— Ушел, дьявол, ушел, — сдерживая бессильную ярость, шептал Котельников. — Теперь все начинай сначала.
Он повернулся лицом к стене.
— Проглядел, еще как!.. — продолжал Котельников. — Прошляпил — это, пожалуй, самое подходящее, шляя-па! Чепчик старушечий!
Больше всего тяготило его сознание своей беспомощности. Ему, человеку постоянного движения, казалось, что нет ничего на свете более угнетающего, чем лежать без дела день, другой, третий.
«…Вот тебе и мирная профессия. Больше двух лет на фронте пробыл, а в госпитале по-настоящему так и не довелось полежать. А здесь попал, да еще как глупо… Из этого ты, голова садовая, должен сделать правильный вывод: каждая шишка — предметный урок, каждый синяк — памятная заметка.
А голова, кажется, и в самом деле немножко побаливает и кружится, кружится…»
Котельников весь ушел в думы.
Вспомнилось, как поступил он на службу в милицию. Кончилась война. Со всей силой встал перед ним вопрос: за что браться, к чему приложить свои руки, разум? Может быть, вернуться на завод? Даже стыдно было выбирать что-то другое, ведь он вырос на заводе, начал учеником, а на войну ушел хорошим рабочим-кожевником.
Но задолго до демобилизации его неожиданно вызвали в политотдел. Начался обычный разговор: не наскучило ли служить, пишут ли что из дома, — должно быть, не знали, что у него нет никакого дома. А потом вдруг спросили:
— Вот, товарищ гвардии сержант, какое дело… Как вы смотрите на работу в милиции?
Этот вопрос захватил Котельникова врасплох, он даже не понял сначала, о чем идет речь.
— Как смотрю?.. Ну, как полагается на нее смотреть, так и смотрю.
— А все-таки, как?
— Работа неплохая…
Котельников осторожно и недоверчиво поглядел на сидевших против него офицеров и спросил недоуменно:
— Ну а я-то при чем тут? Какое я отношение имею к милиции?
Офицеры рассмеялись.
— Пока никакого. Пригласили мы вас для того, чтобы договориться на будущее. Может быть, из армии пойти вам на работу в милицию? Как вы думаете?
— Вон что!.. Серьезное дело…
Долго не мог ответить на этот вопрос Котельников, несколько дней. Все думал, взвешивал, советовался и, наконец, решил идти. А сколько пришлось услышать насмешек, сколько довелось увидеть колючих и ехидных улыбок! Однажды какой-то шутник повесил на койку Котельникова полосатый жезл уличного регулировщика. Но Котельников будто не заметил, промолчал, и жезл вскоре исчез.
— Значит, в милицию?.. — спросил как-то, лежа на койке, широкоплечий сержант.
— А что?
— Да так, знаешь, пьяные и прочая шпана… Представляем тебя в этом жизнерадостном окружении. Гвардии старший милиционер Котельников! Здорово!..
— Ну, а что же тут особенного? — начинал сердиться Котельников.
— Конечно, ничего, — вступил в разговор другой сосед. — Жалованьишко, правда, небольшое, одна мелочь, но это ничего, зато в неделю больше тумаков от пьяных наловишь, чем получишь рублей за месяц…
Тогда Котельников поднялся с койки. Никто раньше никогда не видел на его лице такого страшного гнева.
— Эх, ты!.. — задыхаясь, сказал он. — Где же твое сознание? Как ты рассуждаешь, а? Я иду в милицию не за деньгами, не за длинным рублем, а по призванию души, вот что!
Все насторожились и ждали, что будет дальше. Но Котельников, помолчав, сказал сдержанно:
— Хоть ты и долго жил в боевом солдатском коллективе, а ничему, видать, не научился… — И продолжал уже мирно: — Ну посуди сам, войну мы кончили, захватчиков прогнали. Ты думаешь, на этом точка поставлена? Нет! У нас кроме внешних врагов имеются и внутренние. Кроме всяких шпионов, разных лазутчиков есть еще хулиганы, воры, мошенники всякие, которые государственный карман со своей грязной мошной путают. А порядок общественный — это что, само собой установится, да?..
— Все это так… Правильно ты говоришь. — сдавался сосед, — но все же милиция…
— Что милиция? — Котельников откинул с себя колючее солдатское одеяло, сказал в раздумье: — Милиция, дорогой товарищ, у нас советская, рабоче-крестьянская, наша. По существу говоря, если транспорт родной брат Красной Армии, то милиция — родная сестра по оружию!
Даже озорной белокурый сержант после этого разговора не заводил больше своих шуток.
Что служба эта нелегкая, беспокойная, Котельников понял сразу, с первых дней. Потом повстречался с капитаном Шатеркиным. Работа в его подчинении увлекла Котельникова своей конкретностью. Вскоре он стал кадровым офицером милиции. И теперь Котельников уже не думал над тем, хорошо он поступил или плохо, идя на милицейскую службу. Служба целиком захватила его.
И может быть впервые за время работы в милиции Котельников так глубоко заглянул в свою жизнь.
Размышления его неожиданно оборвались: он услышал чей-то неуверенный голос.
— Дядя Котельников… а дядя Котельников, слышите, мы к вам пришли…
Котельников повернулся к окну. Из-за косяка на него глядели черные настороженно-озорные глаза Толика.
— Как ты сюда забрался?! — тихо воскликнул Котельников.
— А там Миша… Я у него на спине стою…
Котельников даже несколько растерялся, но тем не менее он не мог не почувствовать и радости — встреча приятная. Торопливо натянув на плечи широкий больничный халат, он выглянул за дверь — сестра куда-то отлучилась — и, заметно прихрамывая, вышел из палаты. Ребята встретили его как давнего знакомого.
— Немного прихрамываете?
— Болит здорово, да? — наперебой расспрашивали они Котельникова.
— Это не так важно, дорогие друзья. Лучше расскажите, как это вы разыскали меня? По радио о моем местонахождении, кажется, не объявлялось, в газетах не писалось.
— А мы все равно нашли, — похвалился Толик.
Они зашли в решетчатую беседку, увитую плющом, сели.
— Так… Насколько я разбираюсь в секретах, вас послал ко мне дядя Коля? — закуривая, спросил Котельников.
— А где он, дядя Коля-то?.. Где? — с нетерпением заговорили мальчишки.
— Сейчас на службе, конечно, — ответил Котельников, взглянув на солнце.
— Не-е-ет… — отрицательно тряхнул головой Толик. — Его нигде нет.
— Нигде нет?.. — с удивлением переспросил Котельников.
— Он, наверно, в командировку уехал, — наклонив голову и будто что то отыскивая под ногами, сказал Миша. — Мы всех спрашивали, и никто не знает, даже у товарища полковника были…
— Ну и что же он вам ответил?
— Ничего не ответил, — грустно вздохнул Миша. — Сказал ждите гостинцев…
Долго они молчали, думали каждый о своем. Внезапно Толик повернулся к Котельникову и совершенно неожиданно спросил:
— А школа капитанов милиции есть у нас в Советском Союзе, дядя?
Котельников поднял на него глаза.
— Хочешь поучиться?
— Хорошо бы…
— Почему капитанов? Может быть…
— Ну, все же капитан, знаете… Он более ответственный и вообще, капитан… — пытался пояснить Толик.
— В общем, капитан, капитан, улыбнитесь, так, что ли? — скупо ухмыльнулся Котельников.
— Есть, да? — не успокаивался Толик.
— Есть такая школа, ребята.
— А как туда поступить?
— Закончишь десять классов, получишь аттестат зрелости, только, конечно, хороший, с отличными отметками, и поведение, конечно, учитывается… и тогда смело можно поступить.
— А раньше нельзя? Из семилетки, например? — спросил Миша.
— Нет, с семилеткой, дорогой мой, не примут. В такое учебное заведение с семилеткой — что ты, смеешься?
Котельников легонько потрепал Толину голову, вздохнул и подумал, что пора ему уходить из госпиталя.
28. Зачем тебе столько золота?
Вепринцев глубоко всхрапнул, словно взял заключительный аккорд, и, испугавшись, проснулся. «Фу, черт возьми!» Он оторопело поглядел вокруг, прислушался, но напряженный слух его ничего не мог уловить кроме беспечного и вольного храпа Стрижа, ничком лежавшего рядом, да глухих ударов собственного сердца. И хотя кругом еще стоял полумрак в небольшие подслеповатые окна уже настойчиво лезли трепотные тени погожего утра.
Поднявшись, Вепринцев неловко и грузно сел на постель и тотчас почувствовал во всем теле тупую усталость; в голове свинцовая тяжесть, во рту сухо и горько. Заметив в темном углу ведро, с водой он слез с шаткой скрипучей кровати и, шлепая по полу босыми ногами, пошел туда. «Кажется, вчера много выпили», — подумал Вепринцев и, зачерпнув полный ковш холодной воды, жадно припал к нему. На голую волосатую грудь прозрачной струйкой стекала вода, но он, казалось, не чувствовал этого, ему даже был приятен скользящий холодок воды.
В просторной деревенской избе пахло сухой майской полынью, и парным молоком: За дверью слышался негромкий рассудительный бабий говор, звякали подойники; во дворе печально мычала корова, с нетерпением-ожидая хозяйку; вполголоса журились гуси, твердо постукивая клювами в пустое корытце; зевластый петух, взлетев, на забор, оглушил всех своим озорным, криком.
