После нескольких рюмок дорогого французского коньяка он ощутил прилив сил. Похмельный синдром, преследовавший его с самого утра, отступил.
«Полегчало», — обрадовался он и с удвоенной энергией начал ухаживать за Натальей.
Ближе к полуночи, когда музыканты джазового квартета, выступавшие в ресторанном зале, стали складывать инструменты, Наталья под столом прикоснулась пальцами к подрагивавшему от нетерпения колену Баранова.
— Я собираюсь уходить. Надеюсь, вы меня проводите, Сергей Тимофеевич.' — Конечно, — облизнув пересохшие губы, просипел тот.
Торопливо распрощавшись с земляками, которые, впрочем, не выразили по этому поводу ни малейшего сожаления, Баранов вышел из ресторана, держа Наталью под локоть. Очутившись на заднем сиденье такси, он позволил себе авансом некоторые вольности. Его руки непрерывно шарили по ее бедрам, губы жарко шептали, источая аромат коньяка:
— Наталья, как только я вас увидел, то сразу понял, что мы с вами созданы друг для друга. Мне послало вас само провидение. Понимаете, я — фаталист. Считаю, что в этом мире случайных вещей не бывает. Все предопределено свыше, и если господь послал мне такую женщину, как вы, значит, это зачем-то нужно. Не будем же нарушать карму и допьем эту чашу до дна…
Временами, когда он становился особенно наглым, Наталья плавно отстранялась и шептала:
— Только не здесь, не здесь… Еще не время…
— Когда же мы приедем? — нервно вздрагивал он, глядя в окно. — Где это мы? Я что-то не узнаю этих мест. Москва такой огромный город! А вы так далеко живете.
— С моими скромными доходами я не могу позволить себе снимать квартиру в центре.
— Ничего, вскоре мы это исправим. Вы будете жить на Садовом кольце. Я могу, у меня все схвачено.
«Опять понесло, — думала Наталья, — сейчас начнет рассказывать о тайге, медведях, сибирских мужиках, которые спасут Россию… Да ее надо спасать от таких, как ты!»
Наконец такси остановилось у неприметной пятиэтажки в глубине погруженного в глубокий сон микрорайона. Пребывающий в крайней степени возбуждения депутат просто выпрыгнул из машины. Наталья провела своего спутника по темному, насквозь провонявшему мочой и подвальной гнилью подъезду и остановилась у неказистой, обшарпанной двери. Нарочито громко звенела ключами, отпирая замок. Баранов, воспользовавшись моментом, обхватил ее за бедра, прижался к ней всем телом.
— Сергей Тимофеевич, потерпите еще пару минут.
— А что будет через пару минут?
— Сюрприз.
Она распахнула дверь и протиснулась в неслишком просторную прихожую.
«Протиснулась» потому, что Баранов почти висел у нее на плечах. Увлекая его за собой, Наталья вошла в комнату, пошарила рукой по стене и щелкнула выключателем. Загорелся свет.
В скупо заставленной мебелью совкового образца комнате на продавленном диване сидели громадный рыжеволосый детина со здоровенными ручищами и золотой фиксой во рту и сухощавый жилистый паренек с вьющимися темными волосами, смуглой кожей и хитрым взглядом смеющихся глаз.
Рыжий был Леня Михайлюк — младший брат Федора. Его спутник — Степа Цыганков, разбитной балагур, обладавший множеством практических талантов. Для него не представляло труда подобрать ключи к чужой квартире, вскрыть механический сейф, обезвредить не слишком сложную систему сигнализации, вскрыть машину и завести двигатель без ключей. Благодаря своей внешности и фамилии он получил кличку Цыгарь.
— Здорово, дядя! — весело произнес Цыганков. Баранов изумленно захлопал глазами и обернулся к Наталье:
— Это кто? Мы куда попали?
— Попали куда надо, дядя. Да ты не тушуйся, садись. Мы с тобой разговоры разговаривать будем.
Замутившийся от алкоголя взгляд депутата мигом прояснился. Он попятился к выходу, но тут с дивана, недвусмысленно поигрывая кулаками, встал Леня Михайлюк.
— Садись, — рявкнул он, — а то в рыло получишь! Почти двухметровый рост и соответствующий вес Лени произвели впечатление. Опасливо поглядывая на рыжеволосого детину, Баранов отступил в глубину комнаты.
Леня прислонился к дверному косяку, сложил руки на груди и, повернувшись вполоборота, сказал Наталье:
— Посиди на кухне. Сами разберемся.
Ничего не говоря, Наталья вышла из комнаты. Она не испытывала ни малейшего желания наблюдать за предстоящей экзекуцией. Присев на табурет у темного окна, достала из сумочки пачку «Мальборо» и закурила. Пальцы ее мелко подрагивали — ее бил нервный озноб.
— Вы, похоже, не понимаете, с кем связались? — обмерев от страха, произнес Баранов. — Я депутат Государственной думы. У меня иммунитет…
— Что-что у тебя? — ухмыльнулся Леня, демонстрируя мускулатуру.
— Я… — запнулся Баранов. — Я обладаю статусом депутатской неприкосновенности.
— Может, ты нам еще ксиву свою покажешь? — засмеялся Цыгарь. — Ты, дядя, не стой тут, как болт. Давай-давай, присаживайся! — похлопал он ладонью по протертому дивану.
Баранов еще пытался что-то возразить, но потом обреченно опустился на скрипучие пружины.
— Нам твоя неприкосновенность по херу, — все с той же радостной улыбкой прокомментировал ситуацию Цыгарь. — Мы не конторщики, а скорее коммерсанты.
— Какие еще коммерсанты? — наморщил лоб Баранов.
— Ну, ты же пришел заключить с нами сделку?
— Точно, Цыгарь, — кивнул Михайлюк-младший.
— Какую сделку? — непонимающе вертел головой Баранов. — Что вы от меня хотите?
Цыгарь, припомнив цитату из любимой книги, после короткого смешка сказал:
— Мы, гражданин Козырь, хотим от вас того же, чего хотел Коля Остенбакен от польской красавицы Инги Зайонц. Он хотел от нее любви.
В ответ раздался отчаянный скрип диванных, пружин.
— Чего? — Челюсть у депутата отвисла.
— Слышь, Лень, может, врезать ему по башке, а то он ни хрена понимать не хочет?
— Щас врежу, — с готовностью отозвался Михайлюк-младший, поигрывая увесистым кулаком.
— Только не по лицу! — взвизгнул Баранов.
— Короче, Козырь, — жестом остановив Михайлюка, продолжил Цыгарь, — в знак нашей взаимной любви ты должен купить у нас одну вещицу. Конечно, покупка обойдется тебе недешево, но ведь это ради любви к тебе и твоей роже, которой ты так дорожишь.
— Какую еще вещицу? Вы можете говорить по-человечески?
— Кассетку… маленькую такую. — Ловким, как у фокусника, движением Цыгарь извлек из нагрудного кармана джинсовой рубашки миниатюрный диктофон.
Щелкнув кнопкой, открыл крышку диктофона и продемонстрировал Баранову микрокассету. — Эта штучка обойдется тебе в двадцать штук баксов. Если скажешь, что тебе эта сумма не по карману, любви между нами не получится.
— Что? — задохнулся от негодования Баранов. — За эту ерундовину — двадцать тысяч долларов? Да ей десять рублей красная цена в базарный день!
— Слышь, Леня, он точно идиот, — не теряя веселого расположения духа, заметил Цыгарь, — абсолютно не въезжает, сколько может стоить любовь. Другие за любовь жизнь кладут, на край света готовы пойти, в шалаше жить, а этому двадцать штук жалко.
— Цыгарь, — угрожающе шевельнулся Леня, — дай я ему врежу. Может, поумнеет?
— Я не понимаю, чего вы от меня хотите, — лопотал Баранов, не сводя взгляда с двухметровой фигуры Лени Михайлюка. — Подсовываете какую-то кассету, долдоните о какой-то любви… Какой Зайонц? Какая любовь?
— А еще депутат, — с издевкой передернул плечами Цыгарь. — Даже книг в детстве не читал. Зайонц — это не он, а она. Может, мы ошиблись и он вовсе не козырный?
Постоянно всплывавшая в этом странном разговоре агентурная кличка Баранова не давала ему покоя. Сначала он подумал, что попал в руки к обыкновенным бандитам, потом — что эти бандиты, чего доброго, могут оказаться сотрудниками компетентных органов, которые таким экстравагантным способом выходят с ним на связь. Но внешность и поведение Лени Михайлюка заставили Баранова подвергнуть эту версию сильному сомнению.
Наконец Цыгарь прояснил ситуацию:
— Дурак ты, дядя. За то, что записано на этой кассете, томские пацаны отвалят нам нехилые бабки, но в знак нашей любви к тебе мы готовы продешевить.
— Он снова вставил микрокассету в диктофон и, нажав кнопку, включил воспроизведение.
«Да я их всех вот где держу… — раздалось из миниатюрного динамика пьяное бормотание депутата Баранова. — У меня все схвачено. Они думают, что купили меня, синева беспорточная, думают, что теперь могут пользоваться мной, как шлюхой в борделе… Э нет! Они все на крючке у агента Козыря!»
— Еще? — поинтересовался Цыгарь и, не дожидаясь ответа, снова нажал на воспроизведение:
«Вот они только собираются ко мне завтра приехать, — продолжал бубнить Баранов, — а кому надо — об этом уже знают. Сечешь поляну?»
— Тебе мало? Слушай дальше:
«Лепило и его кодла. И этого героинщика с собой везут. Он, правда, соскочил с иглы, но все равно — паук, псих ненормальный. У него, в натуре, крыша давно съехала».
