бы то ни было, Благушин пришел в гостиницу и попытался избавиться от опасной свидетельницы, нанеся ей смертельный удар по голове.
– Мария Олеговна, а когда вы начали его подозревать? – спросил Антон у Снеговой.
Та поморщилась.
– Да в том-то и дело, что Благушин не входил в круг подозреваемых. Когда стало ясно, что настоящие события связаны с преступлением прошлого, мы посмотрели – в материалах уголовного дела по факту смерти Регины Батуриной черным по белому было написано, что у него алиби. А господин Ермолаев, – она неодобрительно покосилась в сторону доктора, – не счел нужным поделиться с нами своими подозрениями по поводу несовпадения даты поступления Анастасии Благушиной в больницу с ее свидетельскими показаниями. Основным подозреваемым проходил господин Панфилов, тем более что его поведение и побег из-под домашнего ареста выглядели крайне подозрительно.
Еще один неодобрительный взгляд теперь был брошен в сторону Влада. Тот, побледнев, встал из-за стола, с грохотом отодвинув стул.
– Хорошо, что все разъяснилось. Я, пожалуй, пойду. Боюсь, Ира проснется. Не хочу надолго оставлять ее одну.
– Да. Все разъяснилось, но достаточно дорогой ценой, – тихо отметила Лика. – Светлана чуть не стала очередной жертвой обезумевшего человека, да и Дмитрий Владимирович мог погибнуть. И еще дед. Мой дед, оболганный после смерти! И бабушка, утратившая веру в человека, которого любила всю жизнь. До сих пор не понимаю, как она могла поверить в то, что ее любимый муж оказался негодяем?
– Благушин показал на следствии, что написал ей письмо, – сказала Снегова. – Анонимку. Отправил за пару дней до того, как все это произошло. Сразу после той вечеринки, на которой были сделаны украденные им фотографии. Он их, кстати, так и не выбросил. Мы изъяли их и приобщили к материалам дела. Потом вернем. Ваш дед, Гликерия Павловна, принимал деятельное участие в судьбе Регины Батуриной. Он, видимо, был очень хорошим человеком. И видел, что с девочкой творится что-то не то. Он несколько раз разговаривал с ней, мягко выпытывая, какая беда у нее приключилась. Благушин, который следил за Региной, об этом знал. И написал письмо, в котором сообщал вашей бабушке, что муж изменяет ей с соседской девчонкой. Так он хотел очернить вашего деда, чтобы его словам, если что, не поверили. Возможно, ваша бабушка письму-то не поверила, но картина, представившаяся ее глазам в ночь убийства, идеально укладывалась в подобную версию… Плюс господин Марлицкий, отводя подозрения от своей дочери, немало постарался, чтобы поддержать вашу бабушку в ее заблуждении. Не пожалел свою давнюю любовь…
– Любовь… – горько сказала Лика. – Иногда она принимает такие причудливо уродливые формы, что просто диву даешься. Благушин ведь тоже любил Регину. И убил и ее саму, и ее отражение в Катерине. А Эльмира Степановна ради любви дважды пошла на соучастие в преступлении. Нет. Это не любовь. Это ее эрзац, суррогат. Настоящая любовь не может стать оправданием подлости.
Над Сестрорецким кладбищем стояло нежаркое, но все еще согревающее своими лучами августовское солнце. Лика положила цветы на надгробную плиту, по которой деловито полз муравей, тащивший какую-то соломинку, выпрямилась, подставив лицо солнцу, сглотнула невесть откуда взявшийся в горле ком.
– Дед, ты прости нас, – тихо сказала она. – Меня за то, что не сразу вспомнила. Папу с мамой за то, что не сломили сопротивление бабушки и не приезжали к тебе столько лет. И бабушку прости. Она же не со зла. Она от огромной боли, с которой не могла справиться. Я тебе обещаю, что теперь все будет иначе.
Шелестела листва, не давая Лике расслышать ответ, на который она так надеялась. Знак. Должен же быть какой-то знак, что дед их простил.
– Андрей Сергеевич! – Антон, до этого стоящий у нее за спиной, шагнул вперед. Голос у него поехал куда-то в сторону и вниз, как будто Таланов только что внезапно охрип. Лика с беспокойством покосилась на него, не простудился ли. – Андрей Сергеевич, я прошу у вас благословения на брак с вашей внучкой. Я хочу вам сказать, что люблю ее всю свою жизнь и обещаю, что буду любить до самой смерти. И в обиду никому не дам. Никогда.
Лика замерла. С того самого момента, как он заявил Викентию, что она станет его женой, он больше ни разу не возвращался к этому разговору. И Лика, несколько дней ожидавшая предложения и не знавшая, как на него отреагировать, расслабилась, решив, что он сболтнул для красного словца, чтобы просто покрасоваться перед Викентием.
– Эй, – сказала она чуть сердито, – а меня ты спросить не хочешь? Хотя бы из уважения к моему почтенному возрасту.
– Я обязательно тебя спрошу, – ответил Антон, – как только Андрей Сергеевич меня благословит.
Снова зашелестела листва деревьев, закрывающих небо над их головами. Лика задрала голову и вдруг увидела, как с неба камнем падает какая-то птица. На ее глазах в голубой выси она вдруг распростерла крылья и теперь уже медленно и плавно спланировала вниз, усевшись на памятник и оказавшись ослепительно-белым голубем. Это было настолько сродни чуду, что Лика снова замерла, не в силах вымолвить ни слова. Белый голубь сидел на могиле ее деда, слегка потряхивая сложенными крыльями.
– Спасибо, Андрей Сергеевич. Я буду ее беречь. – Антон повернулся к Лике, достал из кармана невесть откуда взявшуюся коробочку с кольцом. Керамика тонкого ободка была белой, а в нее была вделана бриллиантовая дорожка, ослепительно сияющая на солнце. – Луша, ты станешь моей женой?
Она снова сглотнула, потому что ком в горле разрастался, набухал непрошенными слезами. Впервые за много лет это были слезы счастья.
– Да, – сказала Лика и откашлялась, прогоняя и ком, и непролитые слезы. – Да. Я буду твоей женой. И мне все равно, что я видела тебя сидящим на горшке.
Конец
Цит. здесь и ниже из песни Нюши «Не боюсь».
