Эколь, он вдруг что-то сообразил и побежал сюда. Весьма возможно, что он вернулся сюда за деньгами. Но тут его ожидали трое наших товарищей. Это было для него как удар молотом по башке. Он понял, что пришел ему конец, и рехнулся.
– Но где же он?
– Должно быть, в участке; я видел, как городовые связали его и посадили в карету.
– Тогда идем!..
Приехав на место, Вердюре и Фанферло нашли Кламерана в отдельной камере, предназначенной для буйных. На нем был надет смирительный халат, и он сражался с доктором и тремя служителями, которые хотели влить ему в рот какое-то лекарство.
– Караул! – кричал он. – Ко мне! Помогите!.. Разве вы не видите? Ко мне подходит брат, он хочет меня отравить!..
Вердюре попросил врача объяснить ему, в чем дело.
– Этот несчастный сошел с ума, – ответил доктор. – Он помешался на том, что его хотят отравить, не желает ничего ни пить, ни есть… и, по всей вероятности, умрет с голоду, предварительно испытав все муки от отравления.
Вердюре содрогнулся и вышел в участок.
– Госпожа Фовель спасена, – проговорил он. – Сам Бог наказал Кламерана.
– А я-то, я! – вздыхал Фанферло. – Остался ни в сих, ни в оных! Какая неприятность!..
– Это правда, – отвечал Вердюре. – Дело номер сто тринадцать так и не выйдет из канцелярии на свет божий. Но утешься. В конце этого месяца я пошлю тебя с письмом к одному из моих друзей, и все то, что ты потерял на славе, ты выручишь на презренном металле.
Четыре дня спустя, утром, Лекок – официальный Лекок, тот самый, каким его знали в качестве начальника сыскной полиции, – прохаживался по своему кабинету, то и дело посматривая на часы.
Наконец, в определенный час, верный Жануль ввел к нему Нину и Проспера Бертоми.
– Ах, – воскликнул Лекок, – вы влюбленные и вдруг так точны! Это хорошо!
– Мы не влюбленные, – отвечала Жипси, – и только по особому приказу господина Вердюре мы опять вместе. Он назначил нам свидание именно здесь, у вас.
– Очень приятно!.. – сказал знаменитый сыщик. – В таком случае потрудитесь подождать здесь несколько секунд. Я пойду его позову.
С четверть часа Нина и Проспер сидели вдвоем одни и не обмолвились ни единым словом.
Наконец дверь отворилась и вошел Вердюре.
Нина и Проспер хотели броситься к нему, но он взглядом, которому нельзя было не повиноваться, приказал им оставаться на местах.
– Вы пришли сюда, чтобы узнать, кто я такой, – сказал он строгим тоном. – Я вам это обещал, и я сдержу свое слово, чего бы это для меня сейчас ни стоило. Слушайте же. Мой самый лучший друг – это Кальдас. Целых восемнадцать месяцев этот друг был счастливейшим из людей. Полюбив одну девушку, он жил только ею и для нее, и, глупенький, он воображал себе, что и она его тоже любит.
– Да! – воскликнула Жипси. – Да, и она его любила!..
– Пусть будет так. Она его любила так сильно, что в один прекрасный вечер убежала с другим. Кальдас хотел себя убить. Потом, раздумав, он решил жить и мстить.
– Ну и что же?… – с беспокойством проговорил Проспер.
– А то, что Кальдас отомстил уже за себя, но совсем по-иному. В глазах той женщины, которая бросила его, он показал свое высшее превосходство над тем другим. Слабый, робкий, не зная, что делать, этот другой стоял уже на краю пропасти, готовый упасть в нее, и мощная рука Кальдаса его удержала. Эта женщина – вы, Нина. Этот обольститель – вы, Проспер. А Кальдас – это…
Быстрым движением руки он сорвал с себя парик, бакены и предстал перед ними тем Лекоком, каким его никто никогда не знал: настоящим, обыкновенным смертным.
– Кальдас!.. – воскликнула Нина.
– Нет, не Кальдас и не Вердюре, а Лекок, агент тайной полиции.
Произошло маленькое замешательство, после которого Лекок обратился к Просперу Бертоми.
– Не мне одному вы обязаны своим спасением, – сказал он. – Женщина, решившая довериться мне, во многом мне помогла. Эта женщина – Мадлена. Только благодаря ей я поклялся, что господин Фовель никогда не узнает ни о чем… Ваше же письмо испортило мне все дело. Не моя в этом вина…
И он уже хотел удалиться в свою комнату, но Нина загородила ему путь.
– Кальдас! – воскликнула она. – Клянусь тебе, я так несчастна! Если бы ты только знал… пожалей… прости!
От Лекока Проспер ушел один.
Пятнадцатого числа того же месяца в церкви Нотр-Дам-Делорет произошло венчание Проспера Бертоми с девицей Мадленой Фовель.
Банкирский дом по-прежнему помещается на улице Прованс, но только Фовель, задумав переехать на жительство в усадьбу, счел необходимым переменить на нем вывеску, которая гласит теперь так:
