версию о том, что сын профессорессы Кросеры наркоман.
Он достал мобильный и набрал номер Гриффони.
– Sì, – послышалось в трубке.
– Через десять минут я зайду!
Клаудиа Гвидо застал за рабочим столом, который она передвинула так, чтобы сидеть лицом к стене и с расстояния менее чем в полметра рассматривать на ней трещинки и облупившуюся краску. Зато второй стул теперь стоял в комнате, а не в дверном проеме – ну разве не роскошь? Обогнув Гриффони, посетитель мог присесть на свободный стул, размером не больше табурета, и побеседовать с комиссаром за закрытой дверью. Правда, затем придется с помощью переговоров решать, кто выйдет из кабинета первым…
Брунетти замер на пороге и покрутил головой, изучая мизерное пространство.
– Стоит чуточку передвинуть мебель – и уже дворец!
С этими словами он обошел Гриффони и опустился на стул для посетителей.
Она улыбнулась, закрыла дверь и посмотрела на Брунетти.
– Что случилось? – спросила Клаудиа и добавила, не дождавшись ответа: – Твой голос по телефону показался мне взволнованным.
Гвидо решил обойтись без вступлений:
– Я был у Форнари дома. Он умирает от рака легких в жалком домишке в Кастелло. Вероятность того, что он на кого-то напал, примерно такая же, как то, что он на ангельских крыльях летает в больницу на химиотерапию.
– И что это нам дает?
– На Гаспарини напали, но подозреваемых у нас нет.
– Случайность ты исключаешь?
– Абсолютно, – сказал Брунетти и подавил желание добавить: Бога ради, мы же в Венеции!
Клаудиа подалась вперед, словно хотела встать со стула, но вдруг передумала и развернулась, чтобы как можно лучше видеть собеседника. Брунетти отметил про себя, что на ней сегодня черная футболка и черный шерстяной жакет. Одинокая жемчужная нить – жемчуг, похоже, настоящий. Подлинность ее белокурых волос сомнений не вызывала.
– Хорошо, – сказала Гриффони, – что ты не считаешь нападение случайным.
– Почему?
– Потому что тогда есть мотив. А раз есть мотив, найдутся и улики, которые на него указывают.
Брунетти думал так же.
– Когда знаешь, что хочешь найти, искать легче, – произнес он.
Клаудиа откинулась на стуле, взяла блокнот и ручку.
– Расскажи мне все, что ты выяснил.
Рассказ получился долгим: что сообщила профессоресса Кросера, на этот раз в деталях; ее решительный отказ, когда Гвидо захотел поговорить с мальчиком; их с Сандро случайная встреча в квартире и агрессивное поведение подростка. И в финале – визит к семейству Форнари, с описанием жалкой обстановки, хотя (Брунетти только сейчас это осознал) там было чистенько и уютно. Всюду порядок, Форнари – в свежеотутюженной пижаме… Его кашель – Гвидо мог признаться в этом только самому себе – единственное, что пачкало дом.
Внимательно выслушав коллегу, Гриффони закрыла блокнот и положила его на стол.
– Пометки я сделала, но пока что они мне не пригодятся, – сказала она, кивая на блокнот, и после недолгого раздумья добавила: – Хотя… Профессоресса Кросера. Думаю, с ней стоит поговорить еще раз.
Брунетти был обеими руками за. Он знал, как хороша Клаудиа в роли доброго копа, особенно со свидетелями женского пола.
– Ладно! Уточню, захочет ли она побеседовать. Может, нам удастся…
Гриффони перебила его:
– Если она в больнице, это будет не очень разумно. Там ей будет труднее всего говорить.
Брунетти достал свой телефонино и продемонстрировал его Гриффони. Та кивнула, и он нашел и набрал номер профессорессы.
Девятый гудок, десятый… После одиннадцатого послышалось короткое: «Профессоресса Кросера!»
– Синьора, это комиссарио Брунетти. Как ваш супруг?
– В прежнем состоянии. В той же палате. Без изменений.
Гвидо вздохнул.
– Искренне сочувствую, синьора, но, боюсь, мне все-таки придется вас побеспокоить.
– Вы нашли, кто на него напал? – спросила она куда более нейтральным тоном, чем Брунетти ожидал. Но потом его осенило: в самом деле, какая ей разница – известно, кто напал на ее мужа, или неизвестно?
– Нет, не нашли. Поэтому я и хотел прийти и еще раз с вами побеседовать.
– Здесь, в больнице? – встревожилась женщина.
– Нет. У вас дома. Если, конечно, вы позволите.
– Какая от этого может быть польза?
Комиссар был склонен с ней согласиться. Если полиция найдет злоумышленника, никому не будет от этого пользы. Тому, кто совершил преступление, и его родным от этого горе, семье жертвы – тоже, потому что это дает им лишь одно: желание отомстить. А Брунетти прекрасно знал, как быстро идея о мести уродует любого, кто ею проникся.
– Это не мне решать, синьора, – сказал он. – Мое дело – найти виновного и проследить, чтобы его арестовали.
– И что это изменит? – спросила профессоресса Кросера так тихо, что комиссару пришлось напрячься, чтобы расслышать ее слова.
Брунетти показалось, что на заднем плане раздается какое-то дребезжание. Хотя… Может, ему послышалось?
– Когда вы хотите прийти? – удивила его вопросом профессоресса.
– Может, после обеда? В три пополудни вам будет удобно?
– Да, – сказала она и завершила разговор.
– Согласилась, – сказал Гвидо Гриффони.
– Отлично! Думаю, у нее дома будет удобнее.
– Для профессорессы? – уточнил Брунетти.
– Да, – ответила Гриффони, вставая. – А мы сможем осмотреть ее квартиру.
На обед они решили пойти вместе. Брунетти позвонил Паоле и сообщил, что ему надо кое с кем встретиться, и она отнеслась к этому известию спокойно: детей устроит любая еда, главное, чтобы ее было много.
– Срочная работа? – спросил Гвидо. Может, Паоле нужно написать научную статью или проверить экзаменационные работы…
– Нет, интересная книга.
На этом их разговор закончился.
За ленчем Брунетти и Гриффони беседовали о деле, вызвавшем большой резонанс в местной прессе: доктора-египтянина судили за убийство шестнадцатилетней дочери. Причиной преступления стала обнаруженная горе-отцом игривая переписка в фейсбуке – между девочкой и ее одноклассником-итальянцем. В числе сообщений, превративших обычного отца в убийцу, было такое: «Ты сегодня очень хорошо отвечала на уроке истории». На следующий день парень написал: «Пойдем на кофе после уроков, если у тебя будет время?» С фейсбуком папаша был на «вы», чат проверить не мог, потому и не узнал, что на первое сообщение девочка не ответила, а на второе написала: «Нет».
Отец зарезал ее во сне, позже сказав полиции, что не смог бы этого сделать, если бы дочка не спала и смотрела на него. Он, видите ли, слишком ее любил!
Брунетти и Гриффони обсуждали этот инцидент с отчаянием, которое приходит только тогда, когда в полной мере осознаешь, сколько в этом мире глупости и предрассудков.
– Господи, ей было всего шестнадцать! И отец убил ее за то, что парень спросил, не хочет ли она выпить с ним кофе! – сказала Гриффони. – Если вспомнить, что я творила в этом возрасте… – И она выразительно прикрыла глаза рукой.
– Но ты не египтянка, – заметил Брунетти.
– Она тоже, – ответила Клаудиа резко. – Девочку привезли сюда трех лет от роду. Или она все равно должна вести себя так, будто ее вырастили в шатре посреди пустыни?
– Отец говорит, что хочет умереть, просит, чтобы его убили…
– Гвидо, только не надо этого! – парировала Гриффони, не скрывая ни удивления, ни гнева.
– Что я сказал не так? – Брунетти изумила эта отповедь.
К столику подошел официант с заказом – двумя порциями пасты, и полицейские замолчали. Но стоило ему отойти, как Брунетти спросил:
– Поясни, что тебя так взбесило.
Гриффони посыпала пасту сыром, наколола на вилку несколько горошин, потом – кусочек желтого перца и только после этого навертела на нее немного тальолини [49]. Рука с вилкой замерла над тарелкой, и Клаудиа посмотрела на коллегу:
– Это бредовое заявление! Не хочет он умирать. Подстраивается под нас, представителей западной цивилизации, изображает из себя разнесчастного папашу, которому смерть дочки разбила сердце.
Клаудиа опустила вилку на тарелку и спрятала лицо в ладонях.
– Ему мало было ее убить. Теперь он жаждет сочувствия к себе как к жертве столкновения разных культур! – Она убрала руки от лица и схватилась за вилку. – Хочется рвать и метать! Дешевый фарс!
– Ты вправду так
