Олега Владимир отправил в машину, пообещал, что через пять минут спустится. Мы устроились на табуретках напротив друг друга, оба закурили.
— О чем ты хочешь поговорить? — начала я разговор.
— О том, что сегодня произошло. Я буду возбуждать дело, мне надо знать, с чего начался весь этот сыр-бор.
— Боюсь, всех подробностей я тебе не расскажу, сама мало что знаю.
— Не темни, Охотникова, я ведь тебя не первый год знаю. Ты никогда не берешься за дело, если не знаешь его сути, — не поверил мне Владимир.
— Думаю, когда мой клиент будет готов, он сам вам все расскажет. Все или то, что сочтет нужным.
— Это еще что за разговоры? Не хочешь ли ты сказать, что решила использовать меня и оставить без информации? Ну уж нет, подруга, тебе и твоему клиенту придется мне все рассказать.
— Ладно, расскажу, что знаю. Не хочу оставаться у тебя в долгу.
Я коротко передала Порошину все, что успел рассказать мне Гоцульский, и все, что знала о наших преследователях и прослушке, установленной в номере Стаса. Лишь о флешке я не сказала Владимиру ни слова. Не потому, что не доверяла ему, просто не хотела усложнять и без того запутанное дело и подставлять друга. Левицкий — человек могущественный и влиятельный. Если Сухоруков доложил ему о случившемся, он всех на уши поставит и вынудит вернуть ему компромат. А пока о существовании компромата знают только двое, я и Станислав, есть надежда, что вся эта история останется на совести Сухорукова, который пока располагает лишь догадками и подозрениями — никаких доказательств существования этого компромата у него нет. Когда нас с Гоцульским взяли в плен и кинули в подвал, Стас так и не признался, что именно он накопал о шефе. У нас оставался шанс на спасение от могущественного Левицкого, и этим шансом я надеялась воспользоваться. Именно поэтому я умолчала о флешке.
— Почему же они так упорно следили за твоим клиентом? — Владимир задал резонный вопрос. Разумеется, когда отсутствует причина подобных преследований, история кажется неправдоподобной, надуманной и вызывает подозрение.
— Я же сказала, они его в чем-то подозревали, причем не только его, но еще двоих. Кстати, из новостей я узнала, что одного из этих подозреваемых убили. Хлеборезов его фамилия, может, слышал.
— Да, запутанная история. С твоим клиентом мне все-таки придется переговорить. Не сегодня, конечно. — Порошин поднялся и пошел к выходу. — Темнишь ты что-то, Евгения Максимовна, недоговариваешь. Ну да ладно, надеюсь, у тебя на то есть веские основания.
Я ничего не ответила на это замечание. К чему развивать тему, у которой нет конца?
— Тебя куда-нибудь подвезти? — поинтересовался Порошин перед уходом.
— Нет.
— Хочешь сказать, что ты останешься здесь, наедине с этим пьяницей? — возмутился он.
— Не говори так о человеке, которого не знаешь. Он несколько дней был в напряжении, а сегодня позволил себе расслабиться, выпил лишнего. И вообще, он мой клиент, я еще не довела дело до конца, поэтому должна оставаться рядом с ним. Представь, каких глупостей он наделает, когда проснется один в чужой квартире. Уснул в одном месте, очнулся в другом. Я не могу этого допустить, поэтому один день нам придется провести вместе.
— Я волнуюсь за тебя.
— Не волнуйся. Лучше отвези Максима к тете Миле. Я ей сейчас позвоню и все объясню.
— Ладно. Не забудь и мне позвонить вечерком, может, новости какие-то появятся.
Проводив Володю, я пошла в комнату, устроилась на мягком диване и закрыла глаза. Местная анестезия, которую мне сделали в больнице, начала отходить. Рана на руке ныла и неприятно потягивала. Лучшим средством от боли был сон, поэтому я позволила себе вздремнуть.
Гоцульский пришел в себя ближе к вечеру. Окна в комнате были открыты настежь, с улицы доносились голоса, лай собак, скрип ржавых качелей. Не открывая глаз, Стас хриплым голосом спросил:
— Что это за крики? Выключите телевизор, башка раскалывается!
— Надо меньше пить.
Гоцульский закряхтел, заворочался, мышцы на его помятом лице напряглись.
— Я еще жив? — Наконец-то Стасу с величайшим трудом удалось приподнять веки.
— Ну, раз языком ворочаешь, значит, жив, — усмехнулась я.
— Что со мной было?
— Не знаю, может, белая горячка заходила?
— Ой, — Гоцульский попытался приподняться, но безуспешно. Стас положил ладони на виски и снова откинулся на подушку. — Какой ужас. Похоже, белая горячка пришла, а уйти забыла. Так и сидит во мне, зараза. У нас случайно нет чего-нибудь от головы?
— Только топор.
— Не, топор не надо. — Станислав поморщился.
— Ладно, дружочек, будем ставить тебя на ноги. — Я решительно шагнула к Гоцульскому и помогла ему подняться. Он пытался возразить и даже попробовал сопротивляться, но я не позволила ему отлынивать и потащила в ванную.
Минут через сорок, после контрастного душа, рвотного порошка и двух таблеток аспирина, Стас, чистенький и почти трезвый, сидел на кухне с огромной чашкой крепкого чая.
— Просто наваждение какое-то, — сокрушался он. — Как меня угораздило так напиться? А что это с тобой? — Только сейчас Станислав заметил повязку на моей руке.
— А, так. Бандитская пуля, — отмахнулась я.
— А Максим?
— С ним все в порядке, он уже дома.
— Слава богу! — Гоцульский вздохнул с облегчением. — Я себе уже такого нафантазировал, думал, из-за меня парень погибнет.
— Давай, пока действительно кто-то не погиб, решим наконец-то что нам делать дальше. Я предлагаю два варианта: либо ты на время скрываешься и ждешь, когда вся эта катавасия вокруг тебя и твоего шефа уляжется, либо относишь всю информацию в соответствующие органы. Кстати, должна тебя предупредить, органы уже вмешались в это дело и жаждут услышать от тебя подробности.
— Как вмешались? — Гоцульский чуть чаем не поперхнулся. Прокашлялся и повторил свой вопрос с нескрываемым удивлением и волнением: — Как вмешались? Почему?
— Ну, дорогой мой, а как ты хотел? Похищение ребенка — это не шуточное дело. К тому же в отеле была перестрелка…
— Перестрелка? — Станислав понял, что, напиваясь на завалинке леспромхоза, он пропустил что-то важное и захватывающее. — Кто в кого стрелял?
— Да кто только не стрелял, и я, и они.
— Надо что-то делать. — Он в задумчивости отхлебнул чая.
— Я о том и говорю. Надо что-то делать.
Мы молчали минут пять. Стас сосредоточенно размышлял над ситуацией, я не мешала ему, ожидая результатов умственного труда.
— Мне нужно три дня, — наконец-то Станислав что-то придумал и нарушил повисшую тишину.
— Зачем?
— Три дня и доступ к Интернету.
— Ты надеешься снова связаться со своим журналистом? — удивилась я. — Сомневаюсь, что после случившегося он выйдет на связь и согласится встретиться с тобой.
— Я должен попытаться. В этом доме есть компьютер? — Он машинально огляделся по сторонам в надежде обнаружить на холодильнике или под плитой монитор компьютера.
— В комнате.
— Отлично. А что это за квартира, кстати? Твоя?
— Нет. Но тут спокойно и безопасно.
— Я могу пожить здесь три дня?
— Можешь. Если не будешь пользоваться телефоном и выходить на улицу.
— Клянусь.
— А что ты будешь делать, если за три дня журналист Черемисин не свяжется с тобой?
— Я сделаю так, как предлагала ты, пойду в милицию. Ну, если, конечно, у тебя есть там надежный человек, которому можно доверять.
— Такой человек есть. Кстати, завтра ты сможешь с ним познакомиться. Он наверняка придет сюда, чтобы взять у тебя интервью.
— А может, пусть через три дня приходит? — Станислав внес робкое предложение, особенно не надеясь на такую возможность.
— Думаю, у его начальства не хватит терпения столько времени ждать.
— Да, влип я, похоже! — Стас тяжело вздохнул. — И почему ты не поговорила с журналистом, когда он ночью к тебе подошел? Все бы уже решилось.
— Ты про того мужика, который хотел сделать мне предложение? — усмехнулась я. — Должна тебя разочаровать, это не Черемисин.
— Уверена?
— Уверена. Мы с ним поговорили сегодня. Он хотел сделать мне предложение другого рода.
— И здесь облом! Я уже обрадовался, что мы хотя бы знаем его в лицо.
После лечебного чаепития мы перебрались в комнату, и я вернулась к нашему вчерашнему разговору.
— Стас, а сейчас-то ты можешь мне рассказать, почему так ненавидишь Левицкого и за что мстишь?
— Да, что уж там, — он тряхнул головой, — расскажу. Это давняя история, я еще был ребенком, когда мой отец решил заняться бизнесом. Он неплохо соображал в технике и наблатыкался делать телефоны с определителем номера. Сначала, конечно, пришлось здорово вложиться, мы продали дачу, машину, благо, перестроечные времена позволяли подобные операции. Отец покупал обычные телефонные аппараты и делал под них АОН. Телефоны расходились влет, вскоре мы вернули вложенные деньги, арендовали магазин. В общем, развивались потихоньку. И вот, когда бизнес был налажен и стал приносить хорошую прибыль, к нам заявился Левицкий. Он в ту пору был мелкой рыбешкой и практически без денег, зато амбиций у него было много и людей, которые по его указке творили беспредел. Сначала Левицкий просто предложил отцу переписать бизнес на него. Разумеется, он получил отказ. Переговоры длились недели две, а потом пропала моя старшая сестра. Левицкий сразу признался, что пропажа Марины — это его рук дело, и пообещал убить ее, если отец не сделает так, как он хочет. Конечно, отец немедленно переписал все на Левицкого. Сестру нам вернули через два дня. Она была не похожа на себя. Ее избили, изнасиловали. Ей поломали всю жизнь… — Станислав говорил с раздражением, его кулаки сжались от невыносимой ненависти и боли за дорогого человека. — Через неделю она покончила с собой. Мать лишилась рассудка и попала в лечебницу для душевнобольных. Отец запил. Вот так, в один день, вся моя жизнь изменилась из-за этого подонка Левицкого. Разве можно такое простить?
