Дальше события развивались настолько банально, что вряд ли они заслуживают подробного описания. К типу в плаще подошли двое – один повыше, другой пониже.
Они немного поговорили втроем, а потом один из них незаметно для окружающих, но только не для Иллариона, протянул свою руку за газету, которая все еще была развернута, что-то извлек оттуда и сунул себе в карман. После этого оба удалились, а связной еще немного посидев на скамейке и поделав вид, что читает газету, тоже поднялся и пошел куда-то в сторону центра города.
В тот же вечер Илларион рассказал обо всем увиденном отцу.
– Послушай, сынок, – с серьезным лицом обратился к нему тот. – Ты точно уверен?
Мало ли что он там носил?
Илларион не любил, когда отец сомневался в нем. Его лицо помрачнело, и он грубо ответил:
– Конечно, я уверен. Это семья врагов, как пить дать. И твой долг с ней покончить.
– Хорошо, завтра я доложу начальству, а там уж как оно решит. Договорились?
– Да, папа, конечно, – улыбнулся юный доносчик. – Только не забудь, хорошо?
– Обещаю тебе, сын, – пафосно произнес сотрудник НКВД и пожелал своему чаду спокойной ночи, так как часы уже показывали двенадцатый час.
На следующий день отец Иллариона действительно сделал доклад начальству, в котором сообщил, что выследил в своем доме некую организованную группу, в составе четырех человек. Далее он поведал командному составу, что им были предприняты оперативные меры, а если точнее, то слежка, в результате которой была выявлена целая преступная сеть, ведущая, возможно, подрывную деятельность против советской власти. Тут же для разработки преступных элементов из сотрудников комиссариата был составлен летучий отряд, который в тот же лень приступил к круглосуточному наблюдению за Стрельцовыми. А уже через неделю был произведен арест. Самое яростное сопротивление оказал инвалид Сергей Иванович, который одной ногой отбивался от сотрудников органов. В результате он опять свалился со своей каталки и уже на полу был повязан. Агнесса и Павел Иванович приняли удар судьбы стойко, без лишних эмоций. Ванечка, похоже, вообще ничего не понял…
Следствие установило, что Стрельцовы были связаны сразу и с немецкой и с японской разведками, передавали им секретную информацию, основным добытчиком которой был глава семьи. Агнесса занималась налаживанием связей с подпольем в СССР, используя свои старые дореволюционные знакомства. Инвалид и Ванечка выполняли функции связных.
Дело Стрельцовых удачно вписалось в очередной показательный процесс тысяча девятьсот тридцать седьмого года и дало еще более весомые доказательства предательства высшего руководства партии ленинского призыва, представшего перед самым справедливым судом в мире.
Сегизмунд Лавочкин получил повышение, а Илларион новый велосипед от отца. И жизнь пошла своим чередом.
В последующие годы Илларион Лавочкин еще не раз помогал органам в поимке скрытых врагов народа, сделав, таким образом, своего отца полковником. После школы он продолжил свою деятельность в институте, где, как обычно, был на хорошем счету и имел кучу друзей. К концу учебы их круг резко сократился, так как многие из них стараниями Лавочкина отправились в лагеря. Закончив высшее учебное заведение, он был направлен на работу в одну из многочисленных областных республиканских газет, в которой и трудился почти десять лет. Жить ему пришлось в небольшом провинциальном городке, где все знали друг друга в лицо, да по имени. Здесь Иллариону пришлось нелегко, так как любой донос сразу зарождал подозрения в душах людей. На него начинали косо смотреть. Но, в целом, Лавочкину было все равно кто и как на него смотрит. Он искренне считал, что выполняет долг перед Родиной, а потому всех недоброжелателей он автоматически вносил в свой черный список, как сочувствующих врагам народа.
Глотком свежего воздуха для него были краткие визиты в Москву, в ходе которых он обязательно вычислял хоть одного скрытого врага. Почти накануне смерти Вождя Лавочкин вновь оказался в столице, так как вот – вот должна была родить его младшая сестра. В назначенный день, когда у роженицы начались нешуточные схватки, Илларион вместе с сестриным мужем повез будущую мать в роддом. Пока сестра тужилась и надрывно кричала, а ее муж в полу обморочном состоянии сидел на скамейке в приемном отделении, Илларион прислушивался к разговорам врачей, к звукам, доносившимся из разных кабинетов. И вдруг его словно током ударило. Из-за одной из дверей он услышал возгласы на чистом иврите! Причем голос явно читал какую-то молитву!
Когда дверь подозрительного кабинета, наконец, отворилась, из нее вывезли только что родившую женщину, вслед за которой вприпрыжку выбежал красный и потный от счастья мужчина, прячущий под шляпу длинные волосы на висках. И это в то время, как на весь Союз гремело дело о еврейском заговоре! Такого Илларион потерпеть не мог. Он дождался, пока из кабинета не выйдет принимавший роды врач, и прямиком направился к нему.
– Что это у вас тут такое происходит, товарищ врач? – Грозно спросил Лавочкин.
– Ничего, – невозмутимо ответил врач, снимая с рук испачканные кровью перчатки.
– Как же это ничего? – Илларион зло усмехнулся. – На всю больницу разносятся крики на иврите, а вы говорите ничего. Как ваша фамилия, простите?
– Врач, вероятно подумав, что Лавочкин является представителем карательных органов, решил не спорить и тем же невозмутимым тоном, дабы не выдавать волнения продолжил:
– Иванов, вас устраивает?
– Устраивает, – процедил сквозь зубы Илларион, которого уже начинал раздражать этот бестолковый докторишка. – Меня не устраивает, что выйдя из операционной, вы идете первым делом мыть руки, а не сообщать о случившемся куда положено. Я бы даже сказал, идете не мыть руки, а умывать!
– Ничего я не иду умывать, – возмутился Иванов. – Но и вы, товарищ, поймите меня правильно – мое дело давать жизнь. И я не в праве распоряжаться чужими жизнями.
Челюсть у Лавочкина так и отвисла.
– Это что ж такое, дорогой мой, вы мне тут говорите! А? Это да как же так!? У вас под носом плетется заговор, а вы в гуманизм играть вздумали? Чистеньким хотите остаться?
– Чистеньким? – повысил голос Иванов и демонстративно стряхнул с перчаток остатки крови роженицы, забрызгав ей белоснежный костюм Лавочкина. – Чистеньким говорите?
– Ладно-ладно, товарищ Иванов, не кипятитесь, – сбавил обороты Илларион. – Я понимаю, у вас работа трудная, нервная. Извините, если обидел. Я вижу, что и у вас руки по локоть в крови.
– Что вы имеете ввиду? – вновь вспыхнул врач.
– Ох, опять неловко выразился! – Лавочкин сокрушенно всплеснул руками. – Так вы идете звонить?
– Куда, – не понял Иванов.
– Туда, – отвел Лавочкин.
– Иду.
– Идите, идите. А я потом проверю, так, на всякий случай. Ну, всего доброго, дорогой товарищ.
И Иванов пошел и позвонил, проклиная себя, этого надсмотрщика и еще много чего и кого.
Тяжелые времена настали для Лавочкина после смерти Сталина. Еще какое-то время органы нуждались в его услугах, но потом, с началом "оттепели" дела пошли куда хуже. Нет, стукачи были нужны, но дела стали мелковатыми. Не того уровня.
Поэтому на время Лавочкин отошел от дел, дожидаясь лучших времен. И они настали, но уже в семидесятые, когда пышным цветом расцвело диссидентское движение…
После развала Союза Лавочкин продолжал работать в различных газетах, пока в середине девяностых не попал в "Российские новости". Какое-то время он присматривался к новому окружению, стараясь понять, на кого теперь ему стоит доносить. Дело в том, что в новых демократических условиях Илларион Сегизмундович оказался в состоянии некой идеологической дезориентации. Всю свою жизнь он верой и правдой служил советской власти и стучал исключительно на ее благо. Новая власть Лавочкину не нравилась ни в каких своих проявлениях, но внутри старик продолжал чувствовать потребность в своей прежней деятельности.
Она стала уже частью его самого. А потому он решил поступиться своими принципами, ради своего призвания. В один прекрасный день он записался на прием к Компотову и, войдя в кабинет, выложил все, что он думает о каждом из сотрудников отдела культуры, в котором он сам трудился. Компотов его внимательно выслушал, кое-что записал, поблагодарил и отпустил с миром. А уже через несколько день чуть ли не половина сотрудников отдела была уволена, а сам Лавочкин стал этот самый отдел возглавлять. Конечно, никто и подумать не мог, что старец причастен к массовому увольнению сотрудников. Мало того, уволенные сотрудники устроили пикет около здания редакции, в котором поучаствовал и сам Илларион Сегизмундович. Он стоял плечом к плечу со своими бывшими коллегами, держа в руках транспарант, а окружающие его безработные журналисты хлопали старика по плечу и говорили в один голос: хорошо, Илларион Сегизмундович, что вас, хоть, не тронули. Так мы за вас рады!.. И слезы умиления наворачивались у Лавочкина на глаза.
