Водочная горечь спазмом сдавила глотку.
Плеснув на руки, Алина вытерла лицо, вдохнула запах спирта и, сев в кресло, закрыла глаза: все наладится. Следует потерпеть, и все наладится.
Гребень Батори вернется домой. Он всегда возвращался.
– Ты… Ты придурок! Идиот! Угребище! Ну почему ты на помощь не позвал? Почему? – Дашка изо всех сил старалась не зареветь. Не хватало еще перед этим… этим придурком. Он в крови весь, а еще улыбается, руку протягивает, дескать, помоги стекло вынуть.
А она еще время тянула, не хотела спускаться и звонить тоже не хотела. Думала, будто Адам нарочно комедию устроил, зная, как ей страшно в морге. А он не устраивал. Он сидел и ждал, когда Дашка придет и поможет вытащить стекло из разрезанных рук. И кровь отмоет.
Он же как ребенок. Хуже ребенка.
Янка, Янка, что же ты наделала…
– Я вызываю «Скорую»! – заявила Дашка, пятясь к двери. – Ты как хочешь, а я вызываю «Скорую».
– Нет.
– Да! И милицию. Тебя избили. Тебе помощь нужна. Квалифицированная помощь!
Нахмурился. Съежился. Отвернулся. Нет, ну как с таким можно было жить? Мы в ответе за тех, кого приручаем. И теперь, получается, что отвечать Дашке, а она не просила. Она сразу поняла: Адам – придурок. Как поняла сейчас, что вызывать врачей нельзя.
– А вдруг у тебя переломы? Или сотрясение?
Последняя попытка. Он же разумен, вот пусть и воспользуется разумом, обдумает, чем упрямство чревато. И Адам думал. Секунды две.
– Сильных ударов по голове не было.
Конечно, а кровь откуда? И нос распухший, и под глазами синева плывет-расплывается. И над бровью царапина.
– Носовая перегородка, вероятно, повреждена, но с этим я сам способен справиться.
О да, он всегда и со всем справляется сам. Вот только стекло из рук вытаскивать неудобно.
– Кровотечение прекратилось. Рассечения не столь глубоки, чтобы возникала необходимость в использовании хирургических методов изоляции ран.
– Заткнись, – Дашка кинула берет в угол, зубами стянула перчатки, отправив к шляпке. И пальто, скомкав, швырнула на стул. – Где руки вымыть можно?
– Там, – кивнул он в сторону двери и, задумавшись, предупредил. – Но там тело. Тебе будет неприятно.
Ей уже неприятно. А тело… ну на своем веку Дашка навидалась всяких тел. Правда, перед дверью она все равно задержалась, пытаясь по памяти восстановить обстановку. Умывальники сразу слева, а стол справа и чуть в стороне. Если повернуться боком, то тела она и не заметит.
Под ногами захрустело стекло. И упавший шкаф преградил путь. Гудела вытяжка, но не справлялась с тяжелой формалиновой вонью. Дашка зажмурилась, пытаясь не смотреть не столько на стол, сколько на пол. Кровавые пятна на нем вызывали приступы тошноты и жалости.
Руки она вымыла быстро. Надела пару перчаток, на упаковке которых значилось: «Стерильно». Вернулась в предбанник. Адам успел кое-как разослать полотенце и теперь терпеливо ждал.
– Инструменты в шкафу. Антисептик – тоже. И бинт.
– Ты понимаешь, что это может повториться? – Дашка выставила на стол набор первой помощи. Подвинула лампу, хотя света и без того хватало.
– Нет.
– И почему ты так уверен?
– Потому, что у данного человека имелся конкретный повод для подобной реакции. И как следствие – требование. Я собираюсь его исполнить. Более того, повод, который показался ему значительным, на самом являлся результатом моего неумения контактировать с людьми.
Дашка плеснула перекисью на вату и осторожно приложила к ладони. Вата тотчас порозовела.
– Хочешь сказать, ты кого-то послал, и он настолько разозлился, чтобы пробраться на охраняемую территорию с битой и намерением поквитаться?
Наверное, ему было больно, ведь, что ни говори, но Адам – живой человек! Однако сидит спокойно, руки держит, только с аптечки взгляда не сводит.
Крепко ему тогда досталось. А Дашка не помогла. Она себе-то помочь пыталась, а про него забыла и теперь ненавидит за то, что забыла.
– Я выразил неудовольствие Ольге, сказав, что ее эмоциональный настрой не соответствует роли, которую она должна исполнять на работе. Она провела ночь у любовника…
…и если бы перед Дашкой сидел другой мужик, то она решила бы, что он ревнует.
– …и была излишне весела. Предполагаю, она неверно оценила мое замечание. Пожаловалась партнеру.
А он пришел с битой защищать честь подруги. Дашка сама этой Ольге космы крашеные повыдирает!
– Поскольку я не собираюсь увольнять Ольгу, считая ее ценным работником, то инцидент не имеет шансов повториться.
Блаженны верующие.
Первый осколок удалось подцепить не сразу, острые края пинцета соскальзывали, раздирая рану, но Адам терпел.
– Дарья, а твой разговор имел результат?
– Что? Ах да, имел… рассказать?
– Расскажи.
Кусочки стекла падали в чашку Петри, и по дну ее расползались пятна крови, на просвет выглядящие не красными – бледно розовыми.
Дашка рассказывала, Адам слушал. Железный он, что ли? Вот Дашка ни за что в жизни не смогла бы так сидеть, спокойненько и даже с улыбочкой.
– Вроде все. Мелкие я не достану, – Дашка отложила пинцет и взялась за антисептик. Поверху наложила бинты, которые пропитались кровью и лекарством, и разукрасились в красно-желтые цвета. Казалось, что Адам варежки надел, плотные и нарядные, но неудобные.
– Это не логично, – сказал он, пробуя согнуть руку. Поморщился. – Если вещь представляет историческую ценность, причем такую ценность, что на вещь оформляется страховой договор, то эту вещь держат в соответствующих условиях. Безопасность и стабильный микроклимат одинаково важны.
Все-таки он голова. Хоть и больная напрочь.
– Сиди, – велела Дашка. – С лицом разберусь. Уж извини, шить я не умею, но хотя бы кровь вытру.
Сидел. Глаза закрыл, но сам так и не заткнулся.
– Таким образом встает вопрос, почему госпожа Красникина возила столь важную вещь в машине, ко всему, насколько понимаю, в пакете, что совершенно не соответствует статусу и ценности предмета. Более того, при теоретическом допущении возможности развития событий описанным образом за данным пакетом велось бы пристальное наблюдение, которое сделало бы невозможным незаметное его изъятие.
– Хочешь сказать, Маша Капуценко не крала гребня?
– Да. И ты сама подтвердила мою теорию, заметив отсутствие реакции девушки на повторную пропажу.
Именно. Тогда выходит, что гребень Маше подбросили. Кто? И зачем? И главное, как это связано с убийствами?
– Спасибо, – Адам отстранился и руку Дашкину отодвинул. – Пожалуй, дальше я справлюсь сам.
Справится. Или притворится, что справляется. Он же ребенок, не знает, что играть в самостоятельность и быть самостоятельным – вещи разные.
– Мне бы хотелось, чтобы ты передала некоторые образцы тканей доктору Кодровскому. Я напишу, какие анализы мне нужны. Желательно, чтобы их провели по возможности быстро.
Дашка кивнула. Проведут. Кодровского она знает, тут решится просто – платишь деньги, получаешь результаты. Везде бы так. Только вот уезжать надолго страшновато. Может, Адама с собой захватить?
Он будет против. Адам прячется в своем царстве мертвых, считая его самым безопасным местом на этой треклятой планете. И псих с битой – не тот аргумент, который переубедит Адама. И что делать Дашке? Попрощаться? Уехать? Забыть до поры, до времени?
Раньше у нее получалось. Тягостный визит раз в три месяца, полчаса монолога, в который Адам вставляет редкие реплики, напрочь лишенные смысла, и бегство. Обязательное мороженое до разговора, непременная сигарета – после.
– Адам, а ты… ты не хотел бы поехать со мной? Прогуляться?
– Нет. После загляни к Красникиной. Узнай ее версию. И версию шофера.
– Шофера?
Адам поскреб забинтованной рукой подбородок.
– Она привыкла к определенному образу жизни. Если она взяла шофера, у тебя будет еще один свидетель. Если она не взяла шофера, то…
– …то дело совсем не в разговоре с Машкой! Ради сердечных дел племянника Красникина не стала бы нарушать существующий порядок! Ты просто чудо! Только пожалуйста, Адам… умоляю тебя, будь осторожен! Закройся и… и я поговорю с Ольгой. Я из нее душу вытрясу!
– Это образное выражение?
– Образное, образное. Я полетела. Где твои анализы?
Анечка на дух не переносила семейных советов, потому что они, во-первых, отнимали много времени, а во-вторых, заканчивались ссорами. Сегодняшнее заседалово проходило в мамулиной комнате, и потому Анечка пришла пораньше. Чмокнув мамулю в щеку, она забралась в единственное удобное кресло и приготовилась к нотациям.
Те не замедлили себя ждать. Ну конечно, учится Анечка плохо. Ведет себя отвратительно. О будущем не думает. И вообще при таком образе жизни скоро залетит и опозорит всю семью.
Зря мамуля дрожит. Анечка, чай, не полная дура. О презиках слышала, о таблетках тоже. И не залететь как-нибудь сумеет. Что до остального, то верно тетечка говорит – мамуля всю жизнь сухарем прожила и остальных хочет в таких же сухарей превратить.
