движения, будто изображая статую. Я заметил, что к ней направляется Юрцев. Он обратился к дежурившей неподалёку медсестре. Та кивнула, и Юрцев пошёл к Элисон, медленно, осторожно, словно приближался к дикому лесному животному.
Я попросил Юрцева позвать Элисон ко мне, просто сообщив, что её хочет видеть новый психотерапевт. И особенно подчеркнул, что приглашение должно звучать как просьба, а не как приказ. Юрцев говорил, Элисон безучастно стояла продолжая молчать. Ни единым жестом она не дала понять, что восприняла хотя-бы, услышала его слова. Юрцев некоторое время постоял возле Элисон, а затем развернулся и пошёл в обратном направлении.
«Ну вот и всё! Элисон не придёт, — подумал я тогда. — На что я, чёрт возьми, надеялся?! Перевод сюда был тратой большого времени». И тут к моему удивлению, Элисон сделала шаг в сторону Юрцева. Пошатываясь и слегка подволакивая ноги, она последовала за ним через весь двор, и вскоре обе фигуры скрылись в стенах лечебницы.
Итак, Элисон придёт! Я постарался взять себя в руки и постараться расслабиться. Усилием мужественной воли приглушил хор из голосов моего отца, кричавшей, что я не подхожу для этой работы, что я самое настоящее ничтожество и что я жалкий обманщик. «Заткнись! — мысленно приказал я. — Заткнись, кому говорю!»
Через пару минут раздался негромкий стук в дверь.
— Войдите! — отозвался я.
Дверь отварилась. В коридоре стояли Элисон и Юрцев. Я попытался заглянуть ей в глаза, но Элисон смотрела себе под ноги.
— Пришла, — гордо сообщил Юрцев.
— Да, я вижу. Благодарю вас, — ответил я. — Здравствуйте, Элисон!
Она никак не отреагировала.
— Ну что зайдёте? — спросил я.
Юрцев склонился к Элисон, будто собираясь подтолкнуть её, однако вместо этого лишь тихо проговорил:
— Нет бойся, милая. Заходи в кабинет и садись.
Пару секунд Элисон колебалась, а потом, взглянув на Юрцева, медленно и неуверенно вошла в комнату. Тихо, как кот, опустилась в кресло, и положила дрожащие руки на свои колени.
Я протянул руку, чтобы закрыть дверь, однако Юрцев не тронулся с места.
— Дальше я справлюсь сам, — едва слышно сказал ему я.
— Но я не имею права… И потом, профессор сказал… — встревоженно начал Юрцев.
— Под мою ответственность. Поверьте, все в порядке. — Я незаметно показал ему брелок с кнопкой сигнализации на случай атаки. — Брелок со мной, впрочем, защита мне не понадобится.
Я взглянул на свою пациентку. Едва ли вообще она могла слушать то, что я говорю.
— Если что, я буду находиться за дверью, — произнёс он, явно не разделяя моего энтузиазма.
— Ну что вы это лишнее, но всё равно спасибо.
Наконец-то Юрцев удалился. Я закрыл дверь, выложил брелок на стол и сел в кресло напротив Элисон. Она по-прежнему глядела вниз. Я смотрел на её пустое, застывшее лицо и сгорал от желания узнать, что же скрывается под маской дурмана лекарств которые он принимает ежедневно.
— Элисон спасибо, что согласились прийти на встречу, — произнёс я вслух.
Не рассчитывая услышать ответ, тем не менее сделал паузу. Через несколько мгновений продолжил:
— Элисон так получилось, что я о вас знаю больше, чем вы знаете обо мне. Я много о вас услышал. Как о художнице, разумеется. Я поклонник вашего творчества.
Никакой реакции не последовало.
— Я попросил у профессора Диомидикса разрешения увидеться с вами, и он позвонил организовать эту встречу, — сказал я. — Спасибо, что вы на её пришли.
Я некоторое время помолчал в ожидании какого-либо знака со стороны Элисон — может, она прищуриться, кивнет или нахмурит брови… Но ничего такого я не увидел. Я попытался представить, о чём сейчас думает Элисон. Возможно, Элисон накачали препаратами, что она вообще не в состоянии даже думать. Мне вспомнилась Рудольфовна. Интересно, чтобы она предприняла бы на моём месте? Рудольфовна говорила, что в личности каждого человека кроются два начала: хорошее и плохое. Здоровый рассудок способен выдерживать эту двойственность и жонглировать хорошим и плохим одновременно. Суть психической болезни в нарушении этого баланса — мы теряем контакт с нежелательным (плохими) частями своего внутреннего «я».
Для того чтобы вылечить Элисон, нужно отыскать те фрагменты себя, которые она заперла где-то глубоко внутри, за границей своего внутреннего сознания. А затем точечно связать элементы ландшафта её психического внутреннего «я» и только потом станет ясен контекст ужасающих событий той роковой ночи, когда Элисон убила своего мужа. Процесс реабилитации будет медленным и трудоемким.
Начиная работу с новым пациентом, я обычно не тороплюсь, ничто не может ограничивать меня в выборе терапевтических методик. Как правило, все начинается с бесед — так проходит много лет. В идеальной ситуации пациент рассказывает о себе, о своей жизни, о детстве. А я слушаю, постепенно собирая из кусочков целое, — достаточно долго, чтобы разобраться и даже сделать кое-какие полезные заметки. Однако в случае с Элисон беседы не будет. Здесь слушать нечего. И нужную мне информацию придется добывать по крупицам из нелиберальных источников, включая контроперенос — чувства которые Элисон вызовет во мне во время наших сеансов, — и любые зацепки, почерпнутые мною из других источников.
Если говорить иными словами, я собирался лечить Элисон, не имея в голове чёткого плана действий. Я должен преуспеть, не только для того, чтобы доказать что-то профессору Диомидиксу, но — и это более важно — чтобы исполнить свой врачебный долг перед Элисон и помочь ей.
Я сидел в кресле и смотрел на неё, пребывающую в наркотическом дурмане, со слюной, скопившейся вокруг губ, и руками, мелко вздрагивающими, как прозрачные крылья мотыльков. Внезапно моё сердце сжалось от пронзительной тоски. Мне стало очень жаль Элисон и подобных ей. Я жалел всех нас — израненных и потерянных.
Разумеется, я не стал произносить свои мысли вслух. Сделал Вместо то, что сделала бы на моём месте Рудольфовна, — мы с Элисон просто сидели в глубокой тишине.
Зайдя в свой кабинет я уселся за стол, разложил папку на моём рабочем столе с историей болезни Элисон.
— Обязательно изучите мои записи, — проговорил Диомидикс, отдавая документы мне в руки. — Они помогут вам работать с уверенностью.
Сегодня двадцатого сентября я не испытывал ни малейшего желания разгребать заметки профессора когда по панорамному стеклу барабанил дождь: как утверждал с точки зрения Диомидикс мне было понятно что он задумал. Я же хотел составить из собственного мнения жизнь с чистого листа. Тем не менее опыта в работе с больными пациентами у Диомидикса побольше поэтому я не стал ему противоречить. Мне бы не хотелось что между нами разгорался конфликт как красное пламя при
