— Да, я сам проверял сведения профессора Данилина и получил справку из Комитета Госбезопасности о том, что золото, запрятанное Дурасовым и Лукашкой, разыскано еще в 1927 году и передано в государственное хранилище. Все это правда. — Павлов сделал небольшую паузу, шлепнул широкими ладонями по коленкам и оживленно продолжал: — Есть другие обстоятельства, которые нельзя не учитывать. Надо полагать, что Вепринцев, прежде чем убрать со своей дороги Керженекова, вытянул из него все, что тот мог знать о Лукашке, что мог слышать о кладах. Потом он завладел этой «частной перепиской». Он не глупый человек и не мог наивно думать, что в этих старых бумагах укатано местонахождение золотого клада. Они понадобились ему для того, чтобы не рисковать понапрасну, преступники такого масштаба не любят пустых увлечений, они обычно идут наверняка. Вепринцеву перед выходом в такое далекое и полное риска путешествие необходимо было откорректировать свою карту, уточнить координаты, которыми могли его снабдить там… Ну вот, когда он все это сделал, нашел надежных сообщников, он поступил на работу, как сообщила вам Онучина, и теперь срочно собирается в Сибирь.
Шатеркин с интересом слушал полковника.
— В Сибирь Вепринцев отправляется не на экскурсию, Николай Иванович, а чтобы завладеть кладом. Кто сейчас может сказать, что все золото, которое раскидал по тайге Дурасов, нашли? Никто. Свидетелей нет. И если мы разумно поступим, может быть, и на нашу долю придется кусочек Дурасовского наследства, а?
— Это было бы совсем неплохо, — оживленно воскликнул Шатеркин.
— Вот и я так думаю, — усмехнулся Павлов. — Если сейчас арестовать Вепринцева, мы даже не сумеем до конца проверить, насколько основательны эти предположения.
Павлов откинулся на спинку дивана, на минуту устало закрыл глаза.
— Да-а, будем считать, что Вепринцев уже выехал, — снова заговорил он. — в городе ему больше нечего делать…
Шатеркин кивнул головой.
— По нашим сведениям, он до последнего времени не был уверен, что на его след напала милиция. Однако игра наша кончилась, теперь он, к сожалению, знает, что уголовный розыск занимается им. Котельников не только ускорил развязку, но и поставил нас перед необходимостью сейчас же пересмотреть все наши действия…
Полковник легко и быстро поднялся с дивана и снова подошел к карте. Несколько минут он задумчиво вглядывался в тонкие очертания рельефа, в мелкие надписи населенных пунктов.
— Примерно здесь находится это сибирское село, — показал он линейкой. — Далековато, но… Кстати, вы хорошо изучили парикмахера Тагильцева?
— Мне кажется, что это честный и порядочный человек, на которого можно положиться.
— Вот и хорошо… — Михаил Алексеевич, постукивая по руке линейкой и глядя в лицо Шатеркину, сказал: — Я думаю, что с первым же самолетом нужно отправить его туда, на родину, а завтра утром и вам в путь-дорогу.
— В село Рыбаки? — удивился Шатеркин.
— Совершенно верно.
Павлов положил Шатеркину на плечо руку.
— Я позабочусь о том, чтобы местные органы милиции сегодня же были предупреждены о вашем вылете. А теперь нам необходимо серьезно поговорить о деталях…
26. Удивительное совпадение
Почтовый поезд нагонял расписание. Под колесами гремели стальные стрелки, переезды, тяжело грохотали железные мосты. Пассажиры как могли коротали время. Вепринцев, наклонив голову, упрямо и долго глядел на шашечную доску, тщательно обдумывая ход. Против него, сгорбившись, сидел Ефимка Стриж, худой и несуразно длинноногий, как застарелый опенок. Он отчаянно и нервозно парировал, чтобы избежать поражения.
— О-о, ты знаменитый игрок!..
— Опять прошляпил, — сквозь зубы процедил Стриж.
Еще два-три решительных хода — и он, оказавшись в безвыходном положении, сдался.
— Все… Это будет пятое поражение, — вздохнул Стриж задышливо и хрипло и опять стал расставлять шашки.
— Оставь! Надоело. И в шестой раз проиграешь. — Вепринцев положил на шашечную доску свою большую волосатую руку, осыпанную бурыми веснушками.
— Все равно ведь нечего делать?
Вепринцев, не отвечая, отвернулся к окну. За вагоном в монотонном кружении бежала бескрайняя ковыльная степь, холмы, неглубокие распадки, заросшие шиповником, мелким березняком и черноталом. Вдалеке, а местами у самой дорожной насыпи, бродили табуны скота, одинокие всадники-чабаны кое-где возвышались над курганами, словно былинные богатыри. Вглядываясь в эту безмятежно-унылую картину, Вепринцев хмурил редкие рыжеватые брови. Скучная степь, ленивые табуны, всадники — все это, кажется, он уже видел. Быть может, это чем-то напоминает далекий, очень далекий Техас, пыльную жаркую пустыню, поросшую колючками, отважных ковбоев на мустангах… Но где же знаменитые лассо? Нет и огромных карикатурных сомбреро на головах этих всадников, их талии не затянуты широкими старомодными ремнями, за поясами не торчат тяжелые пистолеты. Да, это не Техас!
Вепринцев весь ушел в воспоминания, он прислонился к стене и закрыл глаза. Трясти стало меньше. «Ушел, кажется, удачно и вовремя, — подумал он, вспомнив последние дни, проведенные в городе. — А теперь пусть даже величайший детектив мира возьмет в свои руки это дело, он не будет иметь удачи. Чисто сработано! А может быть, папка наведет на след?» — Он открыл глаза, поглядел на плотно набитый рюкзак, презрительно взглянул на Стрижа, дремавшего на своем сидении, и снова зажмурился. «Это невозможно!.. Только дурак может подумать, что обыкновенному вору понадобится папка какого-то безнадежного старья. Добрый, хорошо воспитанный вор идет на ценности, на капитал… Разве могут его заинтересовать старые бумаги? Этот хлам скорее привлечет внимание легкомысленных шпионов, которые за гроши продают свою жизнь…»
И опять перед ним вырос огромный чужой город, прямые ровные улицы, скверы, оживленные бульвары. Вот первая встреча с Керженековым, короткий разговор, осторожное «прощупывание», туманные намеки. Потом опять встречи, они теперь носят все более конкретный характер. Снова уговоры, обещания, просьбы, угрозы… И тот конец, который не входил в планы Вепринцева…
Он опять взглянул на Стрижа, и крупные губы его презрительно шевельнулись. Если бы Стриж не дремал, он бы, наверно, услышал: «Эх ты, жалкий кусошник…» Вепринцев еще раз поглядел на серый пузатый рюкзак, на черную форменную фуражку с голубой окантовкой и блестящим значком геолога на околыше. На вешалке, в такт движению поезда, покачивалась поношенная, но вполне опрятная форменная куртка. С Иваном Вепринцевым все было кончено, его больше не существовало. Теперь он уже не шофер Вепринцев, а младший геолог Павел Бусакин, и едет по делам геологической службы очень далеко, в Сибирь, в тайгу…
Сегодня Бусакин, завтра Иванов. А вообще, не все ли равно, кем называться? Лишь бы иметь деньги и власть, остальное — сущие пустяки!
Однако Вепринцев все эти дни был неспокоен и зол, и чем быстрее шел поезд, приближаясь к неведомой станции, тем глубже вползала в душу тревога; временами дело, за которое он с такой энергией взялся, представлялось ему безнадежно пустым. Тогда он с сожалением вспоминал тот непутевый час, когда в одном чикагском притоне свела его нелегкая с плюгавеньким, пропившимся человечком. Подав холодную и неприятно сырую, как лягушка, руку, он гнусаво молвил: «М-мею честь представиться: Леонид Дурасов!» Это был сын того беглеца-приискателя, который без славы и почестей закончил свою шальную жизнь на далекой чужбине. Вепринцева в тот вечер нисколько не интересовал этот худосочный хлюст в сером с чужого плеча пиджаке. Тогда его волновала заманчивая перспектива крупного дела. Шутка сказать: такое дельце подвернулось. Если бы оно было поручено кому-нибудь другому, Вепринцев, вероятно, счел бы себя смертельно обиженным человеком. Кому еще можно поручить это дело, коль оно так прочно связано с русской землей? Ведь он американец русского происхождения и опытный чикагский гангстер. Он хорошо знает язык, обычаи страны, из которой бежал в 1922 году. Тогда он был очень молод и звали его Федором. Наверно, и сейчас в приволжской деревне Васильевке есть люди, которые помнят, как в Октябрьскую годовщину кулацкий сын Федька поджег большой деревянный дом сельсовета, где шло торжественное заседание. Поджег и сбежал.
И вот с тех пор мыкается по белому свету.
Его никогда не интересовала политика. Последние представления о России у него сложились из сообщений в американских газетах и радио. Он боялся: а вдруг предложение Дурасова — это какая-нибудь ловушка, на которые так способны все русские? Его заверили еще раз, что тут чистое и богатое предприятие и что риск будет сторицею оплачен. И он рискнул. В конечном счете, не все ли равно, где грабить — в Америке, во Франции или в России? Золото не пахнет, везде оно имеет одинаковый солнечный блеск и радостно ощутимую тяжесть.
