- А пистолетика-то и нет. Забрал его более удачливый стрелок.
- Или стрелки, Саня.
- Вряд ли. Свиданка здесь, по-моему, была один на один.
- Или двое на одного.
- Слишком много выстрелов. Двое бы просто убили. В один выстрел или, в крайнем случае, в два. Двое против одного - это всегда запланированное убийство. Здесь - сначала разговор, а в результате разговора перестрелка. Дуэль, можно сказать.
- Ну да, - полусогласился Казарян. - Значит, Дантес в бега кинулся?
- У нас с тобой, Рома, пока только одно сомнительное утешение. К счастью, Цыган - не Пушкин.
- Ну что, место осматривать будешь?
- Зачем? Сережа это сделает лучше меня. Только мешать.
- А я все-таки гляну, - решил Казарян. - Осмотр закончим и в контору?
- Семеныча дождемся.
- Нужно ли? Полчаса - время, куда угодно и как угодно уйти можно. А орудовал или орудовали не мальчик или не мальчики. Его Верный про это уж знает наверняка.
Вот пусть Верный нам об этом и скажет.
- Идеальный вариант, но Верный, увы, говорить не умеет.
Девушка Мила и парень Валя с восхищенным недоумением слушали их треп. Казарян почувствовал их взгляды, обернулся:
- Ребятки, извините, но вам придется еще немножко подождать. Пока фары нужны, а как закончим, так вас сразу на машине по домам отправим.
- А мы что, больше не понадобимся? - с беспокойством спросил парень Валя.
- Не волнуйся. Еще надоест к нам ходить показания давать, - обрадовал парня Казарян и, захлопнув дверцу, пошел в свет. Смирнов уже сидел и смотрел, не видя, в ветровое стекло, где, как под театральными софитами, лежал труп.
...Семеныч с компанией ушел в два часа. Ровно в два тридцать они вернулись.
- Ну и как? - спросил Смирнов. Он даже из машины вылез, чтобы задать этот вопрос.
- А как? Да вот так! - раздраженно ответил Семеныч. - Минут на пятнадцать пораньше бы, и Верный наверняка бы его взял. Чуток не хватило. Он отсюда на Ново-Песчаную кинулся, пересек ее и в лесок до Песчаной. Как же, умный! Верного пробовал сбить, по Таракановке метров пятьдесят, дурак, шлепал. Но мы бережок в момент отработали и опять на след вышли. А он, мерзавец, к Окружной. Там след исчез с концами. Он за проходящий состав уцепился. Мы постояли, посмотрели, каждые пять минут, а то и меньше, состав.
- Ты говоришь - "он". А что, и в правду, он один был?
- Один, один! - уверенно отвечал Семеныч. - Верный как по нитке шел, без всяких отвлечений. Домой когда поедем? А то Верный сильно устал и нервничает.
Верный в подтверждение Семенычевых слов махнул хвостом и жалобно посмотрел на Смирнова.
- Мы пойдем? - спросила разрешения Мила.
- Подождите немного. Мы вас довезем.
- Так мы рядом живем, - разъяснил паренек Валя. - Мила - на Песчаной, а я - в Амбулаторном.
- Что ж, идите, - кивнул Смирнов. - Только адреса свои оставьте. У вас какие-нибудь документы при себе есть?
- У меня паспорт, - сказала Валя.
- Вот его и покажи Казаряну. Ну, бывайте. Еще увидимся.
Молодые доложились Казаряну и через любимый свой лаз отправились домой.
Кончили, слава богу. Смирнов глянул на часы. Два часа пятьдесят семь минут. По Чапаевскому выехали к Ленинградскому шоссе. Выезд на шоссе перегораживали два патрульных "газика" военной автоинспекции.
- Включи сирену, - приказал Смирнов шоферу. Испуганный и пугающий вой огласил безмолвную Москву. "Газики" стояли, и никакого намерения двигаться у них не было. Смирновский шофер злобно дал по тормозам.
Из ближнего "газика" выбрался майор в походной форме и не торопясь двинулся к милицейским машинам. Подошел, опознал в Смирнове старшего, небрежно кинул ладонь к козырьку, представился и доложил:
- Майор Нечаев. Проезд по Ленинградскому шоссе временно закрыт.
- Майор Смирнов, - холодно отвечал Смирнов. - У меня дела чрезвычайной важности, связанные с раскрытием опасного преступления.
- Сейчас самые важные дела - у нас, - убежденно сказал майор Нечаев. В подтверждение его слов из "газиков" выпрыгнули шестеро с автоматами и выстроились в линию. Против силы не попрешь.
Смирнов смотрел. Грузно и почти неслышно шли по шоссе бронетранспортеры. В каждом строго и неподвижно сидели солдаты в касках, держа автоматы на груди. Бронетранспортеры шли и шли, и не было им числа. В Москву входила Кантемировская дивизия. Наконец промелькнули две походные подвижные ремонтные мастерские, четыре санитарные машины, крытый грузовик и последний - "газик" с флажком.
- Ну а теперь можно? - поинтересовался Смирнов.
- Еще десять минут, - безапелляционно отрубил майор Нечаев.
- Что же моего доктора проморгали? - насмешливо спросил Смирнов.
- Машины "скорой помощи" и санитарные машины пропускаются беспрепятственно. По инструкции.
- А мы по инструкции, значит, через десять минут.
Майор Нечаев движением руки освободил часы от рукава.
- Через восемь.
- Что происходит? - решился наконец на главный вопрос Смирнов.
- Регулярные части введены в Москву для поддержания порядка, - четко и неясно ответил майор Нечаев.
- А мы порядок не поддерживаем? У нас, следовательно, беспорядки?
- Возможны беспорядки. - Нечаев еще раз козырнул и удалился к "газикам", в которые уже рассаживалась грозная шестерка.
Ровно через семь минут две милицейские машины взобрались на Ленинградское шоссе и на всякий случай, не торопясь, покатили на Петровку. У площади Маяковского улица Горького была перекрыта, и им пришлось ехать не по привычному бульвару, а по Садовому кольцу, завернув с Каретного ряда.
Смирнов выбрался из "Победы" и ощутил нечто необычное в ночном существовании МУРа. Он поднял голову и посмотрел вверх. Окна кабинета Самого ярко светились.
Удобно посещать начальство поздно ночью: ни безнадежной очереди сослуживцев, ни телефонных звонков, каждый из которых отодвигает радость встречи с любимым руководителем на несколько минут, но - главное - нет культурной и бдительной секретарши Веры, твердо знающей, кого пускать, а кого не пускать.
Распахнув по очереди две тяжелые двери (одна - в тамбур, другая прямо в кабинет), Смирнов очутился в кишкообразной резиденции главного своего начальника.
Главный его начальник, Сам, стоял на телефонном столике, придвинутом к дальней стене, и снимал с этой стены портрет в рамке из красного дерева.
- Здравствуйте, Иван Васильевич! - не по уставу поприветствовал его Смирнов.
Сам резко повернулся на смирновский голос, шаткий столик под ним зашатался, и поэтому портрет вырвался из рук и скользнул вниз. Грохнулся, но не упал - замер у стены. Был, так сказать, поставлен к стенке.
- Ты что же это наделал, мерзавец?! - то ли у Смирнова, то ли у себя самого грозно спросил Сам, осторожно ступил со столика на стул, а со стула неумело спрыгнул на пол.
- Радостная и, к великому счастью, соответствующая действительности картинка: несгибаемый Лаврентий за решеткой.
- За какой решеткой? - тупо боясь понимать, спросил Александр.
- За тюремной, Александр, за тюремной! - ликующе-злобно прокричал ему в лицо Сам. - Господи, счастье-то какое!!!
- Иван Васильевич, как же так?!
- А так, вот так и эдак! - Сам суетливо расставил мебель по местам. Скотина, палач, вонючка!
Расставил мебель, постоял, подумал, схватил портрет и, как дискобол, метнул его на ковровую дорожку. Картинкой вниз. Успокоенный, прошел к столу, зажег настольную лампу, уселся.
- Может, вынести его? - предложил свои услуги Смирнов.
- Пусть лежит, глаз радует, - возразил Сам и растер обеими руками лицо. - Садись, поговорим, нам теперь о многом говорить надо.
- У меня к вам срочные дела, Иван Васильевич.
- Сейчас самое срочное - это. - Кивнул Сам на распростертый портрет.
- Мне один майор уже объяснил какое дело самое важное, - сказал Смирнов и сел в угол между столами - письменным и заседательским. - А, оказывается, оно и самое срочное. В Москву войска ввели, Иван Васильевич.
- Знаю.
- Нам не доверяют, да?
- Не доверяют кое-кому поважнее нас с тобой. - Сам опять вылез из-за стола, подошел к портрету, приподнял, еще раз посмотрел на гражданина в пенсне. - Пятнадцать лет на эту рожу глядели и видели, что рожа-то мерзавца и убийцы. Однако терпели, молчали, убеждали себя, что внешность обманчива. Ни хрена она не обманчива!
Оставив лежать портрет картинкой вверх, Сам возвратился на место.
- Личико, конечно, не ахти, - согласился Смирнов.
- Я - человек маленький. Я в высокой политике не силен.
- Это - не политика. Это или-или. Или мы - послушное стадо, или мы люди.
- А я - человек, и всегда был им. И на войне, и здесь. Я не знаю, что я должен допускать, а что не допускать. Я твердо знаю одно: я должен честно и добросовестно делать свое дело.
- А кто будет делать наше дело, Саня?
- Каждый свое дело делает, и это есть наше общее дело.
- Общее дело надо делать вместе. Ты сейчас пугаешься еще неведомой ответственности, твоей личной ответственности за все. Нам придется отвечать прошлому и будущему. Так что думай, много думай. - Сам хлопнул ладонью по столу, кончая абстрактный разговор и приступая к конкретному: Ну, что там у тебя срочного?
