областной клинике. Пройдя мимо охранника и секретарши, я вновь оказалась в кабинете заведующего, пожилого человека, во внешности которого наиболее заметными чертами были косматая седая грива и выдающийся вперед подбородок.
— Новоселов? Да, есть такой, — сказал он, узнав о цели моего посещения. — Но должен сообщить вам, что состояние этого пациента очень тяжелое, и без достаточно серьезных оснований я не могу разрешить вам его беспокоить.
