Скорее всего, Катьку убил муж, мечтающий о женитьбе на другой женщине. Моложе. Возможно, Катька грозилась не дать развод, или Панфилов не хотел делить имущество. Это следствие установит. Как бы то ни было, Катькина смерть не могла пролить свет на события двадцатилетней давности. А потому Лику она мало интересовала.
Оставался еще вопрос: кому принадлежало и куда делось тело в бассейне? Но, по здравом размышлении, Лика пришла к выводу, что оно ей действительно привиделось. Второй труп – это уж слишком. А вот удар по голове действительно имел место. Она периодически дотрагивалась пальцами до все еще ноющей шишки на голове. Удар был. Это точно. И красные кеды, точно такие же, как в прихожей у доктора Ермолаева, тоже.
Перед сном Лика не забыла поставить будильник, а потому, проснувшись в восемь утра, вдумчиво собралась, привела в порядок лицо и волосы, придирчиво выбрала свитер к джинсам, чтобы произвести хорошее впечатление на Марлицкого, а также сходила на завтрак, чтобы снова не довольствоваться бутербродами, захваченными сердобольным Антоном.
Он приехал ровно в десять, как и обещал.
– Завтракала? А то я на всякий случай захватил термос.
– Да, спасибо.
– На обед нас пригласила Светлана, – информировал Антон, заводя машину. – Специально пришла утром, чтобы сказать, что ждет нас к двум часам. Она хочет отдать ваш семейный фотоальбом, который нашла после покупки дома. Говорит, рука не поднялась выбросить.
Альбом. У Лики перехватило дыхание. В детстве она обожала переворачивать тяжелые страницы, переложенные шуршащими листами кальки, и вглядываться в лица на фотографиях. Здесь были родители деда в странных, кажущихся чуть-чуть нелепыми нарядах середины тридцатых годов прошлого века. Еще совсем молодые, только что поженившиеся, не знавшие, что впереди у них рождение единственного сына Андрюши, а через три года война и разлука.
Ее прадед вернулся с войны после сильного ранения и контузии, последствия которой сказывались на его здоровье всю оставшуюся жизнь. Лика знала, что он мучился страшными головными болями, а прабабушка ухаживала за ним, искренне считая, что ей повезло. Так оно и было, потому что от второго Ликиного прадеда, отца бабушки, осталась только одна-единственная фотография, хранившаяся в альбоме вместе с похоронкой.
Еще там были свадебные фотографии бабушки и деда, изображения маленького Ликиного папы, сначала очень смешного, а потом постепенно превращавшегося в того красивого и уверенного в себе мужчину, которым Лика его знала. И снимки со свадьбы ее родителей, и она сама, совсем кроха, а потом девчушка с бантиками, а после школьница, идущая в первый класс.
Почему бабушка, уезжая, оставила альбом, в котором была запечатлена вся жизнь четырех поколений Ковалевых, оставалось тайной. Неужели из-за того, что знала, что ее обожаемый муж – убийца, а вся долгая совместная жизнь, отраженная в фотографиях, не больше чем иллюзия, мираж?
В десять пятнадцать они подъехали к дому, где жил Марлицкий. Он сам открыл им дверь, сделал шаг назад, мгновение разглядывая неожиданных визитеров, потом вдруг охнул.
– Луша?! Детка! Вот ведь неожиданность. Проходи-проходи. И ты, Антон, тоже.
Стало быть, Марлицкий их узнал, несмотря на то, что не видел много лет. Да, ей бы в восемьдесят пять лет такую память! Впрочем, бабушка на свою тоже не жаловалась, до самой смерти сохранив ясный ум и острый язык.
– Здравствуйте, дядя Валя. Удивительно, что вы меня помните.
– А чего ж мне тебя не помнить? – удивился он. – Ты единственная внучка моего старинного друга и женщины, которую я много лет любил. Извини, если тебе неприятно это слышать, но к моим чувствам и бабушка твоя, и дед относились спокойно, как к данности.
– Я знаю, – просто сказала Лика. – Дядя Валя, мне очень нужно с вами поговорить.
Стоящий перед ней очень старый человек пожевал тонкими губами, поглядел блеклыми, словно выцветшими, глазами из-под седых кустистых бровей, тяжело вздохнул.
– Ну, нужно, значит, давай поговорим. Я знал, что рано или поздно ты приедешь сюда за ответами. Более того, все эти годы я убеждал Аннушку, что нужно обо всем тебе рассказать. Вам всем рассказать. Не дело, что двадцать лет она несла этот груз одна. Даже с Пашей не поделилась.
Пашей звали Ликиного отца.
Они прошли в квартиру. Хозяин провел их в кухню, сел у стола, на котором стоял чайник со свежезаваренным чаем.
– Луша, деточка, похозяйничай сама. Чего-то я разволновался.
На мгновение Лика испугалась, что Марлицкому сейчас станет плохо и она будет в этом виновата. Нет, она не отступится только потому, что старому человеку явно неприятен их разговор. Она имеет право знать.
– Мы не будем чай, – сказала она. – Валентин Михайлович, вам не нужно принять какое-нибудь лекарство?
Снова тот же взгляд из-под бровей, короткая, горькая, но ироническая усмешка.
– Боишься, что помру? Не бойся. Поскриплю еще. Спрашивай. Ты же за этим пришла.
– Валентин Михайлович, я знаю, что вы уговорили четырех малолетних преступников взять на себя вину за убийство Регины Батуриной. Знаю я и то, что на самом деле они этого не делали. Вы были на месте преступления, а потому сумели рассказать им, что именно они должны говорить следствию и на суде. За это они получили меньшие сроки, чем могли бы. Да и условия содержания у них были очень даже божеские. Зачем вы скрыли от правосудия настоящего убийцу Регины? Вы сделали это, потому что убийцей был мой дед?
– Сама додумалась? Аннушка не могла тебе сказать. – В голосе Марлицкого слышалась горечь. – Или все-таки вспомнила?
– Нет, не вспомнила, – честно призналась Лика. – Только какие-то обрывки событий той ночи вижу во сне. Как я просыпаюсь ночью и вижу, что дед тихонечко собирается и уходит из дома, стараясь не разбудить бабушку. Как я, отчего-то встревожившись, бегу босая за ним. Потом пляж и тело Регины с ножом в груди. Это дедов нож, с его фирменной берестяной ручкой. Я протягиваю к нему руку и вдруг слышу голос деда, он кричит: «Беги, Луша, беги!», я и бегу вдоль кромки воды, а потом почему-то возвращаюсь, и теперь рядом с Региной вижу тело деда. Он тоже мертв, и я со всех ног мчусь в дом, чтобы привести бабушку.
– Что ты еще помнишь?
– Ее белое лицо. Неподвижное, словно маска из белого каолина. Как у африканских масок Ермолаева. И то, что она позвонила вам, я тоже помню, а потом провал, пустота. Валентин Михайлович, дядя Валя, что случилось той ночью?
– Самое ужасное, что я до сих пор в полной мере этого не знаю.
– Вы уверены, что это дед убил Регину?
– Да ни в чем я не уверен. Ни тогда, ни сейчас, –
