знаю?
– И даже очень. Наконец, мне очень было бы жаль видеть, как эти два негодяя улизнут от меня, так и не попав в уготованное им место.
– Мне кажется все-таки, что вы знаете, как теперь действовать.
Вердюре пожал плечами.
– А разве вы не заметили пробелов в моем рассказе? – спросил он.
– Нет.
– Значит, вы плохо слушали меня. Первое: отравил Кламеран своего брата или нет?
– После этого вашего намека я почти убежден в этом.
– Такого же мнения и я. Но где доказательства? У нас их нет. Я спрашивал доктора С… В нем нет и тени подозрения. А ведь доктор С… не шарлатан, а действительно человек науки. Какие яды производят описанные мною явления? А вот и второе: я совершенно ничего не знаю о прошлом Рауля.
– А это разве необходимо?
– Во что бы то ни стало. Но мы скоро узнаем его. Я уже отправил в Лондон одного из моих подручных… виноват, сослуживцев, очень расторопного парня, некоего Пало, и он мне пишет, что уже напал на след…
Проспер плохо слушал. Уверения Вердюре возвратили ему веру. Он уже видел в руках правосудия настоящих преступников и представлял себе заранее все разбирательство на суде присяжных, где установится его невиновность и где он с триумфом будет реабилитирован. И он снова уже видел около себя Мадлену, так как по ее поведению, по ее намекам у портнихи он понял, что она все еще его любит. И эта уверенность в счастье возвратила ему хладнокровие, которое изменило ему с тех самых пор, как было открыто ограбление кассы.
Пробило шесть часов.
– Ловко! – воскликнул Вердюре. – Уже шесть часов, а я-то рассчитывал выспаться с дороги! А теперь уже не время спать…
Он вышел из комнаты и стал на лестнице.
– Мадам Александра! – закричал он. – Эй! Мадам Александра!
Содержательница номеров «Архистратига», почтенная супруга Фанферло, оказалось, еще вовсе не ложилась спать. Это очень удивило Проспера.
Она явилась с заискивающей улыбкой.
– Что вам угодно? – спросила она.
– Как можно скорее пошлите за Жозефом Дюбуа и за Пальмирой, – отвечал ей Вердюре. – Скажите им, что я их жду. Когда они придут, разбудите меня. Я немножко вздремну.
И госпожа Фанферло не дошла еще и до середины лестницы, как Вердюре без всяких стеснений уже растянулся на кровати Проспера.
– Вы позволяете? – спросил он. – Я так и знал.
Около девяти часов утра кто-то робко постучал три раза в дверь. Стук этот был очень слаб, но его было вполне достаточно, чтобы Вердюре проснулся и вскочил с кровати.
– Кто там? – спросил он.
Но Проспер, который никак не мог заснуть, сидя в кресле, уже шел отворять. Это оказался лакей Кламерана, Жозеф Дюбуа.
– Наконец-то! – воскликнул он. – Сколько лет, сколько зим, патрон! Наконец-то снова вы дадите мне совет. В ваше отсутствие я, право, не знаю, какому святому и молиться! Я похожу на того плясуна, под которым лопнул канат.
– В чем же дело? – спросил его Вердюре. – Только, пожалуйста, не тяни и говори без лишних фраз.
– Да вот в чем дело. Я не знаю, каковы ваши намерения, мне неизвестны ваши методы, но пора уже кончать, наносить последний удар, и притом скорее, как можно скорее.
– Ты так думаешь?
– Да, патрон, потому что если вы будете тянуть, если вы будете употреблять уловки, то тогда прощай все наши усилия и вам останется только одна пустая клетка без птиц. Вы смеетесь?… Да, я знаю, что вас не проведешь, но ведь и они тоже хитры! Вчера утром, часов в десять, едва продрав глаза, мой почтенный хозяин задумал приводить в порядок свои бумаги. Они хранятся у него в шкатулке, замок в которой, кстати сказать, доставил мне немало хлопот. С первого же взгляда он увидал, точно его черт под руку толкнул, что кто-то рылся в этих проклятых бумагах. Он побледнел как полотно и стал ругаться… Да ведь как!
– Дальше, дальше…
– Ну, как он догадался о моих экскурсиях в его письма? Просто непонятно. Вы ведь отлично знаете, как старательно я прячу концы. Если бы вы видели, с какой тщательностью я привел все в порядок!.. И вот, чтобы убедиться, что он не ошибается, мой маркиз стал разглядывать каждую букву, стал переворачивать письма, нюхать… Жаль, что не было микроскопа, а то он посмотрел бы и в него. Затем вдруг – паф!.. Он вскакивает с места и, сверкая глазищами, отбрасывает ногою стул в другой конец кабинета и кидается на меня. «Кто-то был здесь, кто-то рылся в моих бумагах, – закричал он, – это письмо даже сфотографировали!» Бррр!.. Я не трус, но кровь во мне похолодела, запахло смертью, топором, убийством… Так что я даже простился с Александрой…
Вердюре нахмурил брови.
– Продолжай, – сказал он.
– Тогда я забежал за другой конец громадного стола, который таким образом оказался между нами. «Это не может быть, – сказал я ему. – Господин маркиз изволит ошибаться. Это невозможно!» Но он не хотел меня даже слушать. Он тыкал мне в глаза письмо и повторял: «Это письмо сфотографировано! Вот доказательство!» И он не ошибался, скотина этакая. Он протянул мне письмо и указал на нем маленькое желтенькое пятнышко. «Смотри! – закричал он мне. – Смотри же! Ведь это… ведь это…» И он мне назвал, что такое, да я и позабыл. Кажется, это какой-то фотографический реактив…
– Знаю, знаю! – перебил его Вердюре. – Что же потом?
– Потом, патрон, у нас вышла сцена… Да еще какая! Он схватил меня за шиворот и стал трясти, как грушу, чтобы я ему сказал, кто я такой, откуда я явился и что у меня на уме. Он стал допытываться, как я провожу свое время, с той самой минуты, как попал к нему. Вот из кого бы вышел отличный судебный следователь! Потом он вызвал к себе лакея из гостиницы и стал его о чем-то спрашивать по-английски. Но ведь английского я не знаю. Под конец он смягчился, и, когда лакей ушел, он дал мне на чай двадцатифранковую монету и сказал: «Я погорячился, ты не способен на то, в чем я тебя подозревал».
– Он это сказал?
– Слово в слово.
– И ты поверил ему?
– Вполне.
Вердюре многозначительно засвистел.
– Если ты поверил этому, – сказал он, – то Кламеран прав: ты ни на что не способен.
– Только и всего?
Последовало продолжительное молчание. Вердюре соображал свой план сражения и поджидал только сообщений Нины, действовавшей теперь под именем Пальмиры, чтобы сразу приступить к атаке.
Жозеф Дюбуа выказывал нетерпение и беспокойство.
– Что же мне теперь делать, патрон? – спросил он.
– Тебе? – отвечал
