Познав потаенные нюансы охотничьего дела и довольно долго живя в Пятигорье, где тоже были свои асы промыслового дела, Вячеслав Иванович верил услышанному.
— Так он что, действительно белку в глаз бьет?
Видимо, догадавшись, что зацепил опера за живое, Сохатый усмехнулся:
— Ну, насчет «белки в глаз» я вам, конечно, ничего не скажу, а вот то, что он монету с двадцати метров из карабина сшибал, так это я сам видел. И когда услышал про тигра, которого будто бы одним выстрелом уложили…
— Тюркин?
— Даже не сомневаюсь в этом.
Сохатый замолчал, молчал и Грязнов, в упор рассматривая задержанного. Наконец спросил негромко:
— Выходит, этот самый Тюркин разбирался в зарядах и знал, на кого с чем идти?
— А то нет? — удивился Сохатый. — У него случился однажды прокол с медведем — едва увернулся от его лапы после выстрела, так он с тех самых пор каждый заряд до ума доводит. Чтобы, значит, без осечки все было, с первого выстрела.
«Каждый заряд до ума доводит… чтоб без осечки все было, с первого выстрела… Но при этом выпросил несколько штук “именных” патронов у Безносова. Зачем?»
Мысли еще не складывались, но в голове уже сформировалось нечто похожее на звенья вполне реальной рабочей версии, правда, пока зыбкой.
«Именные» патроны. Одним из них был убит тот самый уссурийский тигр, о котором было телефонное предупреждение из Хабаровска… Но и это еще не все.
Во-первых. Если принять за исходную точку тот факт, что тигр на седловинке был завален специально для начальника Стожаровской охотинспекции Безносова, то где гарантии того, что этот тигр будет найден?
Впрочем, эту закавыку можно сразу же вычеркнуть из «вопросника».
Не понаслышке зная, что такое охотничье хозяйство, даже столь обширное, как Стожаровский регион, можно при желании навести на любую точку в тайге тех же вертолетчиков или уже проплаченных охотников, которые сразу же дадут необходимые следствию свидетельские показания, и если этот уссурийский тигр был завален действительно под Безносова, то ему, в первую голову, и отвечать.
«Та-ак, хорошо, — рассуждал Грязнов. — А что тогда во-вторых?»
Не случись того, что тигра на пожаре обнаружил Шаманин, о чем сразу же рассказал Безносову, и не случись того, что сам Безносов обнаружил свой карабин на лесосеке у Тюркина…
Вот и выстроилась вполне ясная логическая цепочка, которая и подтверждалась арестом начальника стожаровской охотинспекции Иннокентия Безносова.
Причем обвинение было выдвинуто сразу по двум статьям Уголовного кодекса России. Умышленное убийство уссурийского тигра, давным-давно занесенного в Красную книгу и за убийство которого грозит вполне реальный срок с дальнейшим отстранением от данного вида работы, и предумышленное убийство все тех же Тюркина и бригадира лесорубов Евтеева, которых он якобы уложил, чтобы скрыть тем самым свое преступление.
Что и говорить, круче не придумать.
И уже обращаясь непосредственно к Губченкову, Грязнов спросил:
— Меня интересуют взаимоотношения между твоим хозяином и Безносовым. Они ладили между собой?
— Что-о-о? — Сохатый, по-видимому, поначалу даже не понял вопроса. — Ладили ли они между собой?..
Казалось, его удивлению не будет конца.
— Спрашиваете, ладили ли они промеж собой?!
Он вдруг рассмеялся густым, гортанным смехом.
— О чем вы говорите?! Они же враги страшенные! И я еще удивляюсь, как это Безносову удается до сих пор топтать земельку. Они же…
И он даже руками взмахнул, не в силах подобрать нужного сравнения.
Грязнов уже догадывался, что не так уж все и просто во взаимоотношениях стожаровского «хозяина» и главного охотинспектора, о котором он был наслышан как о неподкупном человеке. Он по себе лично и по своей работе в Пятигорье знал, что для каждого мил не будешь, тем более для таких людей, которые мнят себя едва ли не полновластными хозяевами регионов и которым дозволено буквально все. Но такую сильную ненависть, что даже у Сохатого слов нужных не нашлось?..
С одной стороны, Сохатому вроде бы и ни к чему наговаривать на Шкворня, и в то же время нельзя не учитывать факт мстительной ненависти Сохатого к своему хозяину, из-за которого ему грозит сейчас по меньшей мере лет пятнадцать строгого режима.
— Что, не верите? — усмехнулся Сохатый, догадавшись о противоречивых чувствах Грязнова. — Думаете, небось, наговариваю на него? Не-е, мотнул он головой, и его скулы покрылись бурыми пятнами, — не наговариваю.
Он замолчал и обреченно отмахнулся, словно устал доказывать общеизвестные истины. Однако его уже распирало желание высказаться, и он произнес, раздувая ноздри:
— Не верите, что Шкворень спит и видит, как бы замочить Безносова? Ваше право, не верьте. Но то, что он уже несколько раз пытался сковырнуть его с должности, об этом знаю не только я. Того же Мотченко спросите, скажет.
Сохатый вновь попросил разрешения взять сигарету, и пока он прикуривал, выдавая тем самым свою нервозность, Грязнов испытующе смотрел на него. В общем-то, все становилось на свои места, и то, что наговорил здесь Сохатый, правая рука стожаровского «хозяина», ложилось в русло уже сформировавшейся версии.
— Сковырнуть с должности, чтобы поставить своего человечка? — спросил Грязнов, когда Сохатый наконец-то сделал новую затяжку и даже расслабился немного.
— Ну! — кивков подтвердил Сохатый, стряхивая пепел в собственную ладонь.
— И что, у него есть подходящая кандидатура?
— Ну! — подтвердил Сохатый. — Какой-то дружбан Шкворня. Уже год сидит в Хабаровске, дожидаясь команды.
Теперь настала очередь последнего вопроса, который можно было бы и не задавать:
— А с чего бы это вдруг у Шкворня такая ненависть к Безносову?
Сохатый удивленно уставился на Грязнова.
— Так он же ему дело делать мешал! И чтобы завалить парочку заказанных медведей или той же рыси для шкуры или чучела, ему приходилось такие петли по тайге накручивать, что не приведи Господь. А это, сами понимаете, время и деньги, причем немалые…
Мотченко оставался верен своей пунктуальности, и без четверти девять его отяжелевшая фигура с оплывшими плечами застыла на пороге кабинета. Кивнув Грязнову, который тут же поднялся из-за его стола, чтобы освободить место, он пробормотал нечто похожее на «Ну и что? Как жилось, как можилось?» — и, не дожидаясь ответа, прошел к сейфу, на котором стоял графин с водой. Наполнил граненый стакан, чуть ли не залпом осушил его до самого донышка и только после этого повернулся к Грязнову.
Чувствовалось, что майор не в своей тарелке, и Грязнов не удержался, чтобы не подковырнуть с долей сочувствия в голосе:
— Что, Гаврилыч, перебор вышел? Сушняк долбит?
— Если бы сушняк, — буркнул Мотченко и, слегка отпустив галстук, тяжело опустился в свое рабочее полукресло.
— Что, еще случилось чего?
— Потом, — не очень охотно отозвался Мотченко и уже в свою очередь спросил: — А у тебя-то что? Надеюсь, по душам потолковал с нашим приятелем?
Он произнес «приятелем», и это вновь не могло не насторожить Грязнова. До нынешнего утра Губченков был и оставался для майора Мотченко Сохатым, а сейчас — «приятелем»… К тому же эта его мрачность.
«Впрочем, — сам для себя решил Грязнов, — надо будет, он сам расскажет о своих проблемах». И вкратце пересказал Мотченко свой разговор с Сохатым, акцентируя наиболее важные, по его мнению, моменты. Рассказывал и исподволь наблюдал за реакцией начальника милиции, который даже и не пытался скрыть своей угрюмости.
Все это не было похоже на того майора Мотченко, которого он знал и с которым успел сдружиться, и в то же время это его состояние было вполне объяснимо. Сохатый топил своего хозяина, олигарха местного розлива господина Шкворня, общественника, благодетеля и мецената, который уже метил в кресло главы районного управления. И тем самым высвечивал его истинное лицо. А подобный поворот событий становился для начальника Стожаровского отделения милиции едва ли не форс-мажорным. Во-первых, при подобном раскладе он должен был расписаться в собственной близорукости и непрофессионализме, что уже могло стать поводом для рассмотрения вопроса о служебном несоответствии. А во-вторых, что тоже не менее важно, — еще неизвестно, как воспримет это известие стожаровская «элита», добрая половина которой тяготела к дружбе со столь влиятельным и политически перспективным человеком, как Осип Макарович Шкворень.
Закончив рассказ, Грязнов прицелился взглядом в угрюмо набычившегося хозяина кабинета и после затяжного молчания произнес:
— Послушай, Афанасий Гаврилыч, я тоже не первый день замужем и все прекрасно понимаю, но давай-ка посмотрим правде в глаза. Наш дорогой товарищ Шкворень…
— Ты о Сохатом? — с той же угрюмостью в голосе перебил его Мотченко. — Так все это надо проверять и перепроверять. Но дело даже не в этом.
