тяжкого пробуждения, они предавались счастливому сну настоящего.
И они думали, что никто не узнает об их тайне, а между тем уже давно история об их любви и их свиданиях стала переходить из уст в уста.
Как-то вечером невдалеке от берега они заметили темную тень, которая оказалась баркой, плывшей по течению.
– Это запоздалый рыбак, – сказали они. – Он возвращается домой.
Но они ошиблись. Это был шпион, который подглядел за ними, чтобы потом рассказать о них с тысячами прикрас.
В начале ноября Гастон и сам узнал об этом.
От долгих, упорных дождей Рона вздулась. Боялись наводнения. Пускаться через реку вплавь было бы смешно, и Гастон отправился в Тараскон, чтобы там перейти через мост и левым берегом добраться до замка Вербери. Валентина поджидала его к одиннадцати часам. В Тарасконе он встретил приятеля и зашел с ним пообедать в гостиницу «Три императора». После обеда они отправились в маленькое кафе на ярмарочной площади. Кафе оказалось полно народу: Гастон с приятелем потребовали себе пива и стали играть в бильярд. Не доиграв партии и до середины, Гастон вдруг услыхал взрыв смеха у одного из столиков, стоявших в глубине. Поиграв еще с минуту, он вдруг побледнел, положил кий на бильярд и бросился к столу. Вокруг него сидели пять человек, играли в домино и пили красное вино.
– Повторите еще раз то, что вы сейчас сказали, – обратился Гастон к одному из них, по имени Жюль Лазе. – Потрудитесь немедленно повторить!
– А кто мне в этом помешает? – спокойно отвечал Лазе. – Я сказал сейчас и могу это снова повторить, что девушки высшего сорта ведут себя хуже, чем мещанки.
– Но вы упомянули сейчас имя!
– Да, я произнес сейчас имя этой хваленой феи Вербери!
Все посетители поднялись со своих мест и окружили разговаривающих. По вызывающему тону Гастона они подумали, что он придирается к Лазе, и Гастон понял, что они на его стороне и что он сам окружен врагами. Но он был не таков, чтобы отступать даже и в том случае, если бы их было не пятнадцать – двадцать, а целые десятки.
– Это подло! – воскликнул он, задрожав от гнева. – Подло и мерзко говорить гадости о девушке, мать которой вдова и у которой нет ни брата, ни отца, чтобы заступиться за ее честь!
– А если у нее нет ни брата, ни отца, – отвечал Лазе, – то есть любовники. Довольно и этого!
Ужасного слова «любовники» было достаточно для того, чтобы ярость овладела всем существом Гастона. Он поднял руку, размахнулся ею и изо всех сил ударил по щеке Лазе.
В кафе поднялись шум, крики. Все знали необузданный характер Лазе, его геркулесовскую силу и неустрашимость. Одним ударом он отшвырнул от себя стол, стоявший между ними, бросился на Гастона и схватил его за горло. Друг Кламерана хотел было прийти к нему на помощь, но его окружили со всех сторон и избили киями. К тому же и сам Лазе не желал вмешательства третьего лица.
– Расступитесь, – кричал он, – сдай назад! Я разделаюсь с ним и один!
Но все были слишком возбуждены и не могли оставаться простыми зрителями драки. Пять или шесть человек молодежи бросились к Гастону, отняли его у Лазе и оттолкнули его к бильярду. Тогда он потерял голову. Схватив с соседнего стола, за которым обедали какие-то приказчики, попавшийся ему под руку нож, он два раза вонзил его в грудь первому подвернувшемуся врагу.
Это был Жюль Лазе. Он повалился, как сноп.
Все остальные бросились на Гастона. Он уже считал себя погибшим, ему уже было нанесено три или четыре удара, как вдруг отчаянное решение пришло ему на ум. Он вскочил на бильярд и, разбежавшись по нему, изо всех сил бросился в окно. Зазвенели стекла, но Гастон уже был вне кафе. Он бежал по ярмарочной площади, не зная куда.
Была скверная погода, солнце уже село, и большие, черные, снеговые тучи плыли по небу. Но было еще светло.
Он решил, если удастся, бежать к замку Кламеран и с невероятной быстротой, перебежав по диагонали ярмарочную площадь, бросился к плотине, которая защищала Тарасконскую долину от наводнений. К несчастью, добравшись до этой плотины, поросшей великолепными деревьями и служившей местом для гулянья, Гастон позабыл, что она обнесена изгородью в три проволоки, как это делается обыкновенно вокруг мест, предназначенных для одних только пешеходов. Разлетевшись со всех ног, он ударился об изгородь, которая отбросила его назад, сильно поранив ему бедро.
Он быстро поднялся, но преследователи уже насели на него, и на этот раз ему уже нельзя было ожидать пощады. Рассудок оставил его. Он не знал, как ему поступить. Кто-то бросил в него бутылкой, она рассекла ему бровь, и кровь пролилась из раны и ослепляла его.
Он решил пробиться или умереть.
И, все еще не расставаясь с окровавленным ножом, несчастный взмахнул им во второй раз. Раздался ужасный крик, и повалился еще один человек.
Это дало ему отсрочку. Он бросился к изгороди и перескочил на плотину.
Двое из преследовавших склонились над раненым, а пятеро остальных с удвоенной энергией пустились за ним в погоню.
Но Гастон был проворен, ужас положения утроил его силы. Разгоряченный борьбой, он не чувствовал своих ран и бежал быстрее, чем скаковая лошадь.
Скоро преследователи от него отстали, шум их голосов стал замолкать и наконец замолк совсем.
А Гастон все еще бежал, перелезая через изгороди и перепрыгивая через канавы, пока не убедился наконец, что погоня уже невозможна. Тогда он упал в изнеможении у дерева, попавшегося ему на пути.
Он убил…
Он убил, но его рука все еще сжимала это орудие смерти. Он с ужасом отбросил его подальше от себя.
Теперь он погиб. Но с ним вместе погибала также и Валентина: ее репутация была подорвана. И все из-за того, что он не сумел обуздать себя.
Однако же оставаться здесь было бы невозможно. Не было никакого сомнения в том, что придется иметь дело с вооруженными людьми. Его уже разыскивали. Уже бежали по его следам. Необходимо было во что бы то ни стало попасть в замок Кламеран и, прежде чем бежать, и, быть может, навсегда, повидаться с отцом и еще хоть один раз пожать руку Валентине.
Он поднялся.
Было уже десять часов, когда он, после мучительной ходьбы, постучался наконец в калитку замка.
При виде его старый слуга, отворявший ему калитку, в ужасе отступил.
– Боже мой, граф! – воскликнул он. – Что с вами?
– Молчи! – пригрозил ему Гастон тоном, дававшим
