— А ну, ложись, девчонка! Куда без спроса?
— Ты что, таблетку от трусости забыл съесть? — она вырвалась, но осталась лежать, уставилась на него недоуменными глазами. — Там же безопасно, ты что, не видишь?
— Это ложное чувство безопасности, — проворчал он, — лежи, не рыпайся. А то накажу. Учти, у меня черный пояс.
— По каратэ? — она сделала огромные заинтересованные глаза.
— По заднице. Я больше не шучу, Валюша. Ситуация опасная и ненормальная. Если нас поймают, то просто так не выпустят. А это обидно, потому что мы даже не знаем, что происходит. Поэтому лишний раз перестрахуемся, чем тупо полезем на рожон. Помолчи минутку, дай подумать.
Он лихорадочно размышлял, грызя веточку осота.
— Странно, — пришла ему в голову интересная мысль, — если допустить, что Поличный уже неделю кукует в Тасине, что он ест?
— Я уже думала над этим, — прошептала Валюша. — Может, картошку гнилую выкапывает, или кур по ночам у соседей таскает. А может, скорешился с какой-нибудь бабкой — заплаты ей на крыше латает, а она его подкармливает. А может, — Валюша хихикнула, — услуги сексуального характера оказывает. Бабкам это очень надо. Тебе не все ли равно, Турецкий? Пойдем скорее, может, он там с голодухи уже ноги проткнул.
— За неделю не протянет. Нормальные герои всегда идут в обход, понимаешь мою мысль? Отползаем, Валюша, и пулей в лес. Проложи маршрут в голове — только не так, как ты это делала раньше. Мы должны выйти из леса на южной околице…
Опять они плутали по буеракам, огибая деревню. В районе шести вечера они лежали на опушке за поваленным деревом. Турецкий понимал, что тянуть резину бессмысленно, если оппоненты получат информацию о заброшенном доме в деревне Тасино, они рано или поздно сюда явятся. Но и действовать наобум он остерегался. Изучал пути отхода, возможные препятствия. Соваться напрямую к дому было глупой затеей — между ними и домом была чересполосица ям и канав, заросших бурьяном. Там же рухнувший забор, распавшийся от природных воздействий сарай, — то есть уйма препятствий. В любом случае, пришлось бы подходить с улицы, которая в этой части деревни была простым тупиком, упирающимся в ельник. Валюша прониклась непростой ситуацией (а, возможно, ей просто надоело спорить с упертым дядькой), впитала инструкции, понятливо кивнула. Он перебежал от опушки к ржавой трансформаторной будке, увенчанной рассохшимся птичьим гнездом, рядом с которой красовался покосившийся столб с бетонной опорой, высунулся, обозрел окрестности дома, махнул рукой. Валюша юркнула к нему за будку.
— Мы с тобой настоящие индейцы, Турецкий. Самому-то не смешно?
— Грустно, — проворчал он. — Заткнись, пожалуйста. Я знаю, что у тебя язык, как у хамелеона.
— Это как? — не поняла она.
— В полтора раза длиннее тела.
Вероятно, со стороны их перемещения действительно носили забавный характер. Но в данной точке вычислить их можно было только со второго этажа дома. Окна мансарды, выходящей на дорогу, мутновато поблескивали, никакого шевеления за ними не наблюдалось. Забор состоял из набитых внахлест оструганных досок — просветов между ними не было — и хоть изрядно покосился, но пока стоял. В отличие от калитки, которая болталась на одной петле.
— Странно, — рассуждала сама с собой Валюша, — эти надписи на каждом столбе — «Не влезай — убьет». Но ведь если влезешь, тоже убьет, верно?
— Ты права, — прошептал он, — надо что-то делать с этой неопределенностью… — он скосил глаза, — не ковыряй в носу, палец сломаешь.
— А мне скучно, — заявила Валюша. — Долго мы тут еще сидеть будем?
— Уже идем. Вернее, я иду, а ты внимательно наблюдай. Если что-нибудь шевельнется, дашь сигнал. Если все в порядке, кивнешь, и я зайду в калитку. Сама никуда не ходи, сиди тут.
— Ну вот еще, — фыркнула она. Он показал ей кулак.
— Давай без самодеятельности, Валюша. Если Поличный в доме, он все равно не вооружен. Справлюсь как-нибудь.
Он оторвался от ржавого железного короба, перебежал пустое пространство, не спуская глаз с заляпанных грязью окон второго этажа, присел у калитки. Посмотрел назад — Валюша снисходительно кивнула, мол, так и быть, разрешаю. Он сделал ей знак, чтобы не сходила с места, отвел предательски скрипнувшую калитку, проник на территорию заброшенного дома.
Шестое чувство как-то озадаченно помалкивало. Решило, видимо, умыть руки. Он примостился у завалинки, осмотрелся. Двор просторный. Хозяев здесь наверняка несколько лет не было. Наличники поросли плесенью, краска облупилась, решетка для чистки обуви под крыльцом проржавела насквозь, под навесом с раскрошенным шифером висели на веревке полуистлевшие брезентовые штаны. Напротив крыльца красовалась недоделанная собачья будка, валялись сгнившие березовые чурки, старые ведра, заляпанные раствором цемента. Двери в сараи заблокированы изъеденными коррозией стяжками и замкнуты на амбарные замки. Вряд ли кто-то станет их взламывать — для проникновения в сарай вовсе не обязательно использовать дверь, доски прогнили настолько, что дыру в человеческий рост можно проделать в любом месте — парой пинков. И кто-то, по-видимому, не так давно этим занимался…
Он крался вдоль вросшего в землю фундамента. Ставни на окнах закрыты — причем закрыты не сегодня. И все же, добравшись до крыльца, он обнаружил приметы недавнего присутствия разумного существа. Позади крыльца стоял прокопченный мангал на трех ножках (четвертую заменяли несколько кирпичей, составленных стопкой), и из него характерно тянуло. Турецкий повертел головой, — не собирается ли швырнуть в него камень одичавший майор милиции? — подошел к мангалу. Потрогал жиденький слой угольков, они еще были теплые. Жаровней пользовались часа четыре тому назад. Под домом валялись перья, страшноватая куриная голова — шея разлохмачена, явно не ножом резали. Он вернулся к крыльцу, поднялся по ступеням, стараясь не наступать на них посередине, помялся на крыльце. Заметил шевеление боковым зрением. Вскинул голову. В калитку просовывалась мордашка с горящими от возбуждения глазами. Он чертыхнулся про себя — даже собака понимает слово «нельзя». Показал кулак — она усердно закивала, мол, дальше ни ногой. Слабовато как-то верится. Ладно, хватит изображать из себя крадущуюся за птичкой кошку. Он приоткрыл дверь и громко сказал:
— Евгений Михайлович, вы дома? Это следователь из Москвы, моя фамилия Турецкий. Я хочу с вами поговорить.
Дом многозначительно помалкивал. Он вошел внутрь, вытер зачем-то ноги о грязный коврик. В заброшенном доме властвовала тишина. Только муха билась о стекло, крест-накрест переклеенное изолентой. В доме было пусто, грязно. Со стен свешивались отпавшие обои. В углах громоздились клубы пыли. Мебели в двух комнатах на первом этаже почти не осталось. Диван с выдранными пружинами, старый трельяж без зеркала, угловатые тумбочки, раритетный буфет с уцелевшими стеклами. Половицы прогибались и утробно поскрипывали. Он сунулся на кухню, пробежался взглядом по навесным ящикам с распахнутыми дверцами, по осколкам кувшина на полу. Можно не сомневаться, что после окончательного отъезда Латыпиных в доме похозяйничали мародеры, забрали все, что могло сгодиться в хозяйстве. Он отбросил ногой пыльный половик, задумчиво уставился на крышку люка. Нет, Поличный туда не полезет. Не станет он себя замуровывать в подвале. Да и как он умудрился постелить коврик, после того как оказался внизу?
Он вернулся в прихожую, встал под лестницей на мансарду.
— Евгений Михайлович, не будьте дураком! Выходите, поговорим! Я не верю в вашу виновность!
Дом уныло помалкивал. Частички пыли кружились в воздухе, оседали на пол. Лестницу на второй этаж нельзя было назвать приставной. Хотя и стационарной ее нельзя было назвать, она стояла как-то кособоко, а верхние концы, когда-то закрепленные в пазах межэтажного перекрытия, лишь касались опоры. Лестница предельно аварийная. Он подошел поближе. Такая, если дернуть что есть мочи за конец, просто рухнет. Покачав головой, он потряс лестницу. Вроде не падает. Взялся за перила, начал осторожно подниматься. Добрался до середины, вытянул шею, прислушался.
— Евгений Михайлович, вы здесь? Я поднимаюсь, постарайтесь не делать глупостей, договорились?
Глаза сравнялись с линией второго этажа. В этой части дома царило аналогичное запустение. Сорванная с петель дверь — просто стояла, прислоненная к стене. Зеркало, треснутое пополам, лохмотья наружной электропроводки. Две комнаты — в одной практически пусто, во второй просматривалась кровать, у которой когда-то были ножки. Он оторвал ногу, сделал шаг, второй, критическим взглядом оценил прочность перил метровой галереи, решив на всякий случай к ним не прикасаться.
— Евгений Михайлович, выходи…
Как он ни готовился, а атаку прошляпил! Скрюченное тело вырвалось из-за простенка и, издавая рычание, вцепилось ему в грудь. Турецкий оступился, оба покатились по ступеням вниз. Лестница тряслась, но, кажется, устояла. Он опомниться не успел, как уже лежал на полу, а за грудки его тряс какой-то небритый диковатый мужик с перекошенной физиономией. Он ухитрился подтянуть ногу, согнул ее в колене, отпихнул от себя агрессора. Удар, которым тот собрался прибить Турецкого к полу, пришелся в воздух. Он отклонил голову — мужик треснул кулаком по полу. С координацией у него были большие проблемы. Турецкий тоже схватил его за грудки, потянул на себя… и резко ударил лбом по губам, заросшим жесткой волосней! Мужик взвыл от боли; Турецкий развил наступление, сбросил с себя тушу, поднялся на колени. Но тот не ведал страха и отчаянием был обеспечен на несколько жизней вперед, набросился, невзирая на боль. Они покатились по полу, награждая друг друга оплеухами.
