— Спокойно, больной, спокойно… — зашептала Ирина. Он расслабился под ее большими ласковыми глазами — самое приятное, что он когда-либо видел в жизни. Она тоже была в халате, сидела рядом с ним на краю дивана, склонив голову с распущенными волосами, шуршала чем-то у него в голове.
— О, повелительница сковородок… — пробормотал он, закрывая глаза. — Что ты делаешь?
— Пытаюсь надеть тебе на голову венок из одуванчиков, которые нарвала сегодня утром во дворе. Ты помнишь, я уходила? Хотела купить себе что-нибудь приятное, но купила только таблетки для поднятия настроения.
— Зачем мне венок? — недоумевал он.
— Не знаю, — она пожала плечами, — мне нравится.
— Но я еще не умер, — возмутился он.
— А это не похоронный венок, — возразила Ирина, — это, скорее, нимб. Теперь ты можешь читать лекции по харе-кришне-харе-раме, или, скажем, ремонтировать автомобили по фотографии.
— Не хочу жить с нимбом, — проворчал Турецкий, — нимб — это разряд между рогами.
— Любопытная интерпретация, — хитро улыбнулась Ирина. Насторожилась, приложила палец к его губам. — Помолчи, дорогой, не спрашивай, какой сегодня день. Это единственное, о чем ты с завидным постоянством спрашиваешь. Позавчера был вторник, вчера среда, сегодня четверг. Завтра, если повезет, будет пятница. Три дня назад ты вернулся из очередной командировки, и, похоже, она произвела на тебя неизгладимое впечатление. Ты не рассказываешь о ней ничего, кроме того, что нашел там себе женщину.
— Это не женщина, — простонал Турецкий, — это друг.
— Женщина-друг, — кивнула Ирина, — олень-дикобраз. Как сказал, не помню кто, хотя, возможно, Бальзак, никто не может сделаться другом женщины, если не может стать ее любовником.
— Выйди, — простонал Турецкий, — и зайди снова. С другим расположением духа.
— Хорошо, я пошла, — скромно сказала Ирина.
Она вернулась с телефонной трубкой.
— Держи. Я не виновата. Шла мимо, а он звонил.
— Может, не надо, Ириша? — взмолился Турецкий. — Скажи им, что я еще не в состоянии.
— Поздно, — хмыкнула Ирина, — я сказала, что ты вполне уже даже ничего.
Она села рядом, чтобы не отправлять сложную ситуацию на самотек, подперла кулачком подбородок и уставилась на мужа влюбленными глазами.
— Ну, как ты, герой? — как ни в чем не бывало, осведомился Меркулов.
— У героя трудные дни, — вздохнул Турецкий. — Все болит, но еще есть силы не ходить к врачу.
— Ты должен быть здоровым, — наставительно сказал Меркулов.
— Да здоровый я, Костя, здоровый. С каждым днем все здоровее. Уже пытаюсь сдуть пену с микстуры.
Хихикнула Ирина, закрыла рот ладошкой.
— Ладно, вечерком забегу с коньячком, — расщедрился Меркулов. — Ты не думай, я безо всякой каверзы звоню, Саня, исключительно с добрыми намерениями. Имеется информация по Дубовску, но не думаю, что она очень тебя порадует. Нет, не волнуйся, с твоими добрыми знакомыми все в порядке. Они вернулись домой и уже никого не интересуют — даже в плане мести. На всякий случай за ними подсматривают — ведь никому еще не помешал ангел-хранитель, верно?
— Тогда в чем проблемы?
— Проблем — никаких. Руководство Министерства внутренних дел и Генеральная прокуратура хранят загадочное молчание. Сор из избы не выносится по принципиальным соображениям. Пресса тоже как-то странно помалкивает. Во вторник утром полковник Короленко был задержан без предъявления обвинений работниками областного Управления собственной безопасности. Через двенадцать часов — отпущен. И снова без объяснений причин. Вечером его нашли на даче — скончался в страшных мучениях. Кровоизлияние в мозг, инсульт, помочь было некому. В тот же день в страшном ДТП погиб некий капитан Махонин — эта фамилия тебе о чем-то говорит? Водитель КамАЗа уснул за рулем, не справился с управлением, выезжая на встречную… глупая, нелепая смерть. Пропал начальник криминальной милиции Свечкин. Вышел веером из дома, чтобы купить сигарет, — и с этой минуты его, как говорится, бивше не бачили. Как корова языком слизала. Возможно, еще вернется, но с каждым часом вероятность тает. Обязанности полковника Короленко выполняет один из его заместителей капитан Безбородов. Районный прокурор почему-то не спешит разбираться с обстоятельствами случившегося, ждет отмашки из Москвы, но Москва, как я уже сказал, не говорит и не показывает.
— Я тоже не говорю и не показываю, — пробормотал Турецкий.
— Ты все уже показал, я знаю, — вздохнул Меркулов. — Никто не предлагает тебе новую фотосессию и пресс-конференцию. Живи пока спокойно. Кстати, тебя не задело то, что я перечислил?
— Нисколько, — сказал Турецкий, — с каких это пор меня должны задевать чьи-то грязные игры? Я сделал то, о чем меня просили, а уж с коррупцией и бандитизмом в собственных рядах боритесь так, как вас учили. То есть из рук вон плохо. Заходи в гости, Константин Дмитриевич, не забудь коньяк, цветы Ирине, и боже тебя упаси начать этот разговор заново.
Ирина удалилась с трубкой. Турецкий начал погружаться в «страну дураков» — как когда-то называли на блатном жаргоне сонное царство. Но вскоре она опять вернулась — с многозначительными ужимками — и снова сунула ему трубку.
— А это кто? — застонал Турецкий.
— Детский ансамбль «Кукушечка», — загадочно отозвалась супруга. — Подбрасывает своих воспитанников в чужие ансамбли.
— Алло, «Кукушечка»? — слабым голосом проговорил Турецкий.
— Ты точно недолечился, — сказал смутно знакомый детский голосок. — Если хочешь, позвоню попозже.
— Валюша? — он подскочил, стряхнул остатки сна, поймал заинтересованный взгляд Ирины. — Ты где? Ты как?
— У нас в деревне все хорошо, Турецкий, — сказала девочка. — Мама снова меня пилит. Хочется чего-то такого… но, знаешь, повторять наши с тобой приключения мне почему-то больше не хочется.
— С тобой все в порядке?
— Нет, Турецкий, я сижу на дереве, а подо мной — стая голодных оборотней. Конечно, с нами все в порядке. Никто не приходил, не уводил в половецкий плен, в затылок не стреляли. Сутки мы просидели в Туле, в какой-то ободранной гостинице — ну, ты об этом знаешь. Потом нас привезли обратно, сказали, что волноваться не стоит. Но мы все равно волновались, знаешь, как мы волновались, Турецкий? Если бы ты не позвонил в ночь со вторника на среду, мы бы волновались до сих пор. Какой-то дядька сказал, что под домом будет стоять машина, мол, если с нами что-то приключится, можем обращаться в любое время суток. С утра она действительно стояла, а вот после обеда куда-то пропала…
— Все хорошо, Валюша, — успокоил Турецкий. — Ты больше не являешься носителем ценной информации. А скатываться до пошлой мести эти люди не будут — у них голова сейчас занята другим. Может, действительно, пересмотреть свое отношение к родителям и к жизни вообще?
— О, мама дорогая, — вздохнула Валюша, — и этот туда же… Ладно, Турецкий, приезжай в гости.
— Обязательно, Валюша, — уверил он, — как только буду мимо…
— Слушай, а если я в Москву к концу лета приеду, — встрепенулась Валюша, — ты покажешь мне интересные места столицы?
— Рестораны, что ли? — пробормотал Турецкий. — Конечно, Валюша, приезжай, я выделю тебе самую лучшую спальню в нашем доме. Развлечемся, Москву поставим на уши.
— Поцеловать не забудь, — прошептала Ирина.
— Целую, рыбка моя, — сказал Турецкий, заканчивая разговор.
— Да ладно тебе, — смутилась Валюша, — впрочем, ладно, я тебя тоже целую. До новых встреч, как говорится.
Он бросил телефон под ноги и без тени смущения уставился на Ирину.
— Бес в ребро, — покачала головой супруга. — Обзавелся запасным аэродромом, Турецкий? Она хоть симпатичная? Прекрасно тебя понимаю. Года через четыре ты можешь снова, как бы не нарочно, проехать мимо Дубовска, пройтись по старым адресам… Но учти, за двумя зайцами погонишься…
— Не волнуйся, кого-нибудь да поймаю, — он с наслаждением потянулся и обнял доверчиво прильнувшую к нему жену…
