Ознакомительная версия.
А ведь стоило только немного подумать. Почему хорошо знакомые ребята со стойки «Атлантиды» так странно на меня смотрят в это, следующее после «Жирной пальмы» утро? Мне что-то кажется?
Да ни черта мне не кажется в таких ситуациях. Так же, как раньше не казалось, что за мной следят: надо верить собственной спине и в целом шкуре, которая, как известно, всё чувствует.
Но я не поверил и пошел, после завтрака, к себе в комнату. Мимо водолазного шлема под стеклом, Арлекина в дурацком колпаке. Под скорбными взглядами этой пары за стойкой.
— Сергей, Сергей! — донеслось сзади в полутемном коридоре, этом подводном туннеле «Осьминожьего садика». — Сергей, извините, у меня тут какой-то глюк с местным интернетом… Можно зайти?
Ну конечно, можно, дорогая Лена. Почему это девушка с полураскрытым компьютером не может зайти — если только я сначала расправлю одеяло? Вот и можно…
Черт, под столиком на балконе — а дверь туда открыта — стоит тот самый громадный артиллерийский бинокль. Пройти туда, взять его, как бы незаметно закинуть под подушку — да Лене и не до того, чтобы размышлять, зачем мне бинокль, она стоит у изножья кровати и борется с компьютером — пытается поставить его на столик у зеркала… Вот: скрывая бинокль, возвращаюсь, осторожно обходя Лену.
Скрип дверцы шкафа! И я в одном прыжке оказываюсь между Леной и шкафом…
Из которого вываливается голая Джоззи. Ну, не стопроцентно голая, но в достаточной степени, чтобы я застыл на целую секунду со здоровенным биноклем в оттопыренной после прыжка руке, как последний идиот.
— О-о-о, — хищно говорит Джоззи и разводит обеими руками. — Я не вовремя? А с другой стороны, что же это такое — женщина всего-то захотела покопаться в шкафу, а блондинка уже у его постели! А день еще только начинается! Что же будет вечером?
Теперь я знаю, что делает Лена, когда вообще не понимает, что происходит. Она приоткрывает рот и смотрит на нас поочередно с жалобным выражением. Компьютер на стол она поставить так и не успела.
А еще я теперь знаю, что со мной происходит в таких случаях. У меня отказывает мозг. Он целых три секунды занят вот чем: мыслит. Насчет того, что я стою между двумя бокалами вина, красного и белого, и каждое — бесконечно гениально. Я знаю, которое из них — мое, но как отказаться от другого, хотя бы не прикоснуться к нему губами?
Лена — никакое не шардонне. Это настоящая сицилийская инзолия, нечто почти никому пока не известное, но дайте ей еще пять лет… Или нет, она вьонье, великий, полный безумных ароматов сорт, до понимания которого мир тоже не скоро дойдет.
А Джоззи — боже ты мой, Джоззи, что же ты делаешь.
А ничего она не делает, так и стоит, вопросительно расставив руки, и сверкает на нас обоих глазами. И я стою. С биноклем.
— Да прикрой же мне грудь, в комнате посторонние! — восклицает, наконец, она. — Ты же видишь, что я ни в чем! Эй, ты хорошо понимаешь итальянский?
И поскольку я так и стою столбом, Джоззи вырывает из моей руки бинокль (бросив на него презрительно-изумленный взгляд), швыряет на кровать, хватает обе мои руки (они безвольно висят) и продевает у себя под мышками. Прижавшись ко мне голой — и, как я чувствую, мелко дрожащей — спиной.
— Это вот так, — говорит она, превращая двумя рывками мои руки в подобие бюстгальтера. — А, я понимаю — прошло всего два дня, и ты уже разучился это делать. Потому что…
Она бросает прищуренный взгляд на Лену:
— Потому что грудь бывает не у всех.
Она, конечно, могла бы употребить для этой цели и собственные руки — но так ведь она же говорит. А в этой стране, напомню, говорят руками. С иностранцами — все равно по-итальянски, только очень медленно и раздельно. Вот так она и поступает, произнося с помощью рук целую речь:
— Я понимаю, дайте ему три дня, говорит он, и он во всем разберется. Но если блондинка спешит, то разобраться можно и быстрее, ведь так? А неприятности в таком случае…
Лена, которая, естественно, не понимает ни слова из этого вдохновенного потока итальянской речи, с дрожащими губами пробирается к двери, так и не выпуская из рук полуоткрытого компьютера. Я только слышу из коридора робкое «ой, извините меня, Сергей». И становится тихо.
* * *
Спина Джоззи больше не дрожит. Она чуть дергает плечами, освобождаясь от моих рук, и садится на кровать. Ну, и я сажусь туда же. Почему-то опять с биноклем в руке. Джоззи относится к нему теперь с уважением.
— Только ни слова ни из какой оперы, — негромко предупреждает она меня.
— Vissi d’arte, — не желаю подчиняться ей я. — «Бесполезны усилия». Что бы я ни делал, всё идет не так.
— Плохо. Во-первых, я не люблю арии, которые уже, кажется, употребляются в рекламе мыла. А во-вторых, Глория поет, что ходила молить Мадонну. А ты вместо этого… нет, но вы посмотрите на этот бинокль. Он для морского боя?
Я молчу, и Джоззи мое лицо не нравится.
Когда я по-настоящему свирепею, то заглядывать в зеркало мне в голову не приходит. Но мне сообщали, как я выгляжу. И напоминали историю с солдатами Александра, что ли, Македонского — одни, приходя в ярость, краснели, другие становились бледными, и полководец считал, что вторые для противника опаснее. Это как раз мой случай.
— Я что тебе вчера обещала? — наконец не очень агрессивно говорит она. — Я обещала, что драться не буду. Ну и вот.
— И мы стоим, как караул бездарный,
как генералы враждовавших армий
двух государств, которых больше нет. —
вдруг говорю я по-русски после долгой паузы. И бросаю бинокль обратно на подушку.
Больше не на кого сердиться. Вот только непонятно, что дальше делать.
— Мне нельзя было забывать, что ты русский, — произносит Джоззи вполголоса. И это никакой не комплимент.
— Да, — подтверждаю я. — А теперь слушай. Мне нужна не она. Вся эта история связана не совсем с ней. А с одним очень интересным молодым человеком. Не больше тридцати лет. У него глаза…
«Фисташковые», — вспомнилось мне.
— Видимо, зеленые, очень красивые. Жалостливые глаза. Скорее всего, он очень худой. Возможно, с бритой головой. И почти наверняка на этой голове у него повязка. Хотя, возможно, и не на голове. Что еще? Судя по тому, что он уже успел сделать, он резкий, быстрый, подвижный, весьма агрессивный. Хорошо соображает.
— Ты его видел?
— Никогда в жизни.
— Он тебе друг, этот агрессивный человек?
— Он понятия не имеет о моем существовании. И я не уверен, что когда узнает, то обрадуется.
— Что ж, — Джоззи помолчала, — тогда так. Твои три дня очень скоро кончаются.
— Так.
— Они для тебя совсем кончатся, когда я увижу этого агрессивного молодого человека. Пока что я вижу только робкую юную блондинку. Некрасивую. И я пока что думаю, что я тебя плохо знаю.
Джоззи сунула голову в шкаф (не забыв продемонстрировать мне свою великолепную заднюю часть, прикрытую чем-то очень несущественным и полупрозрачным), достала оттуда пару предметов одежды, натянула их на себя и, не оборачиваясь, вышла, играя ключом на пальце.
Как, интересно, ее не пустили бы ко мне в комнату ребята из «Атлантиды», если она тут со мной отдыхала раз десять?
В таких случаях от сражения остается лишь глубокая грусть. Я попытался лечить себя знакомым способом: выстраивать логическую картину.
Я действительно вижу его, ведь она так хорошо его описала. Вот он стоит у моего окна, напряженный, как охотничий лук; в комнате темно, конечно же, они не зажигали света — только светится ванная, где на полу валяется одно из моих полотенец, в крови.
А он стоит, на голове у него — или на руке? — намотано второе полотенце. Из-под которого, возможно, тоже проступает кровь. Его зеленые глаза по-кошачьи блестят, глядя на эту безнадежную картину: под самыми окнами — у арки — толпа моих уважаемых коллег, стоят, размахивают руками. Там, подальше, — тоже ничего хорошего: мигалки, вертолет (а от него не уйдешь), «полисиа страдале»…
И он стоит не шевелясь, а Лена — ну, она же не может без этого чертова компьютера (в данном случае моего), она у него и сидит, видит там русский текст, в строке поиска — русские слова «Рокотофф роман Аут», в удивлении переходит по ссылке на одну из критических статей… делает вид, что читает, сидит тихо, как мышка. Кстати, она, судя по кровоподтеку, упала и ударилась сама, но перевязывала зеленоглазого молодого человека. Рылась у меня в ящиках, искала новое полотенце.
А потом — да ведь к тому моменту я только-только подъезжал, и что произошло? Вертолет как раз улетал, вот что, увозя пострадавшего водителя заднего «кадиллака». А наши ребята решили подойти поближе, и вот перед окнами вдруг — пусто.
И тут зеленоглазый человек говорит — да я даже и голос его слышу: «Вот сейчас! Быстро!» Кто-то из них двоих вспоминает про окровавленное полотенце и на бегу запихивает его мне под кровать. Они высовывают нос из дверей… и молодой человек за полминуты находит ломик и сбивает у мотоцикла номера. Пусть это видно с дороги, а вы меня поймайте. Засовывает номера под черепицу (скрываясь за простынями и прочим на леске), дальше они вскакивают на мотоцикл — тут я, мрачно сидящий в автомобиле метрах в трехстах, слышу его угасающий рев, и ребят уже не догонишь.
Ознакомительная версия.
