изменился. В глазах появляется какое-то странное выражение, какое-то неопределенное и вместе с тем страшное, всякий раз, как он взглянет на жену. Вчера вечером, как только приехал Кламеран, он тотчас же вышел, сказав, что ему надо работать.
– А дамы вчера выходили?
– Да, они вчера гуляли.
– Что делал без них господин Фовель?
– Он остался один; дамы увозили с собой и меня.
– Ну, конечно! – воскликнул Вердюре. – Он встал и нашел улики относительно анонимного письма. Ах, Проспер, несчастный вы человек! Какое зло нам причинило ваше анонимное письмо!
Слова Вердюре сразу просветили Жипси.
– Теперь я понимаю! – воскликнула она. – Господин Фовель уже знает все!
– То есть он думает, что знает все, – сказал Вердюре. – Но это «все» еще страшнее, чем то, что в действительности произошло.
– Тогда я понимаю его приказание, которое подслушал Кавальон.
– Какое приказание?
– Кавальон нечаянно подслушал, как господин Фовель приказывал своему лакею под страхом немедленного расчета все письма, которые только будут приходить в их дом, кому бы они ни были адресованы, приносить прежде всех к нему.
– Когда он это приказал?
– Вчера после полудня.
– Вот то, чего я так опасался! – воскликнул Вердюре. – Теперь ясно, что вступает в это дело и он и что он хоть и скрывает это, а, наверное, будет мстить. Успеем ли мы вовремя предупредить его намерения? Возможно ли еще обставить дело так, чтобы он поверил, что это анонимное письмо – одна только сплошная ложь, и больше ничего?
Он помолчал немного. Хотя и извинительная, но все же глупость Проспера испортила все его дело. Теперь от него требовалось быстрое и крайнее средство.
– Мерси за ваши сообщения, дорогое дитя, – сказал он наконец. – Теперь мне надо подумать, потому что бездействие было бы сейчас крайне опасно. Отправляйтесь поскорее домой. Старайтесь, чтобы господин Фовель не узнал, что вы тоже состоите с нами в заговоре. Поэтому побольше благоразумия, не упускайте из виду ни одного, даже самого незначительного, факта, ни единого слова.
– А Кальдас? – спросила боязливо Жипси.
За пятнадцать дней уже в третий раз Проспер слышал это имя. Он рылся в своей памяти, перебирал всех, кого знал и даже кого позабыл совсем, и ему казалось, что он замешан в какую-то тяжкую интригу. Но в какую?
Сам Вердюре, этот невозмутимый господин, и тот при этом имени вздрогнул, но вовремя спохватился.
– Я обещал вам найти его, – отвечал он. – И я сдержу свое обещание… До свидания!
Был уже полдень, и Вердюре захотел есть. Он окликнул Александру, и эта добродетельная содержательница номеров «Архистратига» накрыла у окна столик, за который и уселись Проспер и его покровитель.
Как легко было предположить и как и догадывался Вердюре, эффект от анонимного письма был самый тяжелый.
Было утро. Андре Фовель сошел к себе в кабинет и принялся за ежедневную корреспонденцию. Он распечатал уже с дюжину пакетов и прочитал их, как вдруг роковое письмо подвернулось ему под руку.
Сам почерк бросился ему в глаза.
Очевидно, это было подметное письмо. Его положение миллионера не раз ставило его в необходимость получать анонимные просьбы и даже оскорбления, но это письмо поразило его своею особенностью, и – было бы странным отрицать предчувствие, – даже сердце его забилось.
Дрожавшей рукой, в твердой уверенности, что должно случиться какое-то несчастье, он сломал печать, развернул лист дешевенькой бумаги и стал читать:
«Милостивый государь» и т. д. и т. д.
Точно молния поразила его.
Как! Его жена обманывала его, и притом из всех людей выбрала именно этого подлеца, который завладел всеми ее драгоценностями и заставил ее сделаться его сообщницей в этой краже!..
Фовель был так поражен, точно его неожиданно ударили обухом по голове. Все его мысли смешались, точно осенние листья под ураганом.
Ему показалось, что сразу наступили сумерки и что какое-то мертвенное оцепенение вдруг парализовало весь его ум.
– Какой позор! – воскликнул он. – Какая мерзость!..
И, скомкав проклятое письмо, он бросил его в камин, в котором уже погас огонь.
– Не желаю о нем думать! – пробормотал он. – Только загрязнишь этой гадостью свою душу…
И, облокотившись на бюро, он стал думать, напрасно стараясь возвратить себе прежнее спокойствие и ясность души.
– А что, если это правда?
И он стиснул от злости зубы.
– Только бы узнать, кто это писал, – проговорил он. – Попадись-ка он мне!..
Он встал, подошел к камину и взял из него роковое письмо. Он расправил его, развернул и положил перед собою на бюро.
«Это, наверное, написал кто-нибудь из приказчиков, – подумал он, – кто-нибудь, обойденный мною в прибавке или в личном расположении».
И он мысленно перебрал всех своих приказчиков, но ни один их них не был способен на такую низкую месть.
Тогда ему пришло на ум поглядеть на почтовый штемпель. Он разыскал конверт и оглядел его.
«Улица Кардинала Лемуана» стояло на штемпеле.
Но и эта подробность ему ничего не открыла.
Не обращать внимания на это письмо, бросить его в огонь, сжечь… Но огонь уничтожит эту бумагу, а вместо нее все-таки останется сомнение, которое подобно самому тонкому яду проникнет до глубины души, осквернит ее и нарушит даже самую святую, самую твердую веру.
И на душе навсегда останется осадок.
Заподозренная жена, хотя бы даже и несправедливо, – уже не жена. Ей уже не будешь верить как самому себе. И Фовель почувствовал, что доверие его к жене, такое твердое всего только несколько минут тому назад, поколебалось.
– Нет! – воскликнул он. – Я больше не могу выносить этой пытки? Пойду и покажу это письмо жене!
Он было поднялся, но страшная мысль, более жгучая, чем раскаленное железо, пригвоздила его к креслу.
– Но правда ли это? – проговорил он. – А что, если меня низко надувают? Сказав обо всем жене, я дам ей возможность принять свои меры, я лишу себя последнего средства напасть на следы и узнать всю правду.
И случилось именно так, как предполагал Вердюре. «Если Фовель, – сказал он, – не уступит первому моменту, если он подумает, то у нас еще остается время».
И после долгих и мучительных размышлений банкир решил, что он будет наблюдать за женой.
Ведь к его услугам такое простое средство убедиться в истине! Ему пишут, что бриллианты его жены снесены в ломбард. Стоит только убедиться в справедливости этого сообщения. Если письмо лжет в этом пункте, то, значит, оно лжет и во всем остальном. А что, если все это окажется правдой?…
Позвали завтракать. За столом он употребил все свои усилия, чтобы не затевать об этом разговора с
