— Новоселов? Да, есть такой, — сказал он, узнав о цели моего посещения. — Но должен сообщить вам, что состояние этого пациента очень тяжелое, и без достаточно серьезных оснований я не могу разрешить вам его беспокоить.
— Основания очень серьезные, уверяю вас. Речь идет об убийстве.
Заведующий удивленно вскинул брови.
— Его собираются убить? Но это абсурд! Он и так скоро…
— Новоселова никто не собирается убивать. Он сам подозревается в убийстве.
В обычных случаях я всегда выступаю против того, чтобы сообщать посторонним лицам подобную информацию. Но на сей раз, учитывая, что о личности Новоселова мне почти ничего не известно, а также то, что его причастность к убийству уже не вызывала у меня сомнений, я решила от своего правила немного отступить. Мне было интересно выслушать мнение заведующего обо всем этом, прежде чем начинать беседу с самим Новоселовым.
Как я и ожидала, предположение о том, что Новоселов сам может быть причастен к убийству, вызвало у заведующего гораздо большее изумление, чем мысль о том, что кто-то хочет убить его.
— Подозревается в убийстве?! Но… Видите ли, э-э-э…
— Татьяна.
— Да, Татьяна. Видите ли, Новоселов — очень больной человек. Он страдает серьезной почечной недостаточностью, мы очень долго наблюдали его и проводили лечение, он стоял в очереди на пересадку почки… Вам, вообще, известно, что у него только одна почка?
Заведующий, кажется, хотел удивить меня, но сюрприза не получилось.
— Да, мне это известно.
— В самом деле? Хм… Ну… ну тогда тем более. Как, скажите на милость, он мог убить кого-то, если и в самых простых, повседневных мелочах часто вынужден прибегать к посторонней помощи? Мы даже перевели его в стационар, потому что опасаемся возникновения какой-либо критической ситуации, когда помощь может запоздать. А вы говорите — убийство!
— А давно вы перевели его в стационар?
Заведующий подумал.
— Да с неделю, наверное… Да, около того. Если вам нужно знать точнее, можно будет посмотреть по документам, когда он поступил.
— Нет, пока в этом нет необходимости. Могу только сообщить вам, что с неделю тому назад или около того в собственном подъезде был задушен человек, которому в свое время была пересажена почка Новоселова.
На этот раз заведующий удивился уже по-настоящему. Какое-то время он молча смотрел на меня, в изумлении вытаращив глаза, а потом выдохнул:
— Не может быть! И вы думаете, что это он… Новоселов?!
— Все факты указывают на это.
— Но как же он… Вы знаете, ведь он очень слаб! Хотя… Состояние подобных больных отличается нестабильностью. Случаются периоды, когда они чувствуют себя вполне нормально, даже хорошо, а иногда… бывают настоящие кризисы…
Он вновь задумчиво уставился в стену.
— Ну, хорошо, — сказал мне заведующий через некоторое время, — я разрешу вам поговорить с ним. Но очень попросил бы вас, несмотря на все эти… обстоятельства, попытаться все-таки не слишком волновать его. Я понимаю, ваша задача — поймать преступника, припереть человека к стене, но я врач, и моя задача — помогать людям. Тем более… Видите ли, у этого пациента совсем особая ситуация. Совсем недавно для него уже нашли донора, но в результате почку пришлось отдать другому больному, поскольку Новоселов не нашел денег, чтобы оплатить операцию. Это очень дорогостоящая процедура, и мы всегда предупреждаем своих больных, но, насколько я понял, Новоселов рассчитывал, что деньги у него будут. Но… по всей видимости, что-то не сложилось.
— Это мне тоже известно.
— Да? — очевидно, в книге судьбы заведующего было написано, что весь сегодняшний день он будет только удивляться. — Ну тогда… тогда тем более! Тем более, я попросил бы вас отнестись… с пониманием. И еще, когда будете разговаривать с ним, пожалуйста, следите за его самочувствием, если увидите, что с ним происходит что-то неладное, сразу вызывайте медсестру. Состояние его сейчас очень нестабильно, а если начнется кризис, очень важно оказать помощь как можно быстрее.
— Хорошо, — пообещала я.
Заведующий сам проводил меня до палаты и предупредил персонал, чтобы нам не мешали.
* * *
Я приоткрыла дверь и даже с некоторым страхом посмотрела на человека, о котором уже так много слышала, прежде чем увидеть его. Может быть, даже слишком много.
На больничной койке под капельницей лежал крупный и, очевидно, довольно высокий мужчина, о былых габаритах которого теперь можно было догадаться разве что по массивным костям, которые выпирали из-под одеяла. Невероятная худоба и общая слабость его сразу бросались в глаза.
Но при взгляде на его голову, которая покоилась высоко на подушке и казалась просто огромной в соотношении с туловищем, сразу можно было понять, что перед вами — личность неординарная. Крупные черты лица, высокий лоб, квадратный подбородок — все говорило о том, что этот человек обладает сильной волей и незаурядным умом. Даже находясь в столь беспомощном состоянии, он внушал уважение.
Поняв, с кем мне придется иметь дело, я сразу сообразила, что разыгрывать здесь какие-то спектакли было бы совершенно бессмысленно. К тому же по выражению лица Новоселова было видно, что он почти сразу догадался, в чем дело.
— Вы из милиции? — спросил он, помолчав немного.
Этот вопрос еще раз подтверждал, что человек, от которого мне предстояло получить чистосердечное признание, далеко не глуп. Казалось бы, это должно было насторожить меня и заставить на ходу изобретать какие-то специальные приемы, чтобы выудить из него правду, но почему-то все получилось совсем наоборот. Почему-то, именно услышав этот вопрос, я сразу поняла, что придумывать мне ничего не придется.
Не знаю, может быть, вся предыстория нашей встречи с этим человеком оказала на меня такое влияние, или мысли о его отчаянном положении… Или просто такова была сила впечатления, которое он на меня произвел, но моя уверенность в том, что он не станет юлить и отпираться, была так сильна, что и я, в свою очередь, не только не посчитала нужным придумывать «приемы», но даже не стала скрывать, кто я на самом деле такая.
— Нет, я не из милиции, — ответила я. — Я частный детектив. Меня зовут Татьяна. Я провожу расследование по поручению… одного из родственников Шульцмана.
— Вот оно как… — Новоселов чуть заметно улыбнулся. — То-то я подумал… что-то уж больно быстро. Милиция-то наша… торопиться не любит.
— Да, но… Я должна предупредить вас… скорее всего, официальное следствие… в самом скором времени будет поставлено в известность о результатах моего расследования.
Я говорила это и не верила своим ушам. Неужели я это говорю?! Я, которая всегда стояла за сохранение строжайшей тайны следствия, которая даже от своих старых товарищей всегда таила все до последнего момента! И вот вдруг ни с того ни с сего… Сначала чуть было не назвала заказчика, теперь предупредила подозреваемого о том, что милиция не сегодня-завтра выйдет на него…
«Идиотка! — кричал где-то внутри меня возмущенный голос разума. — Куда тебя несет?! Остановись, пока не поздно! Ведь он теперь ни слова не скажет!»
Но, вопреки всем устрашающим прогнозам внутреннего голоса, Новоселов продолжал довольно спокойно разговаривать со мной, даже узнав о том, что официальные органы скоро окажутся в курсе всех его дел. Только улыбка его стала заметнее и словно язвительнее.
— Ну что ж… хоть кто-то… поставит в известность, — говорил он. — Пускай приходят. В тюремной-то больнице не будут так… тянуть. Может, побыстрее все закончится.
Он отвернулся к стене и какое-то время молчал. Вообще, по всей видимости, говорить ему было трудно, он тяжело дышал и иногда делал заметные паузы в разговоре.
— А вы… что хотели-то от меня? — спросил он немного погодя. — Если сумели меня найти, значит, и сами все знаете.
— Да, общая картина мне ясна, но имеются некоторые детали, которые необходимо уточнить, и, кроме того… в этом деле есть некоторые аспекты, о которых можете знать только вы.
— Ну да, ну да. Кое-что… действительно. Ну, о том, что в свое время я поделился с Шульцманом своей почкой, вам, наверное, известно?
— Да. Так же как и о том, что за это вы получили от Шульцмана рисунок Рембрандта… якобы подлинный.
— Да… якобы… Вот именно, что… якобы. Впрочем, сначала я не сомневался, что в моих руках находится именно оригинал. При покупке проводилась экспертиза, так всегда делается, и потом…
Новоселов пытливо посмотрел на меня, как бы решая, стоит ли говорить. Я решила помочь ему.
— Вам было известно, что рисунок украден из музея?
— Ну, в общем… да. А вы и это знаете?
— Знаю.
— Впрочем, сразу могу сказать вам, что мне это было абсолютно все равно, и соображения морали нисколько не беспокоили меня. Мне известно, как хранятся экспонаты в наших музеях… Еще за теми, что выставляются, кое-как следят, а уж те, что в хранилищах… В столичных музеях нет-нет да сгниет что-нибудь, а уж про нашу глушь и говорить нечего. А я с этого рисунка пылинки сдувал… До поры до времени. Но однажды мне стало известно, что к нам в Тарасов приехали эксперты из Третьяковки, и мне захотелось иметь у себя заключение последней инстанции. Ведь если подлинность картины подтверждена такими специалистами, это — как индульгенция, освобождающая от всех грехов сразу. Это означало, что исключается даже сама возможность каких-либо подозрений. И, что правда, то правда, подозрений у меня не осталось. Ни малейших. Но совсем не в том, на что я рассчитывал.
